НарКом - Созависимость — реактивное состояние или заболевание? Краткий анализ современных воззрений на феномен созависимости

Автором обосновывается необходимость более глубокого психологического и клинико-динамического междисциплинарного изучения феномена созависимости с позиций социосинергетики и новых разделов социальной психологии — социологии страданий и экстремальной психологии. В отношении лиц из ближайшего окружения аддиктивных больных (жен, детей, других родственников) в рассматриваемой проблеме акцентируется внимание на важности фундаментального сущностного понимания процессов трансформации личности уцелевшего (термин Магомед-Эминова [46]) в посттравматическом пространственно-временном континууме и формирования у него созависимости как особого эквибалансного реактивного состояния. Для социального окружения больных зависимостями в более широких масштабах (производственные коллективы, соседи по месту жительства, другие временно или постоянного контактирующие с аддиктом лица) феномен созависимости анализируется с позиций теорий адаптации личности в социуме, массового сознания и социологии культуры. Подчеркивается структурная и семантическая неоднозначность в современных клинико-психологических трактованиях понятия созависимости, откуда следует сомнительность в возможности (невозможность на сегодня) его исчерпывающей классификации. Обосновывается целесообразность, по крайней мере, пересмотра или усовершенствования (дополнения) диагностических критериев феномена созависимости и необходимость разработки новых стратегических подходов к профилактике, коррекции и лечению созависимости на принципах сетевой системы реабилитологии.

В одной из наших лекций, посвященных вопросу социальных последствий, вызываемых накоплением в обществе аддиктивных заболеваний, отмечалось деструктурирующее влияние последних на коммуникативные функции между сообществами и между отдельными индивидами, а потому — и на полноценное функционирование социума в целом [87]. Проблема созависимости, поднимаемая разными специалистами (психиатрами, наркологами, психологами, неврологами), как раз входит в список этих серьезных медико-социальных последствий. Проблема эта все более актуализируется в связи с расширением и углублением с каждым годом масштабов химической (алкогольной, лекарственной, токсикоманической) зависимости и других видов аддиктивного поведения (гэмблинг, сексуальная аддикция, аддикция переедания, шопинг и др.). Однако созависимость еще недостаточно изучена в мире, в том числе и в России. Попутно отметим, что сам феномен созависимости редко упоминается как непосредственный (целевой) объект психотерапевтических практик в руководствах по клинической и психологической психотерапии [30, 49, 56], хотя специалистами выделяются среди прочих и обосновываются подходы к психотерапии переживаний стыда и вины у больных алкогольной зависимостью и лиц, их окружающих [14, 15, 16, 40, 60, 65]. В то же время ни в медицинской, ни в социальной психологии созависимость не классифицируется как самостоятельная нозология, а трактуется лишь как сложное по генезису характерологическое, личностное, аддиктивное расстройство.

В.Д. Москаленко в своих работах [52, 53] прямо указывает на слабую изученность этой проблемы и резюмирует, что созависимость:

Проблема дефиниций и диагностических критериев феномена созависимости

Чаще всего в работах В.Д. Москаленко и других авторов феномен созависимости связывается именно с зависимостью от других людей (рассматривается как зависимость от других людей). В своей монографии Ц.П. Короленко и Н.В. Дмитриева в главе, посвященной созависимости [39, с. 278—290], относят созависимость к аддикции отношений, которая «...предполагает взаимную зависимость друг от друга» и, кроме того, учитывая комплекс личностных трансформаций, часто противоречивых, отражающих «внутреннюю дисгармоничность, хаос» (отсутствие собственного «Я» и эгоцентричность, высокая опасность «прилипания», остановки в развитии, замыкание, аутичность, тревожность, эмоциональная неуравновешенность, гневливость, аутоагрессивность, когнитивные трансформации, утрата религиозного чувства, морали и др.). Авторы подчеркивают важность понимания того, что «созависимость является более тяжелой формой аддикции, чем аддикция к конкретной активности или агенту» [39, с. 283]. Кроме того, по мнению этих и некоторых других авторов созависимость — это предуготованная ранее аддикция, реализуемая при сочетании определенных факторов и в определенных условиях. Как и при всякой аддикции возникновению созависимости могут способствовать и биологические и психологические, и социальные факторы. Важными являются взаимоотношения в системе аддикт — созависимый аддикт. Созависимость также понимается как параллельно идущая зависимость у членов одной семьи. При этом подчеркивается, что созависимость всегда возникает у тех, кто уже страдает аддикцией, но аддикция возникает не у всех, кто страдает созависимостью. И это не игра слов, а вполне оправданно, так как, скорее всего, «...созависимость как психологический климат, сама является аддиктивным фактором» [39, с.284—285]. Социум (особенно микросоциум — семья), в частности, может предуготавливать, провоцировать и стимулировать развитие созависимости. Уместно предположить, что при нарастании процессов дезинтеграции общества (макросоциума) по мере увеличения массы наркозависимых в нем растет уровень так называемых пограничных состояний, патологических рефлексий и психопатологии, в том числе и созависимостей [86, 87].

В монографии по реабилитологии, вышедшей под редакцией Ю.В. Валентика и Н. Сироты [16], авторы считают, что «семья наркозависимого сама нездорова» (с.194) и, не останавливаясь специально на феномене созависимости, подчеркивают важную роль семьи как в формировании болезни наркозависимого, так и в успешности его лечения. При этом авторами проводится дифференциация по ролям среди лиц из ближайшего окружения наркозависимых на: жертв, преследователей и пособников. Уже из этих ролевых характеристик видна различная структура созависимости у разных членов одной семьи, в которой обитает наркозависимый больной. Такая дифференцированность определяет диагностику семейных отношений и различные подходы к семейной терапии в зависимости от степени осознания проблемы и от механизмов нарушения поведения у разных членов семейства. Так обосновывается различное вмешательство в ход событий и в лечение значимых других, заинтересованных лиц из ближайшего окружения зависимого больного.

У психотерапевта С.Н. Зайцева [30] приводится весьма удачное для сравнения известное выражение: «Свита играет короля», которое очень точно характеризует созависимые отношения. «Алкоголизм (наркоманию) играет семья химически зависимого», — пишет автор.

Другие авторы [http://adic.org.ua/]также рассматривали семейные роли детей алкоголиков. Эти роли включают:

Соответственно, социальные и клинические проявления и осложнения созависимости, с большой вероятностью развивающейся у таких детей, могут значительно различаться.

Ввиду отсутствия исчерпывающей дефиниции феномена созависимости В.Д. Москаленко предлагает пользоваться рабочим определением, которое звучит так: «Созависимый человек — это тот, кто полностью поглощен тем, чтобы управлять жизнью другого человека, и совершенно не заботится об удовлетворении собственных жизненно важных потребностей». При этом к характеристикам субъектов созависимости, по мнению автора [53], относятся, в первую очередь: низкий уровень самооценки; преимущественное определение собственной значимости только через внешнюю оценку другими людьми; преобладание негативных эмоций; потребность в контролирующем поведении; нарушение границ личности. Из этого определения следует, что на современном этапе исследования феномен созависимости однозначно связывается с развитием психопатологии, с деградацией, с разрушением личности созависимого. Однако такое заключение представляется несколько поспешным и слишком категоричным. Проанализируем, почему.

Парадоксальность в современных взглядах и определениях медиков, психологов и социологов феномена созависимости, выявляемая через нетрадиционные подходы к его сущностной характеристике

Ни одно из существующих на сегодня определений созависимости не является исчерпывающим. Если внимательно присмотреться к вышеперечисленным вариантам трактования феномена созависимости, нетрудно заметить их противоречивость, (встречающуюся даже у одного автора), искусственную ограниченность проявления феномена узким кругом потенциальных жертв (в основном — из числа жен и детей алкоголиков). И, более того, в самих определениях личностных характеристик созависимого в современных руководствах нередко усматриваются парадоксы и противоречия. Вот не которые из них.

Последующие работы, посвященные проблеме созависимости, фактически содержат те же самые определения. Так, И.И. Хажилина [83], описывая роли в семье, где есть больной алкоголизмом или наркоманией, дает следующие компиляционные определения созависимости и созависимого поведения, требующие, однако, уточнений. «Созависимый — это человек, который позволил (остается неясно, ЧТО ЗНАЧИТ «ПОЗВОЛИЛ»? — Т.Ч.) поведению другого человека сильно воздействовать на него и пытается контролировать поведение зависимого от ПАВ. Созависимые — это люди, чьи жизни стали неуправляемыми в результате проживания с зависимым от алкоголя или наркотиков». «Созависимое поведение — закрепленная патологическая реакция (остается непонятно, КАКИМ ОБРАЗОМ закрепленная реакция? Как при аддикции? — Т.Ч.) на длительно проявляющийся стресс. Оно помогает уменьшить или минимизировать последствия употребления алкоголя или наркотиков для человека, зависимого от них». В характеристике созависимого отмечаются «преувеличенная значимость силы воли, сфокусированное на зависимом человеке поведение, замороженные чувства, неосознавание своих чувств и их неконтролируемые проявления, социальная и эмоциональная изоляция, слишком свободные или слишком жесткие границы». Кроме того, нельзя не видеть, что в приведенных определениях явно проступает целый ряд противоречий, а именно: патологическая реакция, которая помогает другому зависимому... Неуправляемая жизнь созависимого и в то же время — осуществляемые им внешний контроль, манипулятивное поведение и характерная преувеличенная значимость силы воли... Весьма условной может быть и социальная изоляция, не согласующаяся с известной в то же время и описанной другими авторами гиперопекой, высокой активностью с настойчивыми действиями по спасению погибающего близкого человека, включая не только ложные попытки его спасения, но часто — и адресно адекватные обращения за помощью к специалистам. Таким образом, в определениях созависимости невольно просматривается некий хаос противоречивости в унисон отмеченному Ц.П. Короленко и Н.В. Дмитриевой личностному хаосу и внутренней дезорганизации созависимых.

Из анализа, проведенного О.А. Шороховой [89], уже знакомые нам определения дополнительно поясняются: «По определению Мелоди Пити, одного из самых известных специалистов по созависимости, «созависимый — это человек, который позволил, чтобы поведение другого человека повлияло на него, и полностью поглощен тем, что контролирует действия этого человека (другой человек может быть ребенком, взрослым, любовником, супругом, папой, мамой, сестрой, лучшим другом, бабушкой или дедушкой, клиентом, он может быть алкоголиком, наркоманом, больным умственно или физически; нормальным человеком, который периодически испытывает чувство печали)». Здесь важно понять, — продолжает О.А. Шорохова, — что проблема не в другом человеке, а в нас самих, в том, что мы позволили, чтобы поведение другого человека влияло на нас, и тоже пытаемся повлиять на другого человека (курсив мой — Т.Ч.). Поэтому все созависимые люди обладают похожими внутрипсихическими симптомами, такими, как контроль, давление, навязчивые состояния и мысли, низкая самооценка, ненависть к себе, чувство вины, подавляемый гнев, неконтролируемая агрессия, навязчивая помощь, сосредоточенность на других, игнорирование своих потребностей, проблемы общения, замкнутость, плаксивость, апатия, проблемы в интимной жизни, депрессивное поведение, суицидальные мысли, психосоматические нарушения».

В своей монографии В.Д. Менделевич [49] определяет созависимость как «зависимость от зависимого и полный отказ от самого себя». Такую психологическую характеристику («свойство») автор рассматривает одновременно и как следствие какого-либо патологического состояния значимого человека (чаще всего — близкого родственника), и как причину формирования семейного стереотипа зависимого поведения в дисфункциональной семье. Так или иначе, подчеркивает автор, созависимость — это проблема, возникающая на почве межличностной коммуникации в алкогольных семьях. При этом в возникновении созависимости играют роль как особенности личности зависимого, например, родителя (отца или матери) или ребенка (сына или дочери), так и личностные особенности созависимого. Автор, так же, как и В.Д. Москаленко, отмечает много общего (параллелизм) в психологической характеристике зависимого и созависимого в одной семье. Главными отличительными и патогномоничными признаками оказываются и в том, и другом случае — низкий интеллектуальный уровень, неразвитость волевой сферы и, соответственно, высокие внушаемость и подчиняемость, неспособность решать самостоятельно жизненные задачи. Кроме того, обедненность эмоциональной сферы облегчает возникновение архаических форм аффекта (злобы, гнева) с двигательной агрессией и аутоагрессией, тревогой, страхами и защитными истерическими реакциями. Автор даже рассматривает возможность классификации особого (не столько психического, сколько биологического) типа предрасположенных к созависимости, опираясь (солидаризируясь) с замечаниями Б.Ф. Райского, В.Т. Кондрашенко и А.Н. Леонтьева о предпосылках девиантного поведения. Менделевич расширяет понятие наркоманическая личность (предложенное М.Л. Рохлиной и др., 2001) и обосновывает общую концепцию зависимой личности, включая ее структурным элементом и созависимую личность. Важным условием формирования созависимости автор считает деструкцию адаптивного поведения у членов семьи больного алкоголизмом (наркоманией) и рассматривает стадии так называемой деструктивной адаптации, учитывая «многопоколенный семейный уклад, образ жизни, традиции супружеских и детско-родительских взаимоотношений, служащих «благодатной почвой для формирования и закрепления широкого спектра психологических расстройств» [49, с. 163]. В итоговом определении В.Д. Менделевича созависимость — это «постоянная концентрация мысли на ком-то или на чем-то и зависимость (эмоциональная, социальная, иногда — физическая) от человека или объекта».

Мы видим, что практически все определения касаются феномена созависимости в отношении членов семей пациентов, страдающих «химическими» зависимостями, в то время как этот феномен имеет гораздо более широкое поле распространения в коммуникативном сообществе, что будет раскрыто ниже.

Более того, парадоксальным по отношению к существующим концепциям социальной психологии кажется само бесперспективное (по крайней мере, без помощи извне) положение «жертвы» созависимости. У В.Д. Менделевича [49, с.162], как и в большинстве работ психологов, проигнорирована реальная и диалектически оправданная (предусмотренная природой борьбой за существование) ситуация спонтанного выхода из созависимого состояния как из временного коэволюционирования с зависимыми или другим объектом взаимодействия, возможность самостоятельного «разрыва» с ними патологических отношений.

О.А. Шорохова [89] также пишет: «боясь посмотреть правде в глаза, созависимые изо всех сил пытаются сохранить иллюзию построенного и удерживаемого ими мира, еще больше усиливая контроль внутри и вне себя. Они постоянно контролируют свои чувства, опасаясь, как бы они не прорвались наружу». Остается продолжить, что при известном многомиллионном числе алкогользависимых, как у нас в России, армия созависимых, боящихся «поднять глаза», давно бы уже достигла колоссальных масштабов и характеризовала бы собой массовое вырождение личностей! Однако в реальной действительности это не так благодаря и неслучайным, и случайным обстоятельствам, а также системе профилактики и психотерапии состояний созависимости и их последствий в клинической и социальной психологии и этологии.

Назрела необходимость дать не только предметно более строгое, но и конструктивное определение, открывающее перспективы для профилактики и коррекции (лечения) весьма распространенных состояний созависимости в нашем социуме сегодня. А пока мы имеем лишь приблизительную, слишком обобщенную характеристику состояний созависимости, слабо обнадеживающую в плане успешной работы с созависимыми и в их полноценной реабилитации, рисующую весьма неутешительный прогноз, учитывая постоянно растущую массу созависимых в обществе, соответственно темпам роста числа зависимых на фоне снижения числа рождающихся здоровых детей при демографических ножницах: пропорциональном уменьшении рождаемости по сравнению с растущей смертностью населения.

Остается важный вопрос о сущности этой созависимости — она суть только психологическая? физическая? экологическая? Следует заметить, что последнее — не экзотическое смыслообразование и не плод экзальтированного воображения, так как экология — наука, по определению, охватывающая все факторы (как биотические [12], так и небиотические) в их взаимосвязях и функционировании живого организма (Эрнст Гекнель, 1866, Август Тинеман — цит. по [90]), и поэтому она не ограничивается только естествознанием, а включает в критерии качества жизни и психологические, духовные факторы, как раз являющиеся наиболее уязвимыми при конфликтных и даже неконфликтных отношениях с наркозависимыми больными. «Экологическая ступень» познания социума и социальных отношений включает в себя и понятия природных биоценозов, и психологического климата и энергетики (среды) местообитания, как надстройку (верхний ярус) в функциональном цикле жизнеобитания — т.е. все действующие факторы в их взаимосвязях и сам результат [23, 25, 35, 62, 90].

Экологическая постановка вопроса вполне правомерна и чрезвычайно актуальна в условиях разразившегося кризиса наркозависимостей и аддиктивных расстройств и заболеваний. И неслучайно М.Е. Бурно в своей монографии [15] пишет об экологии психотерапии как о части экологии культуры. С другой стороны, тут же встает вопрос об экологичности и этическом смысле самого предмета (объекта) неклинической психотерапии и когорты неклинических психотерапевтов, что также обсуждается автором.

Таким образом, помимо отсутствия какой-либо связи сложной структуры феномена созависимости с классификационными построениями типов адаптации личности в социуме остаются совершенно нераскрытыми механизмы трансформации психо-физиолого-экологической сущности созависимости в психосоматические расстройства и заболевания. Вероятно, этот вопрос о проявлениях и последствиях созависимости выливается в другую, очень серьезную и интересную проблему о страданиях души у созависимой личности и о взаимосвязи их со страданиями телесными и моральными, с познанием и развитием личности. Эти вопросы поднимались и ранее в социальной психологии, но безотносительно феномена созависимости [21, 33, 41, 61 и др.]. Как теперь представляется, без такого скрупулезного подхода к проблеме с одновременной (и обязательно объективной) оценкой всех личностных и физических ресурсов (возможностей) потенциальной или уже состоявшейся «жертвы» аддикта (например, алкогользависимого) из числа окружающих его значимых других, нельзя строить как индивидуальные, так и семейные лечебно-профилактические программы.

И если мы читаем у некоторых авторов о возможности компенсации феномена созависимости, то для практики интересно, при каких именно условиях и что именно может компенсироваться у созависимой личности, а что поражается (и утрачивается) безвозвратно?

По нашему мнению, вырисовывающаяся парадоксальность определений феномена созависимости устранима (или решаема) через отказ от господствовавшей фрейдовской концепции стремления к наслаждению для восстановления гомеостаза в пользу синергетичного представления В. Франкла [79] о человеке в поисках смысла жизни. Представляется, что решение поставленных вопросов относится к новой области социальной синергетики и требует синергичного рассмотрения проблемы созависимости в ракурсе нескольких теорий. Феноменология созависимости наиболее полно может быть раскрыта при одновременном исследовании ее в ракурсе нескольких теорий социальной психологии: социологии страданий, социальной адаптации, проблемы самотрансценденции личности и теории неврозов, теории экстремальной психологии (рис. 1)

Б. Сущностная характеристика созависимости сквозь призму «социологии страданий»

В связи с обозначенным кругом вопросов представляется целесообразным не сужать рамки проблемы созависимости до проявления ее только у жен и детей в семьях алкоголиков, а, напротив, расширить границы анализа и изучения проблемы, используя опыт не только социальной психиатрии, но и прикладной социологии, включая такой ее раздел, как «социология страданий». Напомним, что еще в начале прошлого века немецкий психиатр Ф.К. Мюллер-Лиер справедливо отмечал закономерность и вездесущность страданий. Страдания человека составляют, во-первых, неотъемлемую часть, «ступени», его индивидуального развития и, во-вторых, множество из них нисколько не уступает болезням по своему губительному для человека значению. Встречаясь на каждом шагу, страдания наносят раны и уколы, а, накапливаясь, «подобно скрытым ядам, доводят личность до вырождения, убожества и угасания» [61].

Существует как сугубо медицинское, так и социологическое поле исследования феномена страданий. Первое соответствует изучению индивидуальных особенностей и значению боли для индивидуума, второе — изучению последствий страданий индивида для общества в целом. Для темы нашего исследования привлекательной является идея Мюллер-Лиера о создании всеобщей (социологической) патологии, не изолирующей телесную боль от душевной, но выходящей за границы так называемой чистой медицины. Не вызывает сомнений, что созависимость с ее многогранными проявлениями и причинно-следственными взаимоотношениями может и должна быть отнесена к социопатии. Нельзя не согласиться с Мюллер-Лиером, который считает отставание науки социологической патологии естественным состоянием, так как на переднем плане, по его мнению, всегда находятся неорганические науки — физика, астрономия, неорганическая химия и математика, на втором — органические, изучающие жизнь, биология, биологическая химия и биофизика, а лишь затем и надорганические — психология и социология. А математика объединяет их все.

Рис. 1. Синергичный подход к проблеме созависимости при аддиктивных заболеваниях

Надо заметить, что, хотя автор характеризовал такое состояние медицинской и социологической науки о патологии более 90 лет назад, положение и сегодня мало изменилось, особенно в отношении сферы психических страданий человека в связи с качеством жизни. Феномен созависимости — яркое тому подтверждение, и мы попробуем на конкретных примерах показать узел нерешенных и парадоксальных моментов на современном этапе изучения этой проблемы.

Стоит еще раз подчеркнуть, что «страдания индивидуумов не только порождаются социальными болезнями, но и всецело должны рассматриваться как явления, социологически закономерные» [61, гл. VIII]. Поэтому проявления созависимости — не голая психопатология или соматопатология. Они суть состояния с неустановленной точной границей здоровья и патологии, ибо протекают в пространстве и во времени, они чрезвычайно изменчивы и, как добро и зло, не поддаются четкому определению и классификации. Но коль созависимость как процесс страдания и как результат чрезмерного и хронического страдания всегда порождена окружающей средой, дисгармоничной в каком-либо аспекте (хотя и развивается чаще на уже подготовленной почве), изучение созависимости не может быть прерогативой только психопатологов, а обязательно должно составлять сферу пристального внимания и социологов, и психоэкологов.

Ф.К. Мюллер-Лиер обращает особое внимание на зависимость между отдельными страданиями и бедствиями, на связь и всевозможные комбинации основного конфликта с другими и на вытекающую отсюда необходимость знания социологических законов, а не только чисто медицинских этиологических причин страданий человека, вь1ливающихся в психосоматические расстройства и заболевания. Необходимо изучать статистику и причины обострений таких явлений (с. 67), не забывая и о том, что они во многом имеют биологическую, физиологическую природу и, по сути, представляют собой биосоциальные ограничения (курсив мой — Т.Ч.), особенно распространенные и нарастающие в современной технократической цивилизации, когда добавляются еще феномен «вещной зависимости» и мощный деформирующий («разлагающий», по В.В. Михайлову — [51]) фактор алкоголизации и неалкогольной наркотизации среди всех слоев населения [51, с. 71, 126]. Принимая во внимание и феномен созависимости, выводы очевидны: подобно тому, как многие страдания и бедствия прежнего времени (подобно нашествиям голодного тифа, бубонной чумы) с ростом культуры исчезли и вымерли, должны искореняться некоторые социальные явления (нищета, плохое воспитание, преступная деятельность) как условия и причины состояний дисгармоничности, страданий отдельных людей и массовых бедствий.

Дисгармоничность в обществе подтверждается на всех уровнях: в семьях, где сталкиваются интересы зависимых от алкоголя и непримиримых противников пристрастия к алкоголю, где имеет место экономическое неравенство между членами семьи; и на более высоких уровнях — например, между прослойками бедных и богатых, категориями гетеро- и гомосексуальных сообществ, представителями разных субкультур и идеологических взглядов (особенно молодежных), религиозных конфессий. Дисгармоничность как ржавчина пронизала все общество — и семьи, и коллективы. Дисгармоничность затрагивает и функциональные социальные системы: законодательные и исполнительные органы, системы потребителей и производителей и т.д. [51].

Если смотреть еще более системно, дисгармоничность как базовое свойство дезорганизации производит хаос [51, 60, 66, 81, 82 и др.].

Согласитесь, что даже не только нарастающая с годами динамика алкогольной и других зависимостей обязывает всех нас обратиться к вышеобозначенной проблеме дисгармоничности в обществе. Не менее значимые последствия имеют и параллельно развивающиеся дисгармонические (если не выразиться более жестко — уродливые) процессы, захютывающие социальные институты. Например, явно дисгармоничное, конфликтное состояние вопросов социально-правового характера, как-то:

А разве только дисгармоничная семья — фактор риска нарушения адаптации и формирования созависимости? А дисгармоничная музыкальная культура, а дисгармоничное образование с «перевесом» или «недовесом» то гуманитарных, то экономических, то математических программ? А насаждаемое и чуть ли не экстерном проводимое сексуальное развращение (буквально, публичное растление с экрана телевизора) вместо декларируемого институтом образования полового воспитания подрастающего поколения? Семимильными шагами навалившийся на страну бум проституирования, популяризация нудизма, однополой любви незаметно стерли нравственные табу: стахановскими темпами страна продвинулась от пресловутого «в России секса нет» до учреждения спецобщежитий для работниц секс-услуг (например, в Тольятти, см. публикации МК, 2008), до открытого обучения оральному сексу по телевидению (передача по одному из каналов TV в святую крещенскую ночь на 19 января 2008 г.), т.е. фактически — это ли не демонстрация дезорганизации и хаоса? После таких сеансов обучения даже проблема наркозависимости в стране не воспринимается столь катастрофично (которая, несомненно, болезнь, страшная беда, поражающая молодежь, главным образом, но с нею, этой бедой, борются всеми силами; а здесь, наоборот, идет намеренное, с экрана, наглядное растление здоровых, т.е. производство больных из здоровых людей!). Дисгармоничное общество способствует формированию групп риска и растит армию созависимых. И прямая зависимость здесь очевидна без доказательных математических расчетов: чем больше сфер социальной жизни подернулось дисгармоничной «ряской», тем больше феноменов созависимости и созависимых субъектов.

В связи с поднятыми в этом разделе вопросами причинно-следственной связи феномена созависимости с психофизиологией страданий и социальных ограничений уместно попутное замечание о факторах ложной и подлинной свободы, как, например, их рассматривает В.В. Михайлов [51, с. 77]. «Ложная свобода» ведет общество в целом и отдельных людей к деградации, ослаблению их психофизиологических способностей и творческих сил во всем их многообразии, как врожденных, так и приобретенных. Этот тезис автора вполне может служить в пользу прекращения дискуссии по вопросу о принудительном лечении больных алкоголизмом. И здесь мы не можем не видеть аспекта психоэкологии социума.

Ввиду широкого распространения фактора дисгармоничности в современном урбанизированном обществе и для того, чтобы реально приблизиться к задаче своевременного выявления (еще не диагностики, поскольку не определена нозологическая принадлежность созависимости) и выправления (коррекции или устранения) еще более усугубляющего деструктури-рующего влияния созависимости на экологическую безопасность социума, необходимо безотлагательно и самым серьезным образом приступить к изучению и решению обозначенных проблем. Феномен созависимости причинно-следственно связан с другими, параллельно возникающими проблемами: демографическими, проблемами охраны психического здоровья общества, национальной безопасности, наконец, и выливающимися в более глобальные проблемы — дезорганизации и космического дисхроноза [1, 34, 35, 50, 66, 69, 72 и др.].

Б. Сущностная характеристика феномена созависимости сквозь призму экстремальной психологии

Мы видим, что по своим множественным проявлениям (неврозы, психосоматические расстройства и заболевания, психопатология разного характера и разных масштабов, включая аффективные расстройства, когнитивные дисфункции, а может быть, даже и бредовые расстройства) феномен созависимости уместно рассмотреть и в аспекте многообразия типов реакции на болезнь значимых других по аналогии с вопросами о влиянии собственной болезни на психику больного или в еще более широком ракурсе — в рамках психологии боли (как душевной, так и физической). Можно также найти много сходного с проявлениями феномена созависимости в классификационных рубриках личностных расстройств. В феномене созависимости мы видим и оппозиционно-вызывающее, и нарциссическое, и пассивно-агрессивное, и зависимое, и посттравматическое, и мазохистическое, и садистическое, и депрессивное, и другие варианты личностных расстройств, анализ которых наиболее исчерпывающим образом представлен на сегодня в монографиях Ц.П. Короленко и Н.В. Дмитриевой [39, 40]. И поэтому самым удобным нам представляется анализ феномена созависимости в свете Self-объектных отношений, впервые подробно описанных этими авторами. В таком случае, по нашему мнению, отталкиваться необходимо от главного причинного фактора созависимости — от психической травмы.

Думается, вполне оправданна также попытка проанализировать состояние созависимости скорее не в рамках психопатологии, а с позиции экстремальной психологии — недавно выделившейся самостоятельной, новой специализированной ветви психологии. Здесь психотравма трактуется не только лишь в медицинской парадигме, но рассматривается с точки зрения психологии бытия личности, с использованием структурно-деятельностного подхода к анализу трансформации личности в посттравматическом периоде [45—47]. Действительно, именно о личностных особенностях идет речь, когда дифференцируются 3 типа реакции на семейный алкоголизм соответственно трем типам личностных характеристик. Но в то же время те же авторы в разделе, посвященном семейной терапии, подчеркивают, что в лечении отталкиваются не от личностных особенностей и лечат не личность, а ситуацию. На самом деле, если именно разные личности по-разному реагируют на пьянство близких, то почему в лечении личностная уникальность не всегда учитывается?

Итак, как мы сообщали в своих работах ранее [86, 87], в качестве рефлексий, накапливающихся в социуме под «грузом» наркозависимостей, закономерно выступают посттравматические переживания, прокладывающие путь от психической травмы до психотрансформации. Несомненно, травматизация — это фактор риска характерологических нарушений, личностных расстройств и отклоняющегося поведения, развития и аддикций, и состояний созависимости. «Психологическая травматизация детей, несомненно, имеет определенное значение в возникновении аддиктивных нарушений, однако в каждом конкретном случае ее роль должна специально анализироваться», — подчеркивают Ц.П. Короленко и Н.А. Дмитриева [40, с. 286].

Рассмотрим классическую ситуацию из жизни семьи, где один из супругов (партнеров) злоупотребляет алкоголем или уже болен алкоголизмом. Всякий раз, когда этот зависимый от алкоголя субъект пребывает в состоянии алкогольного опьянения (или очередного запоя), близкие из его окружения испытывают травму, переживание или потрясение. Все эти люди относятся к категории испытывающих потрясения (переживания) и более точно — к субкатегории уцелевших (термин М.Ш. Магомед-Эминова [46]) после перенесенной травмы. При этом надо учитывать, что переживание может протекать [87]:

В первом варианте нередко вовлечение в наркотизацию (семейное пьянство). Во втором — в структуре созависимости доминируют рефлексии отражения, подавленная или аутоагрессия, фрустрация, тревожная депрессия наряду с переживанием чувств вины, стыда. Важно, что в обоих вариантах имеет место искажение программ онтогенеза (поздний дизонтогенез) с десоциализацией. В детском и подростковом возрасте феномены переживания, травматического невроза и созависимости с высокой вероятностью несут угрозу ранней наркотизации и других форм девиантного поведения. В таких случаях одновременно имеют место развитие собственной аддикции и созависимости к чужой аддикции. В третьем варианте рефлексий на пси-хотравмирующие переживания показателен рост случаев синдрома профессионального «выгорания» — еще один пример рефлексии социума на избыточную информационную нагрузку при накоплении наркопатологии. Результат — утомление, снижение уровня профпригодности, неврозы, психосоматогенез, изменение качества жизни и... созависимость.

Нетрудно видеть, что в большинстве работ психологов созависимость описывается не как транзитное состояние, из которого может быть много выходов [52; 58, с. 205—206], и не как коадаптация, имеющая несколько алгоритмов развития, а как прямолинейный процесс с постадийными проявлениями, почти всегда завершающийся разрушением личности... Получается, все жены алкоголиков — жертвы, которые деградируют, причем необратимо. Однако это не всегда и не обязательно так, судя по реальным наблюдениям и опираясь на теоретические соображения и наблюдения других авторов из числа как социальных и клинических психологов, так и психотерапевтов.

На самом деле, в ракурсе экстремальной психологии, которая рассматривает психотравмирующие ситуации во всем их причинно-следственном многообразии [47], и процесс сопребывания (сосуществования) с ал-когользависимыми, созависимость — это гораздо более сложное явление, протекающее в пространственно-временном поле. У Магомед-Эминова описана модель поведения уцелевшей жертвы, исходя из того, что травмирующее обстоятельство может определять выход, по крайней мере, в 3 фундаментальные жизненные ориентации: жизневосстановление, жизнепадение и жизневозвышение [45; 46; 47, с. 206]. Соответственно теории экстремальной психологии, переживаемое потрясение — не тождественно одномоментной эмоциональной реакции [47]. Оно идет во времени, иногда скрытно (латентно), и имеет отдаленные последствия в виде невроза, психосоматических расстройств и заболеваний или состояния, именуемого со-зависимостью. Дальнейший сценарий после переживания очередного стресса, согласно этой модели, в нашей модификации, может идти по одному из вариантов (рис. 2), которые и предполагается учитывать для более глубокого сущностного понимания процессов трансформации личности уцелевшего после травмы и формирования у него состояния созависимости.

Рис. 2. Этапы формирования созависимости в адаптационном посттравматическом процессе.

Очевидно, что состояние созависимости — это не пассивно разворачивающееся на подходящей почве явление, а состояние, сформированное после проделанной личностью работы и после прохождения ряда транзитных состояний. Вот почему созависимость не может рассматриваться в рамках чистой психопатологии. И вот почему созависимость — это не всегда фатальный исход с деградацией и гибелью личности.

В чем же конкретно заключается РАБОТА ЛИЧНОСТИ переживающего или пережившего травматическое событие и «уцелевшего»? Смеем предположить, что каждая адаптирующаяся личность прежде, чем стать созависимой, рефлексирует и конструирует вокруг себя адаптивное пространство. В нем она фильтрует, отсеивает, «переваривает», сравнивает получаемую информацию с учетом опыта пережитого, строит стратегию своего дальнейшего поведения. Прежде чем диагностировать ситуацию и оказывать помощь советом или действием, мы — врачи, психологи, психотерапевты — должны оценить это адаптивное пространство и определить резервы обратившегося за поддержкой. И угол зрения, под которым мы проводим эти оценки, с учетом собственного индивидуального профессионального и жизненного опыта, во многом наш субъективный взгляд на каждую конкретную психотравмирующую ситуацию и подходы к ее коррекции. Обобщить наши субъективные наблюдения и довести их до конкретных определений для универсального пользования — задача сегодняшнего дня. А объективно очевидно, что адаптивное поле уцелевшего после травмы есть «реадаптивное кольцо», в котором, по представлению М.В. Ромма [69], уцелевший постоянно самоиндуцируется и самоистощается, что означает постоянное включение в переживание травмирующей ситуации, возвращение к воспоминаниям и проигрывание вариантов выхода из нее или предотвращения новых подобных ситуаций, в чем уцелевший (как и любой другой зависимый?) все время курсирует. Вращение в реадаптивном кольце и означает созависиость, которая подобна дезадаптационной метаболической, нейрофизиологической у химического, например, аддикта, но сформировалась на почве нарушенных коммуникаций вследствие первичной болезни (зависимости) значимого лица.

Вероятно, по аналогии с имеющими место у зависимых больных метаболически обусловленной доминирующей потребности, дизрегуляторными расстройствами и нейрофизиологической рефлексией феномен созависимости развивается при дестабилизации, вызванной разбалансированным состоянием личности в коммуникативном сообществе. Эти дисбалансные отношения затрагивают базисные потребности и мотивации человека, при этом в выборе им путей и способов преодоления дисбаланса играют роль сформировавшиеся ценностные ориентации личности, включая позитивные и негативные эмоции и духовную составляющую.

Не боясь повториться, подытожим важный отличительный момент в трактовке созависимости с разных позиций медицинских и социальных психологов. Исходный тезис вышеуказанных авторов, исследовавших последствия психотравмирующих событий, предполагает, что личность, попавшая в экстремальную ситуацию, всегда работает и может развиваться дальше по разным направлениям из точки бифуркации: падать, восстанавливаться или даже возвышаться. Так, например, созависимая жена зависимого от алкоголя (или от нехимического аддиктогенного агента) постоянно проводит психическую работу. В процессе переживаний текущего и прошедшего, при воспоминании «уцелевший» имеет дело с травмособытием как со своим опытом» [47, с. 219)]. Применяя вышеназванную модель поведения уцелевшей жертвы можно предположить, что жена алкоголика (как, впрочем, возможно, и ребенок в семье алкоголика) переживает травматическое событие наряду с потребностью в безопасности, и это накладывает свой отпечаток на формирование сценария последствий, направленности дальнейшей жизнедеятельности. Она не пассивно переживает и не выжидает, она находится в постинцидентальном событии и в нем совершает работу, возвращаясь к травме, уходя от нее, проигрывая и выбирая ориентиры в связи с приобретаемым опытом. Важно отметить, что при этом имеет место так называемая постинцидентальная фиксация с приливами и возвращениями прошлого, которая может создать у уцелевшего явление компульсивного повторения. В таком случае уцелевший останавливается (точнее, приостанавливается) в своем развитии, у него все проходит через призму прошлого и в телесной, и в душевной жизни. Постсуществование как компульсивное повторение позволяют говорить о формировании у него зависимости с приставкой «со-», т.е. по отношению к объекту и связанным с ним обстоятельствам, вызвавшими такое компульсивное повторение и застревание в жизненном цикле или отрезке. Но на этом не останавливается жизненный маршрут созависимого, и логические рассуждения позволяют нам перейти к дальнейшей характеристике преобразований созависимого поведения помимо этой констатации. Дело в том, что компульсивное повторение в аспекте семиотики пристрастий [20] может приобретать разные модуляции и конфигурации, в зависимости от сознательных или бессознательных намерений и мотивов, что мы и намерены обсудить ниже.

Таким образом, само событие и постсобытийные переживания составляют целую цепь переплетающихся аспектов события, «событийную ткань» [47, с. 221]. То есть, пишет автор, травматическое событие имеет внутренний горизонт и внешний горизонт. Чтобы выжить, потерпевший и уцелевший нередко переживает психическую трансформацию. В его дальнейшей (посттравматической, постсобытийной) жизни происходят так называемые экзистенциальные перепады при смене реальностей и новое смыслообразование. Автор в своем труде «Экстремальная психология» (безотносительно к алкоголизму, а вообще в связи с травматическими событиями) предлагает учитывать и вводит положение об удвоении, даже умножении смысла, о смысловом многообразии переживаемого существования (там же, с. 221, 226).

В связи с обсуждаемой нами концепцией социальных потрясений представляет интерес и одноименный терапевтический подход В.А. Ананьева («потрясающей терапии»), на котором мы остановимся ниже.

Убедившись с помощью прицельного анализа в существовании нередко взаимоисключающих характеристик созависимого поведения можно сформулировать наиболее приемлемое для многоаспектного исследования следующее определение. Состояние созависимости — сложное, нелинейной природы, структурно-поведенческое образование, вытекающее из процесса коадаптации — вынужденного (или добровольно выбранного) сопричастного существования и сопереживания с травмирующим субъектом или в травмирующих условиях. Выходом из коадаптации в результате проделанной работы личности может быть как переход в новое состояние — созависимость, так и возвращение в прежнее состояние (statusquo) или трансгрессия с новыми перспективами c учетом пережитого опыта (рис. 2).

В соответствии с данным рабочим определением рассмотрим более подробно несколько возможных вариантов трансгрессии созависимости, которые тесно связаны с потенциалом адаптации и мотивационными установками личности.

Феномен созависимости с интегративной точки зрения, объединяющей теории социальной психологии и мотивации

В процессе обсуждения роли феномена созависимости в судьбе созависимого закономерна также постановка вопроса о причинах возникновения созависимого поведения. Сознательно или бессознательно оно формируется или же в результате конфликтов между сознательными намерениями? Какие существуют факторы, способствующие и препятствующие развитию созависимости? Самым тесным образом эти вопросы, рассматриваемые вне клинической психиатрии и клинической психологии, связаны с исследованием мотивов в русле общей психологии личности, как главных определяющих детерминант поведения. Добавим — как нормального, так и ненормального поведения. И здесь уместно приведенное у М.В. Ромма обоснование, данное М.А. Селезневым [72], самого понятия ситуация в категориях социальной диалектики. «Понятие «ситуация» обычно рассматривается в философии как совокупность объективных условий, в которых субъекту приходится действовать определенным образом. Ни одной ситуации нельзя определить безотносительно к субъекту, действующему в ней» (курсив — Т.Ч., цит. по [69, с. 100]). Индивид же обычно действует, исходя из наиболее чувствительных для него моментов (факторов окружающей среды), т.е. почти всегда — избирательно, соответственно собственным ресурсам, уровню толерантности, опыту, и не исключая при этом фактора случайности. Поэтому в ситуационных поступках очень важны и мотивационная составляющая, и база адаптивных способностей индивида, которые мы разберем ниже, и признание фактора случайности.

Вполне вероятно, что структура созависимости (а соответственно, и особенности клинических вариантов этого феномена) определяется попыткой реализации субъектом сразу нескольких мотивов, в том числе и мотивационной триады по Фрейду (сексуальность, агрессия и тревога), а также мотивации власти, и некоторых других. Отсюда и особенности проявлений созависимого поведения, вплоть до клинических вариантов: заботливость и гиперопека, агрессия и провоцирующее поведение, аутоагрессия, аддикция. Возможно также, что созависимость начинает развиваться по сценарию тревоги и подавленности на почве первоначальной блокировки сознательных намерений, не оправдавшихся социально-ролевых ожиданий. Далее уже само формирование созависимости может приводить к утрате мотиваций позитивного (правильного) поведения (например, мотиваций креативности, успеха) и к появлению новых мотиваций неправильного, разрушительного поведения. Допустимо также развитие такого варианта созависимого поведения, когда имеет место мотивация персонализированной власти, связанная с личной выгодой. Равно как и альтруистический мотив вплоть до потери самоконтроля.

Предполагается, что созависимость имеет этнические и национальные особенности формирования и проявления, связана с историческими периодами [22, 23, 48]. Думается, что при достаточно глубоком исследовании роли мотиваций и личностных особенностей в развитии созависимости может быть получено еще больше свидетельств их причинно-следственной связи, и, соответственно, обозначено несколько проекций на векторы и диагностические и прогностические измерения созависимости, а также и на подходы к коррекции и лечению.

Принимая во внимание ситуационные обстоятельства, включая «почву», вероятно также, что созависимость может начаться с периода внутриутробного развития, если рассматривать такую формирующую ее структурную составляющую, как внимание матери к плоду. У Вирджинии Н. Квинн есть такой термин: жертва фетального синдрома (ФС) [36, с. 182]. С одной стороны, в пьющей семье ребенок с раннего детства не имеет должной системы поощрений и наказаний, его воспитание искажено и его система ценностей формируется неправильно. У него нет примера, на котором бы он мог основать свою систему ценностей и мотиваций, и отсюда: комплексы фрустрации созависимое и зависимое поведение. Но, с другой стороны, необходимо помнить, что в пьющей семье нарушаются все этапы развития, включая пре-, нео- и постнатальный. Если ребенок усваивает голос своей матери, будучи в утробе, то у пьющей или у со-зависимой матери — голос напряженный, неестественный и это передается ребенку как пример и навык. Безусловно, если родившийся и выросший в такой семье не имеет гармоничного развития и его эмоциональное реагирование с рождения (и даже с периода внутриутробного существования) искажено (там же, с. 258), то в будущем он с вероятностью станет соза-висимым, поскольку такие эмоции, как страх, ревность, зависть, гнев будут способствовать его созависимости от аддикта, даже если сам он не будет зависимым. Таким образом, созависимость можно и необходимо рассматривать в структуре известного в психиатрии и наркологии ФС.

Из приведенного выше следует также, что созависимость должна быть функциональным образованием в ряду переживаний и отношений человека, так как она вплетена в жизненный процесс. Если она не функциональна — ее нет, она исчезает. В поисках доказательств в этом направлении актуально развитие психофизиологических исследований феномена созависимости на базе теорий мотиваций, множественности сознания [10, 24, 36, 48, 67 и др.] и на базе

опыта психотерапии, а также биофизических прикладных методов анализа (диагностики, репрезентации) мотиваций и управления поведением при скрыто протекающих и формирующихся пограничных психосоматических расстройствах.

Феномен созависимости и его психопатологическая структура достаточно подробно описаны в научно-практической медицинской и психологической литературе. Изучение его также упирается в системогенез и составляет самостоятельный раздел предмета социогенеза.

Безусловно, созависимости нет без общества. Поскольку консенсус в полном смысле недостижим [43, с.86], созависимость может расцениваться как одна из форм коммуникации. При этом можно допустить вероятность того, что созависимость непостоянна. Откуда это следует?

Если социум рассматривать как функциональную систему [43], то потребности любого поступающего раздражителя в «центр» могут производить неправильную команду и действия либо заведомо, либо по некомпетентности. Таким образом, в современном социуме как в системе постоянно формируются доминанты — очаги («центры») перевозбуждения из-за неудовлетворенных потребностей на периферии социума.

Зависимость всегда ассоциируется с потребностью и потребностной мотивацией. Но потребности бывают разные, откуда и зависимости — разные, а созависимость, в отличие от них, всегда имеет универсальную психодинамическую организацию (структуру), но выражается в разных качественных проявлениях, включая как пограничные, так и клинически оформленные.

С точки зрения, объединяющей теории социальной коммуникации и мотиваций, созависимость — это состояние, скорее всего возникающее на фоне какой-либо неудовлетворенной потребности в процессе коммуникативной деятельности личности. Причем потребности, не удовлетворенной как в текущий период, так и в прошлом, поскольку посттравматические события, как отмечалось выше, имеют свойство постинцидентальной фиксации и компульсивного повторения. Отсюда следует, что созависимость это транзиторное и трансферное состояние, возникающее и изменяющееся по мере достижения удовлетворенности потребностей. Оно может проходить совсем или временно ослабевать, притупляться до момента новой неудовлетворенности. Созависимое поведение может быть случайно спровоцировано текущими событиями, если имеется подходящая «почва» для напоминания о травматическом событии в прошлом и компульсивного возвращения к прошлым переживаниям или трансформации последних. И в этом смысле оно — трансферное, как бы переносящееся из прошлого.

О.А. Шорохова [89] сообщает: «Американские ученые, много лет занимающиеся этой проблемой, пришли к выводу, что в первую очередь созависимостью страдают люди, у которых было так называемое тяжелое детство, люди из неблагополучных семей, где отсутствовал один из родителей или родители страдали алкоголизмом, где дети подвергались насилию, люди с детскими травмами, полученными не только в семье...».

Действительно, о предрасполагающей к созависимости «почве» известно и о факторах риска созависимости сообщалось многими авторами. Но значит ли это, что у самодостаточных личностей нет внутренних поводов к созависимости и поэтому она маловероятна, по крайней мере, как постоянная форма существования? Или же созависимость — объективная перманентно существующая структурная форма состояния. Ведь, с другой стороны, естественно предположить, что удовлетворенность не может быть абсолютна (во всем) и постоянна (навсегда). Следовательно, созависимость может представлять собой состояние мигрирующее или, образно выражаясь, путешествующее вместе с жизнью (по отношению к периодам относительной удовлетворенности и неудовлетворенности): сегодня мы созависимы от любимых, завтра — от своих пациентов, послезавтра — от коллег по работе и т.д.

Однако стоит еще раз напомнить, что прежде, чем сформируется созависимость, коэволюция (совместное эволюционирование алкогользависимого и еще вполне здорового, не зависимого от алкоголя супруга или супруги) и события в ней составляют так называемую событийную ткань, под которой понимается череда посттравматических событий [47]. В этой событийной ткани каждый из участников претерпевает фазные (этапные) изменения: больной алкоголизмом — изменения, укладывающиеся в рамки достаточно изученных состояний хронической алкогольной интоксикации и зависимости от алкоголя, а не злоупотребляющий алкоголем партнер (или ребенок), прежде чем стать жертвой и созависимым, постоянно курсирует из опасной для себя ситуации в неопасную. Мы вправе сравнить положение последнего с положением пережившего травматический стресс и уцелевшего индивида и приложить к нему (его судьбе) модель поведения человека, уцелевшего в посттравматическом периоде [47].

Условия формирования созависимости с точки зрения теории эмпатической коммуникации

Пожалуй, нам трудно пока разобраться, почему некоторые жены алкоголиков остаются со своими мучителями, а не расстаются с ними как можно раньше и окончательно. Не значит ли это, что они при всем негативном — в чем-то дополняют друг друга, как экстра- и интраверты часто дополняют друг друга и долго сосуществуют? Тогда встает новый вопрос: в чем именно дополняют? И до чего дополняют, до каких пределов, до какого целого, до какого уровня целостности? Как пишет Юзеф Подгурецки, «Некоторые авторы подчеркивают, что основа формирования взаимных позитивных установок — дополнение взаимных потребностей» [63, с. 49]. Тогда нельзя ли допустить, что у зависимых и созависимых существуют взаимные потребности? И это не обязательно связано с исходной психопатологией или с личностной психотрансформацией, а всего-навсего отражает взаимовыгодный межличностный альянс, до конца не распознанный нами?

Как видно, без привлечения теорий социальных коммуникаций, социоэтологии и синергетики не разобраться. Прежде чем обратиться к этим теориям, подчеркнем, что сожительство с алкоголиками еще не означает созависимости, а созависимость не означает, что жены алкоголиков ненормальные. Возможно, мы просто не знаем и не учитываем всех психологических факторов личности, особенно доминирующих факторов, как у экстра-, так и у интравертов в определенные периоды их жизни. Большую роль играет динамика отношений и динамика изменения состояния партнеров, один из которых зависимый (аддикт), а другой — созависимый. И прежде чем сказать о созависимом, что он ненормален по каким-то параметрам, необходимо четко определить понятие норма в психологии личности [82]. А норма в психологии так же пластична и динамична, как и пластична сама ткань нервной системы! Нам кажется еще более подходящим определение в отношении понятия норма — ЭЛАСТИЧНО (данное Подгурецки [63, с. 50] в отношении личностного свойства коммуникативности). Эмпирически можно сформулировать основные принципы возникновения созависимости (они же являются предпосылками нашего детального анализа условий развития созависимости):

2) отношения между людьми различаются между собой по степени участия в них социального и психологического факторов [63, с. 49];

3) в ходе эмпатического общения оба партнера применяют свой эмоционально-когнитивный аппарат;

4) партнеры приспосабливаются или не приспосабливаются друг к другу;

5) человеческий организм способен непосредственно испытывать состояние организма другого человека, что является основой эмпатической коммуникации, но не всегда;

6) понятие норма в психологии, в социальной психологии так же пластично (точнее эластично), как и в биологии в целом;

7) понятие гармония, как и понятие норма, относительно и не статично. Сегодня гармоничны одни отношения (у одного государства с другим государством или у одной личности с другой личностью), завтра — другие.

Даниэл Бэтсон предполагает, что люди оказывают помощь другим исключительно по доброте сердечной (цит. по [63, с. 83]). А по положению психологов — это вовсе не так, чуть ли не свидетельство ограниченности, заниженной самооценки. Из сказанного выше логично предположить, что без эмпатии нет коммуникации и нет созависимости, так как только эмпатия ведет к появлению ощущений и чувств, аналогичных тем, которые испытывает партнер (там же, с. 82). Но тогда нельзя обойтись без анализа психологических типов — экстра- и интровертов.

Существуют 3 фазы эмпатической коммуникации. Начальная — аффективная, по 3. Фрейду [63, с. 100]. Вторая — ощущение субъектом тех процессов, которые происходят в нем и были запущены подражанием экспрессии партнера. То есть суть этой второй фазы — в переживании психического состояния другого и со-переживании.

Третья фаза — реагирование на улавливаемые передаваемые партнером сигналы — фактически это фаза «перерабатывания информации». Здесь главную роль может играть вербальная коммуникация, «хотя Катц часто противопоставляет эмпатическую коммуникацию вербальной», — тут же подчеркивает Ю. Подгурецки [63, с. 100].

Из вышеприведенных принципов 1—7 очевидно, что созависимость возникает тогда, когда имеет место одинаковый или гармоничный (согласованный) сдвиг в фазах эмпатии при взаимодействии между субъектами (алкогользависимым и созависимым). Если этой согласованности (гармонии) нет — созависимость невозможна. Это бывает как раз тогда, когда потенциальный созависимый является самодостаточной личностью с подвижностью рефлексий. Здесь мы можем говорить у созависимого о самодостаточности несостоявшейся, но теоретически вероятной, «жертвы» алкогользависимого, и о ее хорошей адаптированности [63, с. 102—104]. В то же время подобные рассуждения не означают, что у состоявшейся «жертвы» наркозависимого нет самодостаточности, нет творческой активности (креативности) и не хватает адаптивных способностей. Отнюдь. Просто в социальной коммуникации между субъектами состоялись (произошли) главные условия и сложилась ситуация «ключ к замку»: у жертвы фазы эмпатии сдвинуты во временно-пространственном континууме так, что все занимает одно переживание, а наркозависимый как раз в этом и нуждается.

Образное выражение оптимальной коммуникации означает, что не просто механически одна часть (субъект 1) «подходит» к другой (субъект 2), а, по мнению А.А. Малиновского, — это отражает выполнимость главного условия коадаптации и созависимости, а именно: одна часть легко «усваивает» то, что диссимилировано другой. А что может означать «биологическая предопределенность» эмпатии, по терминологии Ю. Подгурецки? Вероятно, она представлена биохимическими механизмами пластичности нервной системы.

Идея возникновения дополнительных (т.е. не предусмотренных онтогенезом и филогенезом) взаимоотношений между различными подсистемами внутри одной системы впервые была выдвинута и конкретно анализировалась в общей биологии и медицине А.А. Богдановым (Малиновским).

Установлено, что взаимодополнение (позже появился термин взаимопроникновение) и взаимная приспособляемость двух функционирующих систем (т.е. коадаптация, а в клинико-социальном значении это соответствует созависимости) возможны лишь когда одна часть способна усваивать (т.е. ассимилировать) то, что диссимилировано (рассеяно) другой. Возникает вопрос: а если НЕ способна?

Экологи подробно изучали такие комплексные системы, в которых субсистемы взаимно регулируют и «контролируют» одна другую путем двойной обратной связи. Но если подобная связь НЕ устанавливается? В.Д. Москаленко [52—56] сообщает о драматических вариантах коэволюционирования двух людей: зависимого и независимого в микросоциуме — семье. Помимо глубоких личностных изменений (психопатологии) при созависимости. по ее утверждению созависимость как хронический стресс может привести даже к смерти.

Какие же осложнения могут стать причиной смерти созависимого?

Перечисленные последствия могут затронуть не обязательно одного, а даже, как правило, нескольких членов семьи. Как одновременно, так и на протяжении периода сосуществования или в период жизни после травмы. Однако остается окончательно невыясненным вопрос о том, насколько вероятно развитие созависимости при коэволюции двух или нескольких субъектов или в другой формулировке: является ли созависимость облигатным признаком совместной эволюции (коэволюции)? Прогнозируема ли созависимость и возможна ли ее первичная профилактика в рамках социальной психологии?

Условия формирования созависимости с точки зрения теории эмпатической коммуникации

А. Проблема созависимости в ракурсе системы социальных ограничений теории социальной психологии

Обсуждаемая нами проблема созависимости, возникающая в поле взаимодействий человека и общества, имеет много общего со структурой и механикой подавления человека в системе социальных ограничений, если рассматривать сферу его прав и свободы личности. Такая постановка вопроса не должна показаться надуманной и чужеродной чисто медицинскому аспекту проблемы, так как причины развития созависимости в окружении, например, наркозависимых по своей сути представляют одну из моделей системы социальных ограничений, только не декларированных в сводах правил и законов, а возникающих спонтанно в реальной жизни. Вообще использование модели системы социальных ограничений [44, 52] представляет нашему вниманию много вариантов вынужденного и добровольного зависимого поведения и соответственно — много вариантов созависимого поведения.

Мы могли бы вообще не касаться такой сложной постановки вопроса, как созависимость в системе социальных ограничений, но тогда ушли бы от тесно сопряженной с интересующим нас феноменом созависимости проблемы недобровольного (принудительного) лечения зависимых (больных алкоголизмом, наркоманией) во спасение судьбы созависимых. В семье как социальной ячейке и минимальной модели социетальной фрактальности права всех лиц, заинтересованных в коммуникациях, должны рассматриваться с применением одинаковых критериев. В обремененной проблемой алкоголизма семье среди этих лиц одни — зависимые, другие — созависимые.

Отстаивая права зависимых на свободный выбор места, времени и способа лечения, нельзя забывать о правах созависимых, нуждающихся в безопасности (одной из базисных потребностей человека), и в свободе выбора ими цели (нормальных условий, гармоничной семейной жизни) и средств достижения этой цели, среди которых может быть или отделение страдающего зависимостью от себя путем определения его в медицинское учреждение на специализированное лечение, или другой способ ограждения себя от зависимого (уход от зависимого, развод). Обе эти модели поведения входят в структуру защитных реакций в рамках системы социальных ограничений, и никакой уголовно-правовой или криминальной оценки они не имеют, как это, однако, пытаются представить «односторонние» защитники прав человека при обсуждении правомерности законодательного закрепления недобровольного (принудительного) лечения наркозависимых лиц.

Аксиоматично и не подвергается сомнению, что все человеческие ограничения являют собой социальные ограничения и алкогольная зависимость одного человека представляет собой элемент модели ограничения поведения другого человека в их сосуществовании, т.е. модель социального ограничения. Но, по законам синергетики, все конкретные социальные ограничения в обществе не исчерпываются системой дуальных диалектических категорий, они являются взаимопересекающимися [52, с.71]. Как же в таком случае классифицировать социальное ущемление созависимых, добровольно или вынужденно находящихся в окружении зависимого от алкоголя субъекта? Как следствие их слабой воли или неспособности сохранить здоровую полноценную семью? Вероятно, ни то, ни другое. На наш взгляд, устранение (ликвидация ранее имевшейся) в социуме правовой основы для возможности принудительного (недобровольного) лечения наркозависимых фактически разрешает в этом же социуме форму насилия, узаконивает одну из форм социального ограничения — поощряет развитие состояний созависимости в семьях. Ну а по наблюдениям В.А. Мошкова, исследователя антропологической модели исторического развития общества, в состоянии социума работает закон периодических колебаний и закономерным является феномен вырождения человеческих сообществ ([60], цит. по [52], с.126). Срабатывает механика вырождения при накоплении в обществе различных смещений и ограничений.

Таким образом, созависимость — не абсолютно медицинская проблема как патология, а представляет собой базовую форму социальных ограничений, и не только фактор риска, а и двигатель социального вырождения. Это легко можно продемонстрировать на примерах демографических и культурно-нравственных катаклизмов в постперестроечную и современную эпоху геополитических и экономических преобразований, характеризующуюся еще и чрезмерной алкоголизацией населения [1, 18, 34 и др.].

«Сущность каждого упадка состоит в постепенном ослаблении всех уз, связывающих между собой членов государства, и в стремлении его разложиться на составные элементы» (цит. по[ 52, с.127]).

Б. Сущностная характеристика феномена созависимости через призму теории социальной адаптации

Рис. 3. Структурно-функциональная характеристика социальной адаптации (по материалам, опубликованным в [71]

Понятно, что результат в процессе прохождения и выхода из транзитных состояний в посттравматическом событии и само формирование созависимости определяются адаптацией участников или свидетелей события. Разнообразие сущностной характеристики созависимости еще более подробно раскрывается с позиции теории социальной адаптации.

По классификации, предложенной М.В. Роммом, можно выделить три типа адаптивных ситуаций: мик-роуровневую (касающуюся интересов только одной личности); мезоуровневую (затрагивающую интересы социальной группы — семьи, трудового коллектива) и макроуровневую (затрагивающую интересы социума в целом). Любая из ситуаций носит сложный характер и может включать в себя разной степени изменения в образе жизни, моральных нормах, нравственных ценностей [71, c.101—103]. Адаптация может протекать как активная или пассивная и, кроме того, в зависимости от уровня индивидуального адаптационного потенциала и наличия адаптационных барьеров она бывает полной и неполной (рис. 3).

Из рис. 3 видно, что выход из психотравмирующей ситуации неоднозначен и малопрогнозируем. Результат адаптации определяется, по М.В. Ромму [71]:

В комплексной классификации адаптаций важен учет не только личностных особенностей, но и всех характеристик приспособительного процесса. Важная роль в адаптационных процессах принадлежит пластичности нервной системы, молекулярный базис которой доказан нейрофизиологами экспериментально (работы И.П. Ашмарина, А.В. Калуева, Н.Н. Кудрявцевой, Д.Ф. Августинович и др.). Соответственно, в критерии адаптивной способности (при состояниях созависимости, в том числе) правомерно включить параметры биологической конституции, к которым относятся и пороговые величины психологической уязвимости (толерантности психической, подобно физической или химической).

Представляется целесообразным подойти к анализу интересующей нас проблемы — формирования состояния созависимости и эволюции этого состояния — исходя из перечисленных выше пяти факторов, определяющих результат адаптации.

1. Оценка адаптивной ситуации.На каждом из выделенных М.В. Роммом уровней (микро-, мезо- и макроуровне) адаптивные ситуации бывают простыми и сложными в зависимости от количественно-качественных параметров переплетения внешних и внутренних воздействий в реальной ситуации. Кроме того, по результативности адаптивные ситуации предлагается подразделять на позитивные, нейтральн-оадаптивные и негативно-адаптивные. И, наконец, адаптивные ситуации, как сообщает М.В. Ромм [71, с.101], могут различаться по типу модальности субъекта взаимодействия: на уровне личность — личность; «малая группа»; «общество — личность». Несмотря на то, что в последнем варианте социальные системы не сопоставимы по объему и связь между ними опосредована множеством других подсистем, важно, как указывает там же М.В. Ромм, что «социум сам же создает и меняет адаптивную ситуацию», целенаправленно действуя на личность в нужном направлении. Откуда ясно, что социум может определять степень созависимости личности, и сам же ее корректировать.

В восприятии личностью адаптивных ситуаций высока степень субъективности, которая определяется индивидуальными факторами (возрастными, психологическими, интеллектуальными), поэтому при объективной внешней оценке нередко вскрывается несоответствие характера адаптивной ситуации и ее субъективной оценки.

Важным, на наш взгляд, дополнением по критериям оценки адаптивной ситуации является то замечание, что степень соответствия/несоответствия оценок зависит не только от индивидуальных свойств, а имен но от интерпретативной способности оценивающего, но и от информационных качеств окружающей среды, ибо социальная адаптация реализуется в структуре субъект-объектных информационных взаимоотношений среды. В частности, следует напомнить, что индивидуальный опыт складывается и успешно используется субъектом лишь в случае информационной стабильности и/или предсказуемости. Информационная нестабильность и непредсказуемость, а точнее, по М.В. Ромму, информационная неопределенность повышает требования к адаптивности субъекта и конструируемому им приспособительному процессу (его адаптивному пространству, или так называемому реадаптивному кольцу). Например, в условиях мезоуровневых бытовых или макроуровневых кризисных ситуаций с низкой прогнозируемостью (как нынешняя, затронувшая все страны и социумы, экономическая) растет напряжение на фоне информационной неопределенности и падает вероятность адекватной оценки адаптивной ситуации с соответствующим ростом вероятности ошибочных приспособительных действий (мотиваций) и развитием состояний созависимости. Выход из последнего возможен только при рассеивании тумана неопределенности в информированности субъекта и в его прагматической и мировоззренческой интерпретативности. Только тогда субъект способен восстановить реадаптивное кольцо, построить алгоритм приспособительных действий и, получив удовлетворение, снять напряжение и преодолеть состояние созависимости.

Таким образом, мы видим, что соответственно факторам, способствующим или препятствующим успешной оценке личностью адаптивной ситуации, велико разнообразие вариантов развития созависимых отношений и состояний, имея в виду не только обусловленные наркозависимостью партнеров.

2. Наличие обратной связи.Созависимость как один из результатов коммуникационной адаптации предполагает информационно-волновое взаимодействие, т.е. обмен информацией при наличии обратной связи с окружающей средой.

В этом вопросе большую роль играет и информационная, и техническая составляющие. Наличие обратной связи может быть процессом стабильным, временным, постоянным, а по степени выраженности (интенсивности) обратная связь может характеризоваться как сильная, слабая, многоканальная или одноканальная. Обратная связь может различаться не только количественными признаками, но и качественными, как например: идеологическая, физиологическая, экономическая (материальная), обоюдно выгодная или затратная только для одной стороны, или же в неравной степени выгодная/затратная для обеих сторон.

Сам же адаптационный процесс после оценки личностью адаптивной ситуации вызван необходимостью

(вынужденной или естественной и запрограммированной в онтогенезе) перехода системы из одного относительно стабильного (удовлетворенного) состояния в другое — «через периоды кризисов и потрясений» [71, с.100].

3. Уровень адаптационного потенциала(АП) как фактор, определяющий результат адаптации. Здесь необходимо выделять физиологическую и интеллектуальную составляющие АП, а от систематики адаптации, очевидно, зависит диагностическая интерпретация состояния созависимости.

Приведем 2 образца типологий адаптивных способностей, описанные М.В. Роммом — по В.А. Маркову и А.В. Корель. Более ранняя классификация, разработанная В.А. Марковым, учитывает две стороны адаптации — процессуальную и результативную и половина ее критериев имеет структурно-функциональные характеристики, такие, как объект адаптации, степень, глубина адаптации, структура отношений (односторонняя, двусторонняя, многосторонняя), иерархические уровни, знаковость (позитивная, негативная), временная организация (прогностическая, презентативная). Кроме того, автор разделял области существования адаптации как биологическую (которая детерминирована только борьбой за существование, регулируемой врожденными программами выживания), социальную (более сложный тип адаптивной реакции, чем «жизнь или смерть», с добавлением внегенетических механизмов регулирования) и техническую. Недостатком такой классификации считают относительное «пренебрежение» ролью личностных факторов и психологической составляющей адаптации, полное игнорирование интерпретативных характеристик приспособительного процесса, что оставляет неразрешимым целый ряд вопросов в связи с примерами неэффективной адаптации или жертвенной адаптации личности в социуме.

В разработанной спустя 20 лет систематизации и классификации адаптаций по А.В. Корель (цит. по [53], с.158), которую М.В. Ромм называет структурно-функциональной «гиперклассификацией», предлагается учитывать 9 критериев (осей) дифференциаций:

Типология адаптивных форм и варианты результатов социальной адаптации

Рис. 4. Комплексная характеристика механизмов и результатов социальной адаптации личности по материалам [71], в нашей модификации

По мнению М.В. Ромма и как видно из критериев адаптаций, предложенных А.В. Корель, такая классификация гораздо глубже и масштабнее предыдущих, но все же оставляет вне поля зрения все многообразие интерпретативных процессов и феноменов социальной адаптации соответственно личностным особенностям. Расширенная типология результатов адаптаций с учетом конституциональных биологических и личностных ресурсных механизмов приведена на рис. 4. Такая комплексная характеристика типов адаптации шире раскрывает условия формирования феномена созависимости в результате несовершенной и неадекватной требованиям среды (неполной, нерациональной или непродуктивной) адаптации.

4. Интерпретативная способность личности.Здесь — совсем черный ящик, поскольку поле зрения может сознательно ограничиваться, а может подвергаться случайным изменениям. Результат адаптации поэтому сильно варьирует, учитывая склонности человека не к объективности интерпретации, а к пристрастиям, исходя из личной выгоды (удовлетворенности).

М.В. Ромм подчеркивает, что социальная адаптация в контексте интепретативного понимания означает использование всех приспособительных возможностей и стратегий, позволяющих человеку сохранить и/или уточнить его идентичность (в современном понимании психологов — самость). Проще говоря, как человек интерпретирует, так он и адаптируется. А чтобы адекватно адаптироваться, необходимо в некоторой степени и на некоторое время, и в некотором пространстве коэволюционировать. Но не означает ли это — стать на время созависимым, войти в конфигурацию созависимых отношений?. Действительно, «сознание интерпретирующего всегда содержит некий идеальный образец или ожидание, источник которых кроется в пред-понимании (по Г.-Г. Гадамеру, цит. по [71], с.129) и зависит от «кладовых культурной памяти человека». Следовательно, созависимость представляет собой процессуальное образование (психодинамическое состояние), входящее в интерпретативный процесс в течение жизни. И не означает ли это, что созависимостей может быть несколько в разные периоды жизни и, особенно — в критические фазы жизни, но они «растворяются», самоликвидируются у успешно адаптирующихся индивидов и «застревают» — у сталкивающихся с трудностями адаптации. Созависимость как состояние может быть временной, а может проявляться и постоянно, при одном или меняющихся объектах созависимости.

В теории психологии страданий обсуждаются вопросы влияния страданий на развитие и отмечается, что страдание нередко служит благотворно: дает опыт, подталкивает к поиску выходов из адаптивной ситуации (в том числе обращению за помощью, например, к врачу), стимулирует волю. С другой стороны, «одной угрозы страдания достаточно, чтобы заставить нас держаться правильного применения наших сил» [62, с.119]. Поэтому трудно объяснить устойчивую созависимость в тех случаях, когда страдание не преодолевается и, более того, повторяется от одной ситуации к другой. Требуется тщательный, исчерпывающий анализ внешних и внутренних причин сложившегося состояния созависимости. Иногда, но не всегда, это действительно свидетельствует о каком-то личностном дефекте. С интегративной позиции теории страданий и теории социальной адаптации этот дефект может означать невозможность (либо частичное и временное лишение возможности) адекватно оценить убыток от страдания перед удовлетворенностью в получении радости. И здесь мы приходим к заключению, что у личности в состоянии созависимости, по-видимому, из-за дефекта на уровне интепретативном и/или на уровне оценки ситуации нарушено взаимодействие между движущими состояниями — стимулами развития (понятие, введенное Ф.К. Мюллер-Лиером [62, с.120]): СТРАХА перед страданием и желания РАДОСТИ. Что можно сказать в пользу транзиторности такого дефекта в оценке ситуации и временного состояния психологического дисбаланса (нездоровья), а что в пользу того, что созависимость — это болезнь? В пользу первого говорит сама бифуркационная природа эволюции и онтогенеза. А «за» болезненную основу такого состояния, прежде всего, говорит многократное повторение ситуации, связанной со страданием, причем не в смысле неосознаваемого «наступания на одни и те же грабли», а даже, возможно, и ожидаемое повторение страдания, что противоестественно для нормального развития. Ведь, казалось бы, убедившись в агрессивном пьянстве близкого человека, следует искать выход либо в отстранении (естественная рефлексия с целью самосохранения), либо путем содействия в получении профессиональной помощи, как должен подсказывать и собственный, и чужой опыт.

В чем же причина такого нерационального поведения созависимого, как ожидание травмирующей ситуации, повторные переживания страдания и новый заряд терпения, а точнее — пассивная адаптация? Пока не ясно до конца. Очевидно, все прежние, нормативные по своей сути, классификации типов адаптации, нуждаются в дополнении интерпретативной методологией на основе одноименной парадигмы, как предлагает М.В. Ромм. Ответ можно искать также в нарушении интерпретативных способностей личности или же, прибегнув к более подробному анализу семантических определений созависимости (исходя из семантики, науки о значениях).

И мы видим, что в лексико-семантической конфигурации страстей (по выражению А.Ж. Греймаса и Ж. Фонтания [20, с.122]) созависимость (как, впрочем, и любая разновидность пристрастного поведения, включая зависимости) может быть «соткана» из различных составляющих. Так, например, она может быть как предметом, так и средством манипулирования, смотря в каком состоянии находится сам зависимый, но, по нашему убеждению, она всегда должна быть функциональной в траектории межперсональных отношений. А, следовательно, формирование состояния созависимости обусловлено какими-то функциональными потребностями и имеет глубинные индивидуальные смысл и потребностные механизмы.

Если обратиться к анализу сущности и модуляций человеческих страстей, как их рассматривают А.Ж. Греймас и Ж. Фонтаний [20] на примере скупости и ревности, то фактически появляется еще одна возможность, по аналогии с указанными категориями пристрастного поведения, детально описывать и анализировать структуру созависимости (или зависимости от субъекта, самого пребывающего в зависимости от чего-либо/кого-либо) в пределах семиотики страстей в нескольких ракурсах: в ее сенситивной, экономической и моральной составляющих.

Так, созависимость можно рассматривать как интерсубъективную страсть, которая, по представлению авторов [20, с.245], может проявляться и в ревности, и в страхе, и в зависти. Каждая из этих страстей входит в более крупные конфигурации. Одними из главных конфигураций, объединяющих все страсти, являются привязанность и соперничество. В русле обсуждаемой темы о феномене созависимости кажется очень привлекательной мысль авторов о том, что ревность лежит как бы на пересечении этих двух конфигураций (там же, с.199). Думается, что и созависимость действительно близка к привязанности, но что означает сама привязанность? «Привязанный к объекту субъект — это тот, который целиком посвящает ему себя», поясняют авторы, причем, независимо от того, соединен он с ним или нет, и независимо от способов и путей соединения (там же, с.210). Далее уточняется: «Интенсивность привязанности измеряется значимостью непредвиденных нарративных обстоятельств, в которые попадает субъект». Под этим понимается «способность субъекта выстоять и вынести потерю, отсутствие и отказ, равно как и наслаждение и пресыщение». Привязанность — поясняют далее авторы — это постоянное «вбрасывание внутрь субъекта» и модуляция, лежащая в основе долженствования. Модуляции же, реализуемые при концентрации внимания на одном субъекте (объекте), означают переход долженствования «быть» в долженствование «не быть».

Созависимость как привязанность, в лучшем случае, выливается в расширение модуляций, но не самостоятельное развитие. Напрашивается и другая аналогия, а именно: как и в ревностных отношениях созависимый все время демонстрирует справедливость своих подозрений и состоятельность (субъективно мнимые доказательства) своей «ревности», а на самом деле (по сути) — демонстрирует свою несвободу, свое «небытие», свою зависимость от бытия другого объекта. Примечательно, по мнению А.Ж. Греймаса и Ж. Фонтания, что «привязанность может остаться постоянной независимо от судьбы отношений между субъектом и объектом (равно как и между субъектами), т.е. она может остаться и после смерти, и исчезновения одного из участников взаимоотношений [20, с.224]. Думается, что и в отношении феномена созависимости c точки зрения семиотики привязанности часто можно наблюдать то же самое.

Как видим, рассматриваемое определение созависимости через привязанность вполне соответствует клиническим и психологическим понятиям безвольного подчинения обстоятельствам, низкой самооценки, пренебрежения своими интересами («небытия»), несамостоятельности и т.д., т.е. наиболее отвечает современным взглядам психологов на феномен созависимости, представленным в итоговом определении В.Д. Менделевича [50]: «Созависимость — это «постоянная концентрация мысли на ком-то или на чем-то и зависимость (эмоциональная, социальная, иногда — физическая) от человека или объекта».

Привязанность субъекта на языке нелинейной динамики в синергетике означает, что в эволюции субъекта нет бифуркаций как точек отсчета маршрутов, траекторий движения к своему «собственному» аттрактору.

Таким образом, созависимость от наркозависимого субъекта сама близка к понятию влечения, т.е. пристрастного поведения, но принципиально отличается от последнего тем, что является не только следствием влечения другого человека, но и нередко его причиной (провоцирующим началом). Возможно даже допустить, что имеется молекулярный (нейромедиаторно опосредованный) или информационно-волновой базис созависимого поведения.

Не без основания можно полагать, что, как и привязанность [20, с.224], созависимость может питаться, а может и питать, может эксплуатироваться, а может и эксплуатировать в ходе обмена энергией и информацией между интерактантами. Но в любом конкретном случае существуют определяющие факторы созависимости-привязанности: сексуальные, идеологические, духовные, экономические, или алкогольные, химические, т.е. допинговые. Эти факторы проецируются на интерсубъективные отношения и определяют силу напряжения в отношениях. Силу страсти, силу привязанности, патологической зависимости и... созависимости.

Созависимость как разновидность собственнических отношений может порождать ревность и алчность.

Созависимость может рассматриваться и как заместительная терапия при фрустрациях в отношениях.

Таким образом, мы видим, что созависимость может иметь разную семантическую конфигурацию и, по-видимому, имеет разные нормативные пороги: помимо чисто физиологического адаптационного потенциала, еще и материальный, моральный, эмоциональный... Важными критериями условий формирования созависимости в рамках эмпатической коммуникации являются наличие адаптационных барьеров и системы адаптационных защит. И все эти вопросы представляют не только теоретический, но и чрезвычайно актуальный практический интерес, особенно в аспектах диагностики, лечения и профилактики созависимости.

Отсюда, из этой парадигмальной позиции (позиции интеллектуально-интерпретативной парадигмы социальной адаптации) видна роль врача в коррекционной и лечебной работе с созависимым, которая может включать в себя и внесение дополнительной информации для снятия проблемы информационной неопределенности, и систему мероприятий по укреплению адаптированности (снятие адаптационных барьеров, восстановление и развитие системы психологических защит). Завершение адаптационного цикла и окончательный результат зависят от налаживания обратных связей в системе субъект <-> среда. Поэтому все сказанное с равным успехом относится к работе и с самим созависимым, и с объектами из его окружения.

И все-таки, поскольку человек выбирает стратегию адаптации в посттравматическом пространстве, специалисты (психотерапевт, психолог), проводящие коррекцию или лечение, должны вначале провести и рефлексивный анализ, и когнитивный анализ, и интерпретативный анализ предпочитаемых личностью путей выбора адаптации. Это принципиально важно в работе с созависимыми. Говоря словами М.В. Ромма, «перед нами типичная когнитивно-информационная проблема «черного ящика» ... не ясно лишь одно, что же происходит внутри самого «черного ящика», в роли которого выступает адаптирующаяся личность, интерпретирующая социальную реальность» [71, с.163]. Здесь пригодятся и знания когнитивной психологии, и нейрофизиологии. Хотя некоторые исследователи [72] допускают существование своеобразной аксиомы: интерпретация людей всегда субъективна и непредсказуема, М.В. Ромм справедливо подчеркивает [71], что такое допущение позволяет снять с себя ответственность, оставив за пределами объяснимого часть поступков людей. В то же время, М.В. Ромм же считает, что ни психологический, ни когнитивно-интерпретативный, а исключительно социально-интерпретативный аспект наиболее перспективен в успешном решении задач (в интерпретации проблемы) социальной реальности. Именно к этой проблеме в большой мере можно отнести субпроблему — созависимость и мы попробуем осветить ее более подробно именно в этом ракурсе, идя от частного — к общему, подразумевая структурную фрактальность и информационную открытость целостной самоорганизующейся социо-биологической системы «человек — окружающая среда», в которой имеет место феномен созависимости.

Феномен созависимости в свете теории социальной синергетики

Здоровье по праву рассматривается как одна из ведущих составляющих в проблемах как демографии отдельных стран и регионов, так и эволюции и социо-генеза в целом. По законам синергетики, «социум (социетальная система) самоорганизуется благодаря фрактальности своих структур, постоянно воспроизводит их типичное социальное качество и соответственно типичное социальное качество индивидов и общественных групп, включенных в ихфункционирование... В конечном счете, когерентность общества обеспечивается тем, что его управляющий паттерн (семья — прим. Т.Ч.) моделирует функционирование социальных структур...» [29, с.62]. Известно, что одним из социально значимых последствий наркозависимости является то, что семья — как фрактальная (самоподобная) структура социума часто распадается по причине алкоголизма.

По тем же синергетическим законам, если общество деформировано настолько, что в нем пребывает (живет и функционирует) чрезмерно великое количество созависимых, то это в целом полуздоровое (в лучшем случае) общество. Официальные сводки в России сообщают о 4—6 млн больных алкоголизмом. По неофициальным же данным — в 8—10 раз больше. Это означает, что до 30 млн семей алкоголиков временно или длительно дестабилизированы, созависимы. Таким образом, если в обществе значительная часть населения (созависимые) пребывает в транзиторном состоянии «поиска себя», своего адаптационного поля, и не всегда находит его, то общество, во-первых, ввергается в состояние хаоса и беспорядка с непременным ростом энтропии, и, во-вторых, при накоплении социальных флуктуаций с превышением порогового значения оно переходит в нестабильное состояние, дезорганизуется, в нем наступает системный кризис [29, с.63]. Динамическая трансформация структурно-функционального состояния социума при накоплении в обществе аддиктивных расстройств и заболеваний изображена на рис. 5.

На примерах современного демографического кризиса, растущей алкогольной смертности населения мы наблюдаем такую дезорганизацию социума в России, которая с большой вероятностью причинно-следственно связана именно с фактором чрезмерной алкоголизации и накоплением созависимых в семьях.

Накопление же энтропии в замкнутой системе (как это описывает для социума М.С. Ельчанинов [29, с.71]) может привести к разрушительному взрыву, поскольку созависимая семья — это уже замкнутая система, не способная к адекватному обмену с внешней средой и самоорганизации как открытая система.

Большая часть переживаний человека протекает за пределами психического опыта, отмечал А.А. Богданов [11, с.169]. Ассоциации могут возникать, если переживания другого человека «осознаются». Но, смеем утверждать, что понимать злоупотребляющего алкоголем его близкие не могут, в лучшем случае, они могут его только бессознательно оправдывать. Никакой сознательной ассоциированости в такой семье нет и не может быть, но может возникнуть созависимость. Следовательно, созависимость, развившаяся на «вне-сознательной» (термин А.А. Богданова) почве, — это не норма. Но в то же время это норма, если она возникла на почве мотивов власти, мотивов сексуального влечения и др. Тогда мы снова убеждаемся, что феномен созависимости — не однозначен в плане нормы/патологии поведения. Это сложный клубок, возникающий и осознанно, и бессознательно, за пределами психического опыта человека. Действительно, какой имеется исторический, генетический опыт у современной российской семьи в отношении пьянства члена семьи? Даже с учетом исследований в области этно-культуральной наркологии можно считать, что пока этот опыт минимальный. Созависимый исторически и эволюционно-генетически не подготовлен жить, со существовать с больным алкоголизмом (другой наркозависимостью). Он просто переживает и страдает. Налицо нарушения адаптации. Логично применить здесь выводы этносоциологов, социоэтологов и социобиологов, в частности, А.А. Богданова: «Систематический перевес страдания над удовольствием, по-видимому, должен всегда вести к упадку системы, к ее деградации, а затем гибели» [11, с.169].

По теории социальной синергетики коллективная (групповая) солидарность и ассимиляция представляют собой ведущие принципы социального масштаба в исторической динамике [62]. А в кризисном обществе, как отмечает М.С. Ельчанинов [24, с.65], развивается состояние аномии (дезактуализация и отсутствие ранее принятых норм, беззаконие), распространяются и занимают доминирующее положение, утверждаются альтернативные прежним идеологическим критериям новые социальные ценности и нормы, хотя массовое сознание по-прежнему остается неустойчивым и неравновесным, появляется опасность абсолютизации значения хаоса в трансформационном процессе.

В.П. Милованов [51] также поднимает вопрос о значении синергетики и самоорганизации в социальной психологии и на разных моделях показывает типы взаимодействия индивидов (среди которых нельзя не учитывать и созависимых отношений) и их роль в консолидации или дезорганизации и раз рушении коллективов.

Монография Н.Д. Субботиной [80] также посвящена проблеме общественных от ношений, в частности — подчинения и подавления (и здесь можно видеть сущностные корни феноменов созависимости) одних людей другими.

В кризисном обществе (как, например, в обществе с критическим накоплением массы наркотизирующихся) разрастается и категория созависимых лиц (из числа близкого окружения наркозависимых — родных, членов трудового коллектива). А поскольку созависимость — это всегда в той или иной степени ограничение свободы выбора и большая подверженность случайностям в бифуркациях жизненных ситуаций, то понятно, что созависимые семьи (а их миллионы!) живут в состоянии абсолютного хаоса или близком к этому.

Рис. 5. Структурная дезорганизация и изменение эволюции макросоциума под влиянием качественных и функциональных преобразований (нарушения фрактальности) микроструктур при накоплении аддиктивных болезней и созависимых лиц в семьях Пояснение. В нормальном социуме существует внутренняя система поддержания баланса хаос — порядок. Теоретически в созависимой системе (семейной ячейке) социума нарастает энтропия, в условиях закрытости такой системы реализуется состояние абсолютизации хаоса. Так разрушается базис когерентности, гармоничности семьи и общества, активизируются тенденции дезорганизации и распада семей на фоне разрушения прежних нравственных, культурных устоев и экономических интересов, соответствующих нормальной открытой диссипативной системе.

Очевид но, если не принять меры к спасению созависимых, к реабилитации семей, коллективов, по законам социальной синергетики неизбежно наступит перерождение: новый уровень культуры, нравственности последуют за крахом нравственных идеалов и одновременно — неспособностью адаптироваться. Понятно, что эта картина — часть общих проблем цивилизации. Но мы обязаны видеть и учитывать в прогнозах эти проблемы, понимать их происхождение, структуру и находить пути их разрешения. Для современных рождающихся и претворяемых в жизнь нацпроектов это имеет важное значение.

Созависимость как рефлексия общества на наркоситуацию

На примере микросоциальной ячейки — семьи — наиболее изучена проблема созависимости у супругов, из которых кто-то один или оба злоупотребляют психоактивными веществами (ПАВ) или нехимическими агентами. Как складывается ситуация в макросоциуме — производственном коллективе, в населенном пункте — представляет собой пока малоизученную проблему. С позиций синергетики встают, по крайней мере, два вопроса: если общество не отрефлектирует на функции наркозависимого сообщества, что будет? Нарушится ли при этом принцип самоорганизации системы в целом?

Если общество отрефлектирует, то какие варианты рефлексий возможны и как мы можем предугадать эти варианты, если не имеем исторического опыта коммуникаций с сообществом наркозависимых?

Напрашиваются следующие ответы. Общество не может не отрефлектировать, ибо оно подчиняется законам самоорганизации для диссипативных систем. В условиях, когда наркосообщество перерастает все возможные объемные рамки, нарушаются все коммуникативные процессы [90, 91, 97]. И прежде чем ставить вопрос об оптимальных коммуникациях для поступательного развития общества необходимо знать, в какие коммуникации вмешивается наркосообщество, какую коррекцию оно проводит «под себя» и потом уже стратегически разрабатывать решение проблем, как измерить и прогнозировать последствия наркоманий, как их преодолеть и как предупредить.

В современном обществе, обремененном наркопатологией, нарушается нормальный баланс коммуникаций. Когда государство не может или не хочет «расторгнуть брак» с пьющим, это означает, что оно само созависимо. И тогда оно, соответственно теориям современных психологов, непременно деградирует, как и распадается его структурно-функциональный элемент личность. В такой ситуации оно часто прибегает к помощи падших членов общества, криминальных элементов. «Закрывая глаза» на многие стороны проблемы, использует и избавляется таким образом от зависимых от ПАВ бомжей и прочих десоциализированных субъектов.

Созависимость и демографический кризис в России. Причинно-следственные взаимоотношения

Современная демографическая ситуация в России является объектом исследования разных наук, в том числе: социальной философии [64, с.28], социальной синергетики [29], медицинской генетики [12, 13], эпидемиологии и др. Особо остро стоит вопрос по изучению причин спада рождаемости и снижения показателей здоровья новорожденных.

Прежде всего, хотелось бы отметить, что поставленный вопрос имеет несколько измерений: правовое, этическое, медико-биологическое и демографическое, экономическое и социально-политическое. Все аспекты имеют неоспоримо важное значение и должны быть учтены для конструктивного обсуждения и принятия решений.

Тема и ее обсуждение носят мультидисциплинарный характер ввиду:

• множественности причин и механизмов спада рождаемости;

• множественности следствий спада рождаемости, которые, в свою очередь, запускают вторичный механизм спада рождаемости (и замыкают цикл).

Известно, что демографическая динамика носит волнообразный характер и прямо или косвенно связана в разные исторические периоды с множеством определяющих факторов, часть из которых носит временами доминирующий характер, т.е. является «управляющими параметрами» ситуации. Решить (разрулить) ситуацию демографического криза можно, только зная управляющие параметры конкретного момента. Для этого нужен грамотный подход к методологии изучения и управления ситуацией — и по профессиональному критерию и по использованию математического аппарата для вероятностных расчетов.

Что мы имеем на сегодняшний день, оценивая ситуацию демографического кризиса (спада рождаемости на фоне одновременного увеличения смертности населения) с комплексной точки зрения?

Во-первых, надо отметить, что рождение детей — неотъемлемый процесс эволюции живого, естественный биологический инстинкт выживания и сохранения рода и популяции в целом. Значит, речь идет о нарушении воспроизводства — биологического закона выживания. Это вносит серьезные изменения во всю глобальную экосистему биогеоценоза — баланса генетического, прежде всего, и рождает новый каскад проблем — этнографических, транскультуральных, политико-экономических... Отсюда следует, что ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ ПРОБАЕМЫ — не частные проблемы одной страны или одного более мелкого региона, а серьезные комплексные проблемы мирового и даже космического масштаба.

Во-вторых, в связи с аномальным расположением кривых рождаемости — смертности в координатах «количество» — «время» (не в виде параллельных при относительно ровном и стабильном соотношении рождаемости и смертности или, в лучшем случае, расходящихся, а в виде пересекающихся кривых) специалистами резонно ставится вопрос не просто о причинах снижения продолжительности жизни, а о новом критерии оценки качества жизни — числе недожитых лет, что особенно оправданно, актуально звучит на фоне начавшегося заметного повышения рождаемости (например, в последние 2 года).

1) нарушение здоровья (психического, физического), в том числе: здоровья мужчин, женщин или обоих партнеров, потенциальных родителей;

2) изменение целеполагающего поведения, в том числе желания иметь детей;

3) изменение сексуального поведения в обществе;

4) трудности создания семьи (экономические, психологические, другие);

5) гендерный дисбаланс (неадекватное соотношение численности мужчин и женщин в населении в России в целом и по отдельным регионам — промышленным, сельским, в урбанизированных центрах, егаполисах).

Если логически разобрать механизмы вышеперечисленных причин, то для пункта 1 «Нарушения (изменения) психического и/или физического здоровья одного или обоих потенциальных родителей» ими окажутся следующие:

2. Сознательное изменение (нарушение) целеполагающего поведения, т.е. нежелание иметь детей, вероятно, может происходить по следующим причинным механизмам:

3. Изменение сексуального поведения возможно:

4. Трудности создания и поддержания семейных отношений могут иметь причинами как субъективные (личностные особенности) так и объективные (перечислены во 2-м пункте).

Таким образом, резюмируя, в целом в современном обществе отмечается снижение адаптационного и духовно-нравственного потенциала (как индивидуального, так и популяционного) — необходимых условий адекватной оценки ситуации, оптимальной адаптированности и гармоничного всестороннего развития. При этом проблема созависимости может иметь косвенное или прямое отношение к перечисленным причинным механизмам ограничения деторождения через свои структурные сущностные элементы (биологическая конституция, адаптационный потенциал, мотивации, эмоции, интерпретативные способности, обратные связи, креативность, духовность)

По признанию ведущих психиатров страны в обществе в настоящее время значительно увеличилось число людей с психическими расстройствами (главным образом, вследствие пограничных психических расстройств и коморбидно протекающих психосоматических заболеваний, которые специалистами расцениваются как значительный фактор риска в снижении качества жизни.

Кроме того, значительно выросло число детей с врожденными нервно-психическими расстройствами (синдром дефицита внимания и гиперактивности), которые при невылечивании до 12-летнего возраста дают огромный пласт других наслаивающихся патологий, включая девиантное поведение со склонностью к аутоагрессии, злобным аффектам. Специалисты отмечают, что участившиеся случаи «дедовщины», самоповреждений в армии происходят именно из-за таких членов общества, не распознанных и не леченных или недолеченных в детстве, склонных к депрессиям, аддикциям, включая алкоголизм, наркомании, токсикомании. Все такие невылеченные дети отличаются трудностями адаптации в обществе (а соответственно, и высоким риском дезадаптации в семьях, как родительских, так и позже — в собственных). Поскольку перечисленные нервно-психические заболевания носят наследственный характер (среди причин на одном из ведущих мест стоит пьянство родителей), следовательно они «прирастают» с каждым новым поколением. Общество инвалидизируется смолоду через генетически унаследованные поколением из «групп риска» дефекты обмена веществ, нарушения психофизиологической адаптации и поведения, затем, в условиях нелимитируемого потребления алкоголя, дополнительно отравляется и приобретает новые скрытые до поры до времени заболевания, и, соответственно, плодит себе подобных потенциальных инвалидов со сниженной способностью воспроизводства полноценного поколения.

Феномен созависимости, рассматриваемый в ракурсе теорий социальной психологии и этологии, не вписывается в пространство, ограниченное только семьей. Как конструкт, формирующийся на базе рефлексий и мотиваций в процессе коммуникативных взаимодействий открытой функциональной системы «человек — окружающая среда», созависимость многогранна и многовекторна.

Она формируется, существует и развивается как психодинамическое образование в широком поле, окружающем наркозависимого. Сложность созависимости как социального явления подчеркивается тем, что она, во-первых, порождается социумом (например, разного рода болезненными девиациями здоровья и поведения на почве растущей алкоголизации населения) и, во-вторых, сама порождает социальные девиации и вторичные медико-социальные последствия, как-то: дезадаптивное поведение, аддиктивное по типу заместительного, криминальное поведение, психосоматические расстройства и заболевания. С ростом численности и расширением форм и границ зависимостей феномен созависимости, естественно, уже давно не ограничивается только семейными рамками, он охватывает все более широкие слои населения: жен, детей, родителей, друзей родителей, жен и детей, коллег по работе, включая руководителей и работодателей. Созависимыми становятся члены общества, структуры общества, само общество в целом. Не секрет, что созависимостью по отношению в алкогользависимому могут страдать и коллеги «по цеху», и все звенья иерархической системы коллектива, включая руководство. Руководство часто вынуждено идти навстречу ценимым профессионалам и не только прощает им мелкие производственные нарушения дисциплины — прогулы, опоздания, — но и закрывает глаза на очевидно «нездоровое состояние» своих сотрудников, вынуждено потакать талантливым хорошим исполнителям, страдающим периодическими запоями, не имея рычагов воздействия на ситуацию. Как ни печально, но очевидно, что устранение существовавшей ранее системы ночных профилакториев для алкогользависимых лиц на ряде производств наряду с оказавшимся лжедемократическим принципом добровольности лечения от зависимостей послужило почвой для резкого роста созависимых семей и выплеска, распространения явления созависимости за их пределы. Нельзя не видеть парадоксальности некоторых мероприятий антиалкогольной политики, позволяющей говорить о новом качестве феномена созависимости, захлестнувшем общество.

В то же время, в современной классификации психиатрами и психологами такое коммуникативное состояние созависимого рассматривается изолированно, ограничивается сугубо лицами из близкого окружения зависимых и характеризуется как гиперопека (что на самом деле — доминирующая фаза эмпатии, фаза переживания, согласно Катцу [74, с.101], не более того, и поэтому психопатологическая трактовка в интерпретации феномена созависимости может быть исключена).

Групповые отношенияв теории социальной психологии выделяются отдельной темой.

Межгрупповые отношения складываются и в отдельной семье как микросоциальной ячейке, и в производственных коллективах, и в обществе, где образуются и накапливаются социальные группы, решаются задачи совместного сотрудничества, сосуществования, выбираются стратегические пути развития. Здесь, при этих взаимоотношениях, идет развитие в духе нескольких вариантов: конформизма, индивидуализации или социального давления. В социоэтологии есть понятие формирующее давление, которое рассматривается как неотъемлемый принцип и составляющая любой коммуникации у биологических видов, и человек при этом не является исключением [28]. Даже при минимальной коммуникации у людей конкуренция очевидна, и в перспективе, при налаживании сотрудничества, например совместного управления ресурсами, как и в совместном воспитании детей, во взаимоотношениях нужны хотя бы редкие «передышки», в которых оба партнера-индивида (или партнерские системы) выигрывают. Иначе непременно сформируется ситуация «жертвы» и «хищника» (лидера и подчиненного), какими бы причудливыми ни рисовались перспективы взаимодействия. Во время передышек же создается возможность переосмысления, свободы выбора, снимается накопленное напряжение.

Складывается впечатление, что в настоящее время по мере численного накопления лиц с девиантным поведением (сообщества наркотизирующихся, например) окружающее общество вынуждено изменять нормы своего поведения, приспосабливаться, придумывать инновации, чтобы удержаться в позиции лидера по отношению к наркоманам и проституткам. Вот отсюда проистекают: новая гуманная политику снижения вреда, новые взгляды на профессию «сексуальные услуги», новые взгляды на культуру секс-услуг, которая рассматривается уже почти в одном ряду с культурой питания — другой витальной потребностью. Далеко ли до организации обучения профильному менеджменту и выпуска специалистов? По логике — все понятно, а по морали? Мораль и логика часто не идут рука об руку. В сообществе наркотизирующихся и не приемлющих наркотизацию, казалось бы, первые поставлены в пассивное положение, они неадаптивные, отклоняющиеся, девианты. А вторые — в активное положение. Но роли этих групп могут перераспределиться в зависимости от их соотношения в массе. Когда первых станет более критического уровня — они, пассивные по психофизическим показателям здоровья, могут стать активными по морально-правовым критериям сосуществования. И могут начать оказывать давление. Видный отечественный социальный психолог П.Н. Шихирев резонно указывает на недопустимость фетишизации устойчивости группы. Группы могут из устойчивых превращаться в неустойчивые и в силу «квазистического равновесия» [105, с.155] менять свое положение, даже на обратное, по отношению друг к другу. Короче, соответственно биосоциальным закономерностям наркозависимые могут начать диктовать правила, а не зависимые от ПАВ — вынуждены будут подчиняться и принимать условия, дабы уцелеть как подвид. Это не противоречит и законам социальной психологии, но может приводить к новому качеству межгрупповых взаимоотношений, напоминающих, по сути, созависимость. Не следует ли отсюда, что созависимость может возникать на почве нарушения квазистического равновесия в любом социальном объединении (макро- или микросоциуме) и возникновения дисбаланса даже при наличии эмпатии. То есть созависимость может даже иметь характеристику не патологического, а вполне нормального функционального состояния у одного, нескольких или целого скопления индивидов (группы — групповая созависимость), но при определенных условиях, т.е. в определенной ситуации, учитывая очень подвижные границы «нормы социального поведения» [69, с.175] и «личностного локуса контроля», а также, принимая во внимание различные пороги восприятия [там же, с.59 и 61], и, следовательно, различные интерпретативные способности и адаптивный потенциал у индивидов в коммуникативном сообществе [8, 33, 72, 75, 103 и др.]. Что касается «нормы социального поведения», то этот вопрос заслуживает отдельного рассмотрения. Укажем лишь, что в зависимости от типа невротического стиля, личностного склада, используемых видов психологических защит, уровня образования и др. — границы социально приемлемых форм поведения и психологические оттенки коммуникативных взаимодействий могут быть очень расширены даже в отдельно взятой этнической популяции или в одной исторической формации, не говоря о многонациональных государствах и современных мегаполисах с временными, но тесными скоплениями и контактами людей в самых непредсказуемых вариантах и ситуациях.

«Социальные нормы и групповые процессы — суть характеристики ситуации» [69, с.177]. При созависимости оценка ситуации играет определяющую роль для созависимого, и поэтому она должна быть максимально раскрыта и уточнена психотерапевтом, чтобы осуществить психотерапевтическую коррекцию, повысить защитные функции организма созависимого. Таким образом, в трудовом коллективе, как и в семье, способствовать развитию созависимости или предохранять от нее могут как личностные факторы — разные уровни (мера) социальной ответственности, альтруистические и креативные свойства личности, эмоциональные факторы, сознательность, склонность к сопереживанию, — так и описанный К. Муздыбаевым [69, с.176] феномен социального торможения — как социальное явление. Названные факторы (подобно факторам риска зависимостей) могут обусловливать затяжной характер состояния созависимости и переводить его из нормального функционального русла в патологическое. Трудно провести грани, но они в каждой отдельной ситуации разные. Ведь различаются же в нормальной психологии отзывчивость и заступничество как формы ответственного поведения, а в патопсихологии те же позитивные характеристики индивида приобретают остро и сильно выраженные или даже гротескные формы. Грани «норма — патология» зыбки, и здесь лишь адаптивность определяет адекватность рефлексии на событие (ситуацию). И в ряде вариантов созависимости жен зависимых от алкоголя супругов мотивами их заступничества, гиперопеки и соучастия могут быть глубоко скрытые двигатели — страх, корысть, фрустрация, дезадаптация... И в каждом случае — целая гамма индивидуальных переживаний, ответных рефлексий и последствий работы личности в построенном этой личностью реадаптивном кольце. Обобщения неочевидны, но классификация возможна и необходима. Например, у некоторых депрессивных людей, указывает К. Музырбаев [69, с.127], «обладающих крайне высокой степенью ответственности, полностью или в значительной мере отсутствует восприятие контроля и в то же время — низкое чувство ответственности».

Разберем некоторые примеры коммуникационных ситуаций созависимости.

Отдельного внимания заслуживает обсуждение формирования созависимого состояния родителей детей из групп риска (с девиантным и делинквентным поведением), т.е. тех детей, которые эпизодически или систематически убегают из дома, совершают правонарушения, употребляют токсические вещества, алкоголь, другие ПАВ. Такие дети с девиантным поведением — еще не наркозависимые, они пока только относятся к категории вовлекаемых в наркотизацию, характеризуются как приобщающиеся к ПАВ или эпизодически пробующие ПАВ и находящиеся в своеобразном «поисковом круге». Такое состояние трактуется по-разному разными специалистами: как отклоняющееся поведение — психиатрами и психологами, как эпизодическая наркотизация без последствий — наркологами. Такие проблемные дети нередко состоят на учете в общественных организациях и попадают в поле зрения комиссий, занимающихся трудными детьми и подростками, несовершеннолетними преступниками, но иногда семья долго терпит «выходки» ребенка и пытается скрыть свое неблагополучие, справиться с бедой самостоятельно, без помощи врачей и психологов. Иногда, наоборот, с самых первых эпизодов отклоняющегося поведения семья звонит во все колокола, обращается за помощью и в учебное заведение, и в милицию, и в наркодиспансер...

Однако и в том и другом случае трудные дети терроризируют всю семью: родители сбиваются с ног в поисках пропавшего из дома ребенка и проявляют активность: пытаются следить за посещаемостью им школы, или стараются выгородить и восстановить уже исключенного из школы (колледжа, училища, института), или пытаются нанять адвоката в случае угрозы суда и уголовного наказания, или найти деньги и откупиться от грозящих неприятностей, или препятствовать контактам с «плохими» друзьями, оградить своих детей от них любыми способами, вплоть до смены места учебы ребенка или места жительства всей семьи. При этом члены семьи влезают в долги, страдают бессонницей, теряют здоровье, вынужденно меняют образ жизни, иногда даже место жительства. В затяжных на месяцы и годы ситуациях нередко из-за чрезмерных переживаний от неприятностей с такими детьми кто-то из родителей или бабушек (дедушек) серьезно заболевает (диабет, сердечно-сосудистое заболевание, гипертония, онкология) и преждевременно умирает, кто-то надолго из-за душевных или телесных недугов попадает в больницу, кто-то, не выдержав стрессов, спивается, теряет друзей, работу. Бывает, что родители, родственники не могут найти общего языка в решении проблем трудного ребенка, семья распадается. Как можно оценить функциональное состояние такой семьи и как квалифицировать такую ситуацию: как опоздавшую родительскую опеку? Как расплату за что-то упущенное ранее? Как внезапную психическую травму и реакцию близких на нее? Или одновременно с этими рефлексиями, соответствующими имеющимся личностным психологическим и другим ресурсам, — как созависимое состояние, формирующуюся созависимость?

Идентификация и дифференциация вряд ли кем исчерпывающе проводилась с учетом всех обстоятельств создавшейся вокруг ребенка психотравмирующей ситуации. Но, обратите внимание, сами нередко нуждающиеся в помощи созависимые родственники девиантных детей почти никогда никого из детских наркологов не интересуют как пациенты. И, по крайней мере, первое время родные и близкие попавшего в беду ребенка хаотично занимаются оказанием самопомощи любыми средствами, как это ни парадоксально звучит, представляя собой единственные якоря спасения своих незадачливых детей и одновременно, с точки зрения психодинамической психиатрии и травматической психологии, являясь потенциальными жертвами травматических событий в семье. Этот парадокс дорого обходится обществу, потому что семейная терапия взрослых больных алкоголизмом декларируется как вид психотерапии и по плану проводится специалистами на разных этапах. А семьей заболевающих зависимостями детей и подростков не начинают заниматься вовремя, и популяция таких созависимых разрастается параллельно динамике роста зависимостей в детско-подростковой среде.

В наркодиспансерах мы практически ежедневно сталкиваемся со случаями созависимых родителей в созависимых семьях. Некоторые семьи представляют собой классическую модель структурно-ролевого распределения, где один ребенок или более страдают химической зависимостью и при этом являются «манипуляторами» (владея приемами манипулятивного поведения) в отношении одного или обоих родителей, а мать — типичная жертва по отношению к одному или обоим детям и отстранившемуся от семейной проблемы мужу. Часто перед нами предстает астенический тип личности, доведенный до отчаяния и нуждающийся в лечении не меньше ребенка-манипулятора.

Б. Созависимость жен (мужей) алкогользависимых супругов

Об этой категории созависимых написано достаточно много, охарактеризованы личностные изменения супругов, психосоматическая патология, причины и механизмы формирования созависимости

В. Созависимость в рамках широкого круга социума

Такого рода созависимость имеет место у соседей по этажу, подъезду, дому, дачному участку — району проживания и вынужденного общения. Созависимость непостоянна. Созависимость — одна из форм коммуникации. Созависимости нет вне общества и этот феномен — воплощение личностно-смысловой основы коммуникаций в обществе. Чем больше созависимости в социуме, тем меньше аутопойезиса в обществе. При этом коммуникации могут быть парадоксальными. Коммуницировать парадоксально означает (эквивалентно определению) ауто-пойетически безрезультатно. В парадоксальной коммуникации осуществляются одновременно деструктивный и креативный акты. Но созависимость как элемент присутствует и в том, и в другом варианте коммуникаций.

Г. Созависимость, не связанная с патологической зависимостью другого

Примерами такого рода созависимости могут быть случаи содружественной творческой коммуникации. Теоретически объективная трактовка созависимости позволяет говорить о созависимости в трудовых коллективах (при условиях эмпатии). Но это в сложившихся микро- или макроколлективах, как правило, — продуктивная созависимость как конструкт на базе взаимосогласующихся со сменой доминирующих и подчиняющихся, обучающих и обучающихся, неконфликтных, без личностных нарушений отношений самодостаточных индивидов. Например, созависимы соавторы, созависимы участники экспедиций, разработчики и исполнители проектов до их завершения. По завершении — креативная созависимость — прекращается (с.104).

А. Психосоматические проявления феномена созависимости как результат непродуктивной адаптации

Одним из негативных выходов из посттравматического пространства (состояния) являются психосоматические заболевания. В таких случаях не сама созависимость классифицируется как заболевание, а лишь сопутствующее созависимости заболевание оценивается врачом как результат непродуктивной адаптации. Из психосоматических проявлений у уцелевших адаптированных в порядке убывания частоты встречаются:

Франц Александер [2], проводя тонкий психоанализ личностных особенностей, рефлексий и способов защит, демонстрирует широкое разнообразие уходов в болезнь от неразрешенных конфликтов и фрустраций. Можно представить (и практика подтверждает это), что каково разнообразие индивидуальных защит, таково и разнообразие соматических последствий охватившей человека созависимости. Например, определенные типы людей более склонны к развитию у них пептических язв, что объяснимо преобладанием у них развития реакций протеста (главным образом у мужчин) и отвержения (у женщин), и подтверждено при глубоких психоаналитических исследованиях.

Б. Аддиктивные расстройства и заболевания при непродуктивной адаптации созависимых

Взаимосвязь страданий, аффективных расстройств, когнитивных трансформаций, неудовлетворенных желаний (и инстинктов, включая инстинкт удовольствия, любопытства) и фрустраций с психосоматическими расстройствами и заболеваниями и созависимым (зависимым) поведением убедительно доказана [38, 44 и др.]. Этому вопросу посвящено большое число исследований отечественных и зарубежных авторов. Так, Ф.Б. Березин [8], подробно описывая варианты нарушений психической и психофизиологической адаптации человека, их причины и механизмы развития, указывает на особую роль функционального состояния регуляторных систем организма и способность выстраивать систему биологических проекций для избегания интрапсихических конфликтов при стрессах любой природы. Р. Левонтин [50] подчеркивает в человеческой индивидуализации значимость конституциональных, включая метаболические биохимические, особенностей и многие, если не все, авторы подчеркивают роль микросоциальных факторов в возникновении и поддержании состояний эмоционального напряжения и формировании длительных фрустрационных напряжений и дезадаптационных изменений психики и коммуникаций и всей социальной жизни.

Р.В. Бисалиев дает подробный анализ причин, механизмов и клиники аутоагрессивного поведения и суицидальных тенденций у созависимых супругов больных химической зависимостью [9, 10]. Автор подводит нас к заключению [10] о том, что поскольку образовательный курс по вопросам созависимости входит в программу лечения созависимых, встает необходимость включения этих же вопросов и в образовательные курсы врачей и психологов.

Цель данного раздела статьи — обратить внимание не на успехи, а на проблемы психотерапии в отношении коррекции и лечения состояний созависимости. И здесь необходимо опереться как на последние работы классиков мировой психотерапии и психоанализа, так и на оригинальные исследования современников отечественной психотерапии в области поведения, эмоций и социальной психологии в преломлении личностных особенностей.

Во-первых, отметим, что в современной психотерапевтической практике, в том числе и в работе с созави-симыми, используются как групповые, так и индивидуальные подходы к психотерапии. Каждый из подходов имеет свои обоснование, клинико-диагностические и психофизиологические критерии и эффективность.

В коллективных сеансах, построенных по типу лекций, бесед, интервью, разборов конкретных примеров с параллельным обучением навыкам самообладания в разных ситуациях требуется большая отдача от психотерапевта и в разной степени меньшая — от клиентов-слушателей и участников встречи (сеанса). Что же касается индивидуального подхода к психотерапии созависимостей, то здесь, вероятно, существенно больше возможностей успеха, равно как и неуспеха, вследствие ряда перечисленных ниже причинных обстоятельств.

1. Множественность структурных и функционально значимых компонентов феномена созависимости

Из изложенного в предыдущих разделах данной публикации очевидно, что феномен созависимости замешен на многих структурных и функционально значимых компонентах:

Выше было показано, что в феномене созависимости очень много субъективного и, возможно, бессознательного. Многое индивидуально, поскольку коэволюция и созависимость — это часть межличностных отношений, многая доля которых скрыта от наблюдателей и даже от специалистов. Понятно, что переживаемые отношения строятся и составляют экзистенциальные (от existence — существование) субъективные интерпретации. Переживаемые созависимым чувства надо прожить или смоделировать и иметь о них соответствующее представление. Поэтому лечение или коррекция упираются во вникание в суть этих переживаний и без опыта прожитого эффективность лечебно-профилактической работы с созависимым не гарантирована, так как велика вероятность субъективной интерпретации чужих межличностных отношений. При психотерапии у психотерапевта существует риск ошибочных экзистенциальных идей и умопостроений, в то время как суть лечения — в снижении в обществе обстоятельств и условий, создающих для созависимого экзистенциальные напряжения. Поэтому созависимость трудно лечится, здесь особенно важен профессионализм самих психотерапевтов. В отличие от психотерапии «с ориентацией на норму» [37], очевидно, что без представления об адаптивном пространстве реабилитация созависимых невозможна. Как каждый социолог создает свою методологию, так и каждый психотерапевт создает свои подходы [81], в том числе к коррекции и лечению состояний созависимости.

В терапии созависимых необходимо учитывать все значимые объекты, попадающие в адаптивное пространство после мотивационно-потребностной и мировоззренческой фильтрации стимулов и ситуативных влияний, которые формируют так называемое реадаптивное кольцо. А среди всех значимых составляющих реадаптивного кольца можно и нужно выделить управляющие признаки. Такая модель применяется в работе с адаптирующимися (а, следовательно, и с созависимыми) и при построении такой модели используется несколько парадигмальных подходов, а усредненные нормативные показатели малопригодны.

2. Индивидуальность рефлексий и отражений — корень разнообразия состояний созависимости и подходов к их коррекции и лечению.

Чтобы приблизиться к требованию знания всех значимых объектов для созависимого, отдельного обсуждения заслуживает вопрос об индивидуальности, о «самости» клиента в феномене созависимости, поскольку самость — одна из мишеней психотерапии. Во-первых, требуется решить вопрос, самость как свойство личности при созависимости сохраняется или страдает? И в какой степени? Применительно к созависимости возможно выражение «потеря, диссоциация самости». Несмотря на то, что самость — это нутро человека [88, с.53], она связана с сознанием, самость не раскрывается при взгляде вовнутрь, а проявляется только во взаимоотношениях. Более того, ведущий экзистенциальный психотерапевт с мировым признанием Эрнесто Спинелли предусмотрительно отмечает, что самость может быть «истинной» или «фальшивой», первая может быть вытеснена второй, самости одной личности могут быть множественными и «расчлененными» и проявляться даже странным поведением или душевным состоянием. Самое главное, что под влиянием потерь, горестных жизненных переживаний людей бывает трудно узнать, они часто уже не способны «быть такими, какими они были когда-то». Подчеркивается, что разительные и даже радикальные изменения или диссоциации самости личности могут происходить при неординарных, и не только сверхсильных экстремальных, ситуациях (скорее всего, имеется в виду не только количественная, но и качественная сторона значимого события). Стоит задуматься, не происходит ли подобное в семьях, терроризируемых наркозависимыми? В семьях вынужденных переселенцев? В семьях, внезапно оставшихся без кормильца? То есть, в ситуациях неординарных, экстремальных по силе и качеству нагрузок некоторые люди перестают быть самими собой и иногда это их новое психофизиологическое состояние трактуется как потеря себя, а иногда, наоборот, — как открытие себя, а на самом деле — это несвободное, вынужденное состояние коэволюционирования, временно или длительно длящееся созависимое состояние с раскрывшейся истинной или фальшивой самостью. Это вопросы, касающиеся не только чисто медицинских проблем, но и объединяющие здравоохраненческую политику государства с социальной и экономической. «Настоящая» самость может быть потеряна, предана забвению, оставлена без развития своего полного потенциала и, к счастью, может быть «найдена» снова или впервые (часто через опыт успешной психотерапии») [88, с.54, 58]. Что же необходимо для успешности психотерапии?

Как всегда, в психотерапии созависимостей необходимо иметь самое подробное представление о мотивациях пациента (клиента). В данном вопросе очень важно, во-первых, выяснить, не хочет ли больной созависимостью оставаться больным, и, во-вторых, в методах психотерапии очень много субъективного, а в состоянии ли психотерапевт понять все мотивации клиента?

Проведение терапии требует РАСКРЫТИЯ со стороны клиента при соблюдении определенных границ отношений, в процессе чего можно столкнуться и с оборонительной позицией. С другой стороны, принципы так называемой гуманистической психотерапии подразумевают ценность «самораскрытия» и терапевта. Практически все известные методы, описанные у С.Н. Зайцева и В.Д. Москаленко [34, 35, 62—67], основаны на этом — врач раскрывает свою позицию. И здесь возникают новые, уже связанные с раскрытием психотерапевта, проблемы. Но клиент может:

2) может не согласиться с его мнением и подходами;

3) вместо раскрытия разоблачить себя как «фантастический самообман» [88, с.40].

Действительно, Э. Спинелли говорит об уникальности подобных отношений клиент — психотерапевт [88]. Важными для успеха являются: вера во врача, доверие к его профессионализму. Не всегда, но часто требуется множество сессий. Но даже многие известные принципы такой терапии могут не привести к успеху, так как больной:

3) наконец, не желает перестать быть больным (!).

Эрнесто Спинелли, бросивший вызов ортодоксальному психотерапевтическому мышлению, описывает работу психотерапевта с клиентом как межличностные встречи, в которых диалог может проходить в разных сферах: «Я — фокус», «Ты — фокус», «Мы — фокус» и еще «Они — фокус». И конечно, это применимо не для всех, а лишь для интеллигентных клиентов. Перед психотерапевтом стоит множество трудных задач, связанных с описательным прояснением ситуаций, вызывающих экзистенциальное напряжение клиента и переживаемых им, а также и с описанием собственного отношения к этим ситуациям, что требует его собственного РАСКРЫТИЯ и проведения диалога в разных сферах.

Раскрытие касается не только личностных особенностей, но и психологических деталей ситуации, достигшей конфликтного уровня, что особенно актуально для психосоматической медицины в общетерапевтической клинике, куда нередко обращаются за помощью с различными расстройствами и заболеваниями психогенного характера. Врач обязан «докопаться» сам и обратить внимание пациента на причины его недомогания и беспокоящих его явлений, а именно, как подчеркивает Франц Александер [2, с.115], на «вторичную природу его физических симптомов и противодействовать бегству пациента в органическую болезнь». Нередко в учреждениях общемедицинского профиля созависимые пациенты, имеющие эмоциональные проблемы, обходят кабинеты разных специалистов с неопределенными жалобами на здоровье, имея при этом на руках результаты многих объективных лабораторных и функциональных методов исследований, не помогающие установлению диагноза. Тем не менее, больной продолжает упорно посещать разных врачей и предъявлять жалобы на самочувствие, часто действительно испытывая общую слабость, апатию, нарушения сна, необъяснимую тревогу, головные боли, нарушения аппетита и др. В конце концов пациенту советуют обратиться к психотерапевту и он, как правило, после некоторых колебаний и дополнительных консультаций принимает это предложение, и при помощи опытного психотерапевта многие, если не все, его психосоматические проблемы успешно решаются. На это требуется время и установка особых, уникальных отношений [88, с.41] между врачом и клиентом (пациентом).

Уникальность отношений, как нужно понимать, заключается в том, что для достижения эффекта необходимыми и достаточными условиями являются, во-первых, встречное раскрытие и, во-вторых, врач всегда в результате этих отношений должен установить правильный диагноз и предпринять действия, облегчающие страдания, помогающие больному. Но принцип необходимости и достаточности, работающий в количественно измеряемой результативности, еще не обеспечивает качественно оцениваемых эффектов психотерапии. В связи с этим представляется весьма уместным привести принцип Жоржа Кангильема для продуктивного медицинского и психотерапевтического вмешательства, отмеченный в статье Павла Тищенко [цит. по 91], а именно — принцип онтологической «локализации» телесного или душевного страдания, который позволяет врачу видеть причины страдания и пути воздействия на него при условии, что больной имеет мощное желание в получении помощи и умеет пользоваться языком «жалоб». Кроме того, Павел Тищенко [91] в анализе актуальной проблемы соотношения здоровья и нездоровья напоминает и врачам-диагностам, и врачам-терапевтам извечно спорное философское суждение о нормах и патологических отклонениях и о концепции нормальности вообще, приводя классический тезис выдающегося советского патофизиолога И.В. Давыдовского об искусственности различения нормального и патологического. «Противопоставление физиологического патологическому не выдерживает критики ... Фактически нет ни одного патологического процесса, который не имел бы своего прототипа в физиологии. Дегенерация, некроз, атрофия, кровотечение, тромбоз, эмболия, воспаление, регенерация и даже опухоли — все это наблюдается в физиологической жизни так же, как и боль, аффект, лихорадка и другие компенсаторно-приспособительные процессы» [91, с.50]. Трудно не согласиться с подытоживающим заключением Павла Тищенко о том, что «конкретные клинические картины болезней представляют собой эволюционно отобранные механизмы коэволюции организма и среды. Жизнь нуждается в «патологии» как существенном механизме самореализации».

Вышеприведенное цитирование мнений ученых-классиков и современников неслучайно: это еще раз позволяет нам неоднозначно расценивать феномен созависимости. С одной стороны, как нормально-физиологическое коэволюционное событие, протекающее на относительной границе нормы и патологии в процессе коммуникативной деятельности и на этапах онтогенеза. С другой стороны, — условиями или факторами, предрасполагающими к формированию патологической формы созависимости как психопатологического динамического состояния, являются сниженная адаптивная способность, некоторые личностные особенности и когнитивный дефект. В таком случае, главными задачами психотерапевта являются устранения факторов-промоторов созависимости и восстановление ресурсных источников и регуляторов адаптивности. Для этого каждый психотерапевт использует как стандартные, так и уникальные технологии [15, 18, 19, 23, 29, 34, 35, 37, 46, 47, 48, 67, 70, 75, 85, 97 и многие др.]. В какой мере при этом соблюдаются принципы необходимости и достаточности успешного взаимодействия врача и клиента и в какой мере проявляется эффективность результата, решается весьма индивидуально, при этом многие индивидуализированные варианты не подлежат объективной оценке.

У В.Д. Москаленко мы видим преимущественное использование групповых просветительских занятий и тренингов [65, 67 и др.]. Автор многомесячных тренинговых программ в последовательных встречах раскрывается перед клиентами, а как обстоит дело с их индивидуальным раскрытием? Обратная связь налаживается через интервьюирование, анкетирование. У С.Н. Зайцева — в психотерапевтических беседах и подходах прослеживается в значительной степени больше декларативного стиля. Он раскрывается перед клиентами и обстоятельно, через убеждение, «навязывает» им свою позицию. Например, предлагает для исправления искажений мышления и ложных суждений у жены и/или родителей больного с зависимостью критически пересмотреть свое отношение к ситуации, научиться понимать любить и отдавать... [34, 35]. В серии психотерапевтических пособий А.М. Карпова на основе теорий психологических защит видим нацеленность на активацию внутренних ресурсов и механизмов самозащиты через самообразование и аутотренинга [41, 42]. У Ф. Василюка — на основе теории переживаний, анализа их эмоционального и смыслового содержания — обращение к исповеданию и адресованной молитве... [19]. М. Бурно обосновывает теоретически и развивает психотерапию через творческое самовыражение [16]. В.Д. Менделевич использует системный подход и комплексные методы психотерапии [58] и, подобно Ю.В. Валентику и Н.А. Сироте [18], развивает концепцию сетевого принципа психотерапии, опираясь на идентифицированную полоролевую функцию всех участников психотерапевтической группы.

Нельзя не упомянуть и о примечательной в научном и практическом отношении методологически единой модели психотерапии, разработанной украинскими специалистами — христианской интегративной психотерапии [30]. Она основана на созданной Р.П. Еслюком синергетической структурно-характерологической модели личности, учитывающей все ранее известные из классического и современного психоанализа радикалы характера. Так или иначе, очевидно, что, хотя в настоящее время выпускается много руководств по самозащите от стрессов, потребность в профилактической психотерапевтической коррекции состояний созависимости остается очень высокой. Это согласуется с отмечаемым специалистами «всепроникающим влиянием психотерапии» в западном обществе.

3. Критерии оценки адаптивности и риска созависимости

В отношении оценочных критериев уровня адаптивности для расчета риска созависимости и ее последствий можно использовать все подвергающиеся регистрации и измерению конституционально обусловленные физиологические (включая и молекулярные биохимические), психофизиологические показатели и личностные характеристики, а также сложные поведенческие тесты с нагрузкой. Среди уже известных для оценки уровня интеллектуального развития, реакционной способности организма можно использовать разнообразные методы психофизического шкалирования [80], для оценки уровня качества жизни — психометрические методы. И интеллектуальный уровень развития, и уровень жизни весьма значимы при рассмотрении факторов риска формирования созависимости и для психотерапевтической работы с созависимым. Кроме этого, учитывая роль личностной когнитивной, волевой и аффективной сфер в структуре феномена созависимости, представляется важным изучение предпосылок и реальных ресурсов для психологической защиты страдающих патологической созависимостью. В монографии Ф.Б. Березина приведены теоретические аспекты и практические методы объективной оценки фрустрационной напряженности и порога фрустрации, оценки потенциальной и реализованной аффективной лабильности, определения мотивации достижения и даже для оценки систем гуморального и вегетативного регулирования психофизиологической адаптации.

Вышеперечисленные характеристики могут быть и «рядовыми» значимыми параметрами, и управляющими параметрами в развитии феномена созависимости и его медико-социальных последствий, что принципиально значимо для выбора стратегии и тактики психотерапии.

4. Некоторые примеры психотерапевтических подходов в коррекции и лечении созависимостей

Таким образом, экзистенциальная психотерапия требует установки многозначительных и уникальных отношений для осуществления коррекции и лечения. В качестве альтернативы многим (и в дополнение к) известным и широко применяемым методам групповой психотерапии можно упомянуть о нестандартных подходах к терапии зависимостей и состояний созависимости. К ним относятся потрясающая психотерапия В.А. Ананьева [4] и экспресс-методика парадоксального дециклирования Ю. Кузнецова [49].

Юрий Кузнецов вводит понятие циклагенты — вещества и действия, способные вызывать циклически протекающие зависимости. Это понятие широкое и идеалистическое, оно может включать в себя не только психоактивные вещества, но и другие потенциальные объекты зависимости, сопряженные с получением физического удовольствия или особого состояния удовлетворения, измененного состояния сознания: обыкновенную пищу, секс, игры, стяжательство... «В общем, — констатирует автор [49], — опорой циклической зависимости — циклагентом — может оказаться все что угодно, особенно то, что религия называет страстями и соблазнами...». Подход основан на признании идеологии зависимости, которая опережает материальность зависимости и которая заключается в существовании циклической резонансной деятельности (циклической процессуальности) в самоорганизующейся диссипативной человеческой системе, способной подвергаться деформации под влиянием внешних циклагентов. Такое определение соответствует синергетической парадигме в социоэтологии. Напомним, парадигма — «это то,что объединяет членов научного сообщества и, наоборот, научное сообщество состоит из людей, признающих парадигму» (так называемое циклическое определение Т. Куна, цит. по [24]).

Поскольку поведение зависимого (как и созависимого) представляет собой модель стереотипного маятникообразного поведения со своим «шагом» колебаний, то автор говорит о «самокодировании» зависимого. В резонанс с этими колебаниями могут вступать внешние естественные и искусственные циклагенты, поэтому, например, состояния влечения стимулируются и усиливаются ритмической музыкой, танцами. А состояния созависимости также провоцируются и обостряются индифферентными стимулами.

Самостоятельный выход или вывод из зависимости сводится к уничтожению патологических циклов и возвращению естественных циклических процессов психодинамической структуры, а не к химическому воздействию на метаболические процессы организма, что тоже важно, но имеет вторичное значение. При сохранении генерального деструктивного цикла зависимости отказ от циклагента (для зависимого это отмена в условиях госпитализации или другой изоляции, а для созависимого — самоотстранение, территориальная и коммуникационная изоляция, развод) стимулирует поиск любого заместителя и рано или поздно ремиссия обрывается, «любой поворот событий может возобновить старую зависимость». При осуществлении же парадоксального дециклирования (ПД) «уничтожается генеральный деструктивный цикл и позитивная идеоструктура вырывается на свободу» из угнетающей цикличной гармонии. При этом дециклирование надо осуществлять одновременно по всей группе циклагентов, — предупреждает автор метода: нельзя, скажем, прекратить прием алкоголя и продолжать курение. Поскольку цикл сохраняется, курение лишь представляет собой «мостик», соединяющий и провоцирующий более крупные циклы алкогольных эксцессов. Подчеркивается также, что при ПД недостаточно нарушение деструктивной цикличности лишь у самого зависимого (внутреннего цикла), поскольку созависимые тоже включены в этот цикл и ритмичные повторы в отношениях с зависимым тоже присутствуют. «В момент освобождения от зависимости, — уточняет Ю. Кузнецов, — окружение неосознаваемо будет пытаться вернуть бывшего зависимого в старый круг отношений» [24].

Автор предлагает стратегически верное и «красивое» решение проблем зависимости и созависимости. При работе как с зависимыми, так и с созависимыми сбой цикла при использовании метода ПД ведется в трех направлениях: разрушение периода цикличности, разрушение амплитуды и разрушение привязки цикла к определенному циклагенту. А что касается психоэкологии в данном вопросе — то это тема следующих для следующих лекций и дискуссионных обсуждений.

Комментируя вышесказанное, можно заметить, что представленный автором метод ПД фактически воплощает собой принципы ритмологической динамической медицины. Спонтанные ремиссии, как указывает автор, случающиеся часто (около 15%) среди алкогользависимых после передозировок, — это результат сбоя циклов по одному или нескольким из перечисленных параметров ритмоколебаний (амплитуде и/или замене циклагента). В описанных Ю. Кузнецовым поведенческой модели и методическом подходе, по сути, отражается приводимая в наших монографиях [100, 102] идеология биохимической модели метаболического цикла и качелей при сформированной алкогольной и любой другой химической зависимости. Так, никакого противостояния и противоречия метаболической гомеостатической идеологии и циклической поведенческой идеологии не существует, примечательно, что разные авторы независимо с разных полюсов подходят к одним и тем же выводам — существованию в самоорганизующейся системе человека ритмической цикличности и поломки (переструктурировании) этой естественной циклической деятельности организма на биохимическом и поведенческом уровнях при химической и других видах зависимости. Более того, психолог и психотерапевт Ю. Кузнецов не без основания, видимо, полагает о возможности индукции (то есть наведения) извращенной поведенческой цикличности зависимого субъекта на циклическую деятельность окружающих, вступающих с ним во взаимодействие. Это вполне согласуется с отмеченными нами ранее выводами социоэтологов о «заразительности» некоторых форм поведения при анализе ими психологии массы и толпы [24, 101]. В таком случае можно предвидеть исходами и ограниченную только близким окружением зависимого индивидуальную созависимость, и распространяющуюся массовую созависимость. А движущих причин и механизмов для таких исходов и прогнозов — предостаточно.

В структуре психопатологии созависимости в качестве ведущих конструктов указываются такие переживания, как чувство вины, стыда, сострадания... Очевидно, помощь созависимым должна строиться с учетом всего комплекса присутствующих психопатологических конструктов: как преобладающего из них, так и потенциально опасных...

Вина относится к базовым человеческим эмоциям, сопряженным с чувством ответственности [29, 38], и поэтому присуща людям как в нормальном психофизиологическом состоянии, так и в других пограничных и болезненных состояниях. В норме в процессе адаптации к окружающим она определяет даже меру ответственности, и в процессе развития коммуникативных взаимообратимых отношений, чувство вины входит в структуру морально-этических принципов построения общения, «как часть мира и культуры» [29]. Оно адекватно развивающимся отношениям, не расценивается как наказание (справедливое или несправедливое) и не вызывает душевных и физических страданий, так как соразмерно порогам ресурсных возможностей и взятых обязательств (соответственно — ответственности) и не противоречит этическим нормам и моральным принципам и установкам личности. Неадекватных размеров чувство вины достигает при неожиданных обстоятельствах и сверхпороговых психоэмоциональных и физических нагрузках, требующих сверхнапряжения и отказа от принципов и установок. При невозможности совладать с обстоятельствами человека охватывает безысходность, несостоятельность, беспомощность и разочарование в своих способностях помочь кому-то в чем-то — и все это, одновременно накатываясь на человека, приводит к ощущению вины в случившемся, продолжающемся и/или повлекшем за собой еще большие неприятности, что приводит к депрессии, аффективным расстройствам и страху неотвратимости новых проблем, нередко к паническим состояниям.

Чувство вины как особое психологическое состояние часто сопровождает созависимость. У созависимых чувство вины характеризуется:

• объемностью, так как распространяется на отношения не с одним, а с несколькими членами семьи, охватывает разнополюсные аспекты, например вина за не созданные условия для нормальной жизни своих детей, за систематическое невыполнение обязательств на работе по причине невозможности сконцентрироваться на задании из-за доминанты в эмоциональных и поведенченческих регуляторных центрах головного мозга;

• сочетанностью с другими эмоциональными состояниями, например чувство вины и стыда перед соседями, чувство вины и раздражения из-за осознания своей неспособности разрешить ситуацию, чувство вины и зависти, чувство вины и пищевая расторможенность как один из выходов в снятии фрустрации, чувство вины и агрессивность, чувство вины и апатия, глубокая подавленность инстинктов, желаний и стимулов.

Но есть и еще небезынтересный для методических оснований терапии созависимости аспект вины, а именно — когнитивный. А.М. Бурно обращает наше внимание на то, что этим элементом вины несправедливо пренебрегают [17]. Согласно когнитивной концепции, переживание вины, стыда и обиды обусловлено собственным самоопределением страдающего и оценкой им самоопределения своего обидчика. Фактически этим определяется интерпретационная способность индивида и адекватность оценки им адаптивной ситуации, а поскольку в оценке самоопределения обидчика превалирует осуждение, то оценка ситуации носит негативный характер, в состоянии обиженного формируется тягостное застойное переживание и чувство безысходности. (В этом взгляде нет ничего усложняющего по сравнению с ранее нами обсуждаемой интерпретационной способностью адаптирующегося). Идея самоопределения функционирует полубессознательно и таким образом нередко носит патогенный характер (когда человек осуждает себя за неправильное самоопределение и неправильно выбранное решение или действие) и «заставляет человека искать психотерапевтическую помощь». Когнитивная психотерапия в таком случае преследует цель снизить патогенность или убрать совсем идеи сомоопределения. А.М. Бурно замечает, что «психологическая перестройка при этом совершается таким же образом, как и при других когнитивных вмешательствах: с помощью вербальных, образных, ролевых и поведенческих дискуссий» [17, с.24].

Какая возможная связь прослеживается между переживанием чувства вины с его компонентами стыда и утраты чего-то ценного, несбыточности надежд, чувством сострадания и самоосуждения, с одной стороны, и созависимостью, — с другой? По-видимому, самая непосредственная, поскольку все перечисленные А.М. Бурно элементы когнитивного аспекта вины — и стыд, и самообвинение за неправильно сделанный выбор, и сострадание, и переживание утраты ценного для себя и краха надежд — присутствуют у созависимого. Отличие от нормальных переживаний несбыточности надежд и вины в том, что при нормальной психофизиологической адаптации в отсутствие состояния созависимости человек способен чем-то компенсировать утрату и несбыточность надежд. Нельзя не согласиться с А.М. Бурно, что в норме человек «предпримет все возможное, чтобы уменьшить потери и компенсировать их, ибо эти негативные переживания (явления) действуют на него оживляюще, стимулирующе и мобилизуют адаптивные ресурсы», — в этом проявляется «биологически приспособительный смысл эмоций». Переживания дают опыт, заставляют « зарубить себе на ноту» (Там же, с.26) какие-то правила и принципы поведения, чтобы избежать обид и потерь.

Учитывая эти положения в теории вины, вероятно, при созависимости индивид не может компенсировать фрустрацию, потому что не может правильно оценить ситуацию, самоопределиться и верно объяснить поступки других людей. В итоге не только накапливаются напряжение, аффект злости (иногда — зависти), но и, в целом, обусловливается повторение ситуации с переживанием тех же чувств. Созависимый подчас и не пытается компенсировать моральные и физические потери, а застревает в своем переживании, истощается и деформируется личностно.

Сразу же надо подчеркнуть тесную связь способности к самооопредению с понятием самость, которое варьирует в зависимости от этнической принадлежности. Например, в мусульманских семьях (А.М. Бурно ссылается здесь на анализ психопатологии, проведенный Блейлером) «Я» как самость отрицается по канонам самой восточной религии — буддизма, даосизма [17, с.24]. Тогда, можно думать, созависимость в мусульманской семье — совсем другая, нежели в семьях европеоидов и, более того, — это состояние не расценивается субъектами как страдание и безнаказанная утрата с идеями самообвинения и аффективным радикалом, т.е. как психопатология, так как самость жены алкоголика в восточно-азиатской семье изначально подавлена и ее созависимое поведение является нормой при любых обстоятельствах, независимо от того, пьет муж или он трезвенник.

Гельмут Шек [104], немецкий социолог, проводя анализ фундаментального феномена общественной жизни человека — зависти, выходит на обсуждение чувства вины, которое нередко возникает у тех, кому завидуют. В ситуации созависимости возможно наличие (формирование) подобного переживания вины за неравенство. Мать переживает вину за неблагополучие сына в ее всегда считавшейся благополучной семье, и все время пытается искупить эту вину. Или переживает вину за что-то важное, но упущенное ею в его воспитании. Жена в созависимой семье может испытывать вину за свой более быстрый карьерный рост, профессиональные успехи и более высокую зарплату по сравнению с мужем. В отношении созависимой семьи представляется также уместным воспользоваться классификацией вины, приводимой Гельмутом Шеком, со ссылкой на Турнье [112], а именно: в созависимой семье может реализоваться чувство «функциональной» вины, возникающее при страхе потерять любовь других; чувство «ценностной вины» в результате осознания нарушенной когда-то нор мы и ложное чувство вины за несовершенные ошибки, переживаемое из-за того, что полученное воспитание позволило реагировать именно так, а не иначе. Разные школы психоанализа, подытоживает Гельмут Шек, рассматривают чувство вины как результат отказа человека принять себя во всей полноте». Так, Мартин Бубер [110] считает, что чувство вины присутствует всегда, где только человеческим взаимоотношениям наносится ущерб, и от этого чувства не свободен ни один человек, это свойство души человека. Поэтому логично и справедливо считать, что при любых стеснениях в коммуникациях человека есть место чувству вины и закладывается базис соза-ви си мо сти.

5. Некоторые проблемные вопросы для неотложной дискуссии и практических решений

ВОПРОС: Почему важно учитывать все возможные последствия посттравматических событий в жизни созависимых?

ОТВЕТ: Потому что государственная система здравоохранения должна иметь прогноз динамики перечисленных заболеваний для правильного экономического и политического управления ситуацией.

ВОПРОС: Что же можно прогнозировать в связи с проблемами аддиктологии?

ОТВЕТ: Соответственно числу больных и заболевших наркозависимостями и другими формами аддикций в популяции растет число созависимых среди окружающих со всеми перечисленными медико-социальными последствиями.

КОЛИЧЕСТВО ВСЕГДА ПЕРЕХОДИТ В КАЧЕСТВО. Вспомните, совсем недавно (вплоть до 2006 г.) в СМИ писали: преступник совершил изнасилование, в том числе в извращенной форме. Что под этим подразумевалось — знает каждый читающий. В настоящее время — эти характеристики преступления не актуальны, потому что по телевидению идут курсы обучения оральному сексу. Это уже не считается извращением и не называется с акцентом пикантности «французской любовью», сейчас это — привитая «норма» в народе. Это процесс и результат массового растления населения и перехода количества в качество.

Появление подростка, пьющего алкогольсодержащие напитки на улице или в общественном транспорте, совсем недавно считалось нарушением общественного порядка. Безудержная реклама и несоблюдение ограничений на продажу спиртного лицам любого возраста и в любое время суток быстро сделали свое дело. В норму вошло то, что еще вчера считалось патологически значимым, опасным для общества явлением. Количество этих ранее считавшихся безнравственными событий дало новое качество, переросло в новое массовое осознание и новые формы поведения. Россия стоит на 3-м месте в мире по потреблению алкоголя на душу населения после Бразилии и Португалии [Новости, журнал «Наркология», 2009, №1]. Можно ли было отпускать процесс потребления алкоголя населением из-под контроля? И одновременно вводить закон о добровольном лечении социально опасных (в абстинентном состоянии и в опьянении) наркозависимых больных?

И ЕСЛИ «ПОСЛЕ ДРАКИ КУЛАКАМИ НЕ МАШУТ», то не надо забывать, что и на поле боя (или на пепелище) жилище и общество тоже не строят. Пора задуматься всерьез, образно выражаясь, останется ли нетронутая огнем почва для новых посевов и возрождения урожайности, учитывая доказанные наукой и практикой антропогенные эффекты алкоголя на молекулярном, организменном и на социальном поведенческом уровне, в том числе, включая и растущие проблемы аддиктивной созависимости.

Проведем параллель: что можно построить в государстве, где почти каждая семья несет бремя алкоголизма родственников? ЭТО ЛИ НЕ ЭПИДЕМИЯ СОЦИАЛЬНОГО НЕДУГА (если семью действительно рассматривать как основу общества)? О каких перспективах при старом или новом строе (советском или постсоветском демократическом) или президенте можно говорить, если водку и пиво открыто продолжают пропагандировать (огромными уличными рекламными щитами и картинами на стенах метрополитена), используя имена спортсменов, а анаболики — имена телеведущих, кумиров молодежи?

В терапии созависимости должны рассматриваться все структурно-функциональные составляющие и все объекты. Известно, что лечению поддаются аффективные расстройства (депрессия, тревога, суицидальные настроения), когнитивные нарушения, психосоматические расстройства и заболевания, включая расстройства сна, невротические проявления. В процессе работы с созависимыми достигаются позитивные результаты, что касается чувства вины и стыда... Осталось еще задуматься, а кто будет лечить?

Необходимость доисследования психофизиологической и социальной проблем феномена созависимости, а также его нозологической классификации вытекает из рассмотренного нами разнообразия сущностных характеристик состояния созависимости с позиций теорий развития личности, теорий социальной адаптации, социальных ограничений, социальных коммуникаций, теории травматических ситуаций, теорий психологии стресса и др. На самом деле мы видим, что феномен созависимости и графически, и семиотически, и функционально представляет собой ЯДРО каждой из названных теорий, причем расположенное в области их пересечения.

Созависимость лингвистически, семиотически означает несвободу и сопричастность к чему-либо или кому-либо. И подобно структуре социальных ограничений [60, с.71] структура созависимостей является многовекторной и многомерной. Анализ современных клинико-психологических, социально-адаптационных, экологических, социо-экономических и других теорий и концепций, касающихся здоровья человека, позволяет заключить, что созависимость:

Из перечисленного выше очевидна не полная на сегодня проработка проблемы созависимости и стратегии ее решения. Изучение феномена созависимости при алкоголизме имеет несколько подходов: медико-биологический, психодинамический, метапсихологический и философский. Наиболее полно феномен созависимости при алкоголизме изучен как психопатологическое образование в связи с психотравмой, полученной здоровым человеком от больного. Часто ситуация, порождающая страдание, в этом случае не преодолевается без посторонней помощи, что говорит о возможном дефекте на уровне интерпретативном и на уровне оценки ситуации. Но психотравматизирующее событие, как и психотравматический ответ, должны рассматриваться, как минимум, в пяти аспектах: в пространственном, в личностном, в историко-культуральном, в медико-биологическом, в философском и др. То есть феномен созависимости должен пониматься шире, а не только в аффективном и дегенеративном аспектах, как преимущественно он рассматривается в работах современных психологов. Это имеет принципиально важное значение. Например, если видеть в созависимости только разрушение, поломку и, соответственно, всю работу с созависимыми строить в ключе исправления этой поломки (поломок) — этого будет недостаточно. В то время как всесторонняя оценка реакции организма на психотравмирующее событие через его работу [56, c.16—22], его адаптационно-приспособительную трансформацию и эволюцию позволяет нам рассматривать в перспективе судьбу личности, столкнувшуюся с небытием (незнакомой ситуацией), которая по-разному выходит из ситуации: ломается, трансформируется, борется, или даже преобразуется, обретая опыт...

Интегративный, синергетический подход является наиболее оправданным и перспективным в междисциплинарном изучении многомерного образа человека и присущего ему феномена созависимости. Чистая медицина, по справедливому замечанию Ф.К. Мюллер-Лиера [71], не вмещает в себя многие причинные факторы пограничных и доболезненных состояний и не учитывает большого класса социальных недугов, которые никак не упорядочены и не классифицируются и, более того, даже сегодня, приумножаясь в условиях бурных социально-экономических преобразований, экологических и демографических диспропорций, находятся в состоянии полнейшего пренебрежения и ждут своего научно-практического рассмотрения.

Анализ обсуждаемой проблемы высветил многополюсную неоднозначность самого термина и понятия созависимости как социального явления и позволяет прийти к заключению не только о неотъемлемости феномена созависимости от социума в его эволюционно-историческом и культурном преобразовании, но также о динамичности и обратимости. Созависимость может носить физиологический характер в рамках нормативного мотивационно-поведенческого статуса самоорганизованной личности и организма человека в системе с окружающей средой, а может приобретать и характер, и течение патологического психодинамического образования. Поэтому профилактическая медицинская, психологическая и психотерапевтическая помощь требуется и тем, кто испытывает временные затруднения в конструировании принятия решений, и тем, кто пребывает в состоянии дезадаптации, и тем, кто выходит или вышел из состояния созависимости. Для этого, учитывая остроту момента с распространенностью аддиктивных расстройств и заболеваний, сегодня необходимо создавать сеть реабилитационно-профилактической работы, рассматривая феномен созависимости как вариант последствий психотравмы, вызванный чрезмерной алкоголизацией населения).

1.Абрамян Е. Судьба цивилизации. Что нас ожидает в XXI веке? Изд-е 2-е, переработанное и дополненное. — М.: Терика, 2007. — 556 с.

2.Александер Ф. Психосоматическая медицина. Принципы и применение. — М.: Институт общегуманитарных исследований, 2004. — 336 с.

3.Алексеевский В.С. Менеджмент и синергетика устойчивого развития социальных объектов. — М.: Изд-во МГТУ им. Н.Э. Баумана, 2003. — 320 с.

4.Ананьев В.А. Введение в потрясающую психотерапию // Журнал практического психолога. — 1999. — №7—8 (июль—август). — С. 41—72.

5.Антропов Ю.Ф., Шевченко Ю.С. Этиология и патогенез психосоматических расстройств. — С. 272—282 // В кн.: Егоров А.Ю., Иванов Е.С., Исаев Д.Н. Психопатология детского возраста: Хрестоматия. — СПб.: Дидактика-Плюс, 2002. — 368 с.

6.Арбиб М. Метафорический мозг / Пер. с англ. / Под ред. и с предисл. Д.А. Поспелова. Изд-е 2-е, стереотипное. — М.: Едиториал УРСС, 2004. — 304 с. — (Серия «Науки об искусственном»)

7.Белозеров С.М. Организация внутреннего мира человека и об щества: те о рия и ме тод ком пози ций. — М.: Але тейа, 2002. — 768 с.

8.Березин Ф.Б. Психическая и психофизиологическая адаптация человека. — Л.: Наука, 1988. — 270 с.

9. Бисалиев Р.В. Анамнестические и клинико-феноменологические предикторы аутоагрессивного поведения при созависимости // Наркология. — 2008. — №10. — С. 61—66.

10. Бисалиев Р.В. Комплексная программа профилактики аутоагрессивного поведения созависимых жен и их мужей, больных опиатной наркоманией // Наркология. — 2008. — №12. — С. 82—87.

11. Бочарова С.П. Психология и память: теория и практика для обучения и работы. — Харьков: Изд-во Гуманитарный Центр, 2007. — 384 с.

12. Богданов А.А. Эмпириомонизм: Статьи по философии / Отв. ред. В.Н. Садовский. Послесловия В.Н. Садовского, А.Л. Андреева и М.А. Маслина. — М.: Республика, 2003. — 400 с. — (Серия «Мыслители ХХ века»).

13. Бочков Н.П. Экологическая генетика человека // Медицинская кафедра. — 2003. — №3(7). — С. 9—17.

14. Бочков Н.П., Васечкин В.Б. Влияние психоактивных веществ на развитие эмбриона и плода // Наркология. — 2004. — №2. — С. 23—30.

15. Бубеев Ю.А., Козлов В.В., Никифоров И.А. Интегративные психотехнологии в профилактике и коррекции зависимого поведения. — М.: Фирма «Слово», 2006. — 428 с.

16. Бурно М.Е. Клиническая психотерапия. — М.: Академический проект, 2000. — 720 с.

17. Бурно А.М. Когнитивный элемент вины, которым несправедливо пренебрегают // Психотерапия. — 2009. — №4. — С. 22—35.

18. Валентик Ю.В., Сирота Н.А. Руководство по реабилитации больных с зависимостью от психоактивных веществ. — М.: Литера-2000, 2002. — 256 с.

19. Василюк Ф. Переживание и молитва: опыт общепсихологического исследования. — М.: Смысл, 2005. — 191 с.

20. Галкин В.А. Поколение маргиналов // Психотерапия. — 2006. — №4. — С. 42—46.

21. Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. — М.: Наука, 1977. — 704 с.

22. Греймас А.Ж., Фонтаний Ж. Семиотика страстей. От состояния вещей к состоянию души Пер. с фр. / Предисл. К. Зильберберга. — М.: Изд-во ЛКИ, 2007. — 336 с.

24. Гримак Л., Кордобовский О. Психическая саморегуляция личности — важный элемент современной культуры //В кн.: Человек вчера и сегодня: междисциплинарные исследования. — Институт философии РАН / Отв. ред. М.С. Киселева. — М.: ИФРАН, 2008. — С. 140—152

25. Гороховская Е.А. Этология: рождение научной дисциплины. — СПб.: Алетейя, 2001; М.: Институт истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова РАН, 2001. — 224 с.

26. Гумилев Л.Н. Конец и вновь начало. Популярные лекции по народоведению. — М.: Айрис-Пресс, 2006. — 384 с.

27. Давыдов В.А. Системная социология. — М.: КомКнига, 2006. — 192 с.

27. Данилевский И.В. Структуры коллективного бессознательного: Квантовоподобная социальная реальность. Изд-е 2-е, испр. и доп. — М.: КомКнига, 2005. — 376 с.

28. Денет Д.С. Виды психики: На пути к пониманию сознания / Пер. с англ. А. Веретенникова / Под общ. ред. Л.Б. Макеевой. — М.: Идея-Пресс, 2004. — 184 с.

29. Дюсметова Р.В. Из опыта психотерапии чувства вины // Психотерапия. — 2009. — №1. — С. 69—73.

30. Еслюк Р.П. Структурно-характерологическая модель личности. К вопросу о единой модели психотерапии //Психотерапия. — 2009. — №7. — С. 51—69.

31. Егоров А.Ю., Иванов Е.С., Исаев Д.Н. Психопатология детского возраста: Хрестоматия. — СПб.: Дидактика-Плюс, 2002. — 368 с.

32. Ельчанинов М.С. Социальная синергетика и катастрофы России в эпоху модерна. — М.: КомКнига, 2005. — 240 с.

33. Заболотских И.Б., Илюхина В.А. Физиологические основы различий стрессорной устойчивости здорового и больного человека. — Краснодар: Изд-во Кубанской медицинской академии. — 1995. — 100 с.

34. Зайцев С.Н. Созависимость — умение любить: Пособие для родных и близких наркомана, алкоголика. — Н. Новгород, 2004. — 90 с. — (Сер. «Зеркало»).

35. Зайцев С.Н. Совершенствование методов лечения алкоголизма без желания пациента (Гл.6. Вмешательство для коррекции созависимых отношений). Практическое пособие для врачей. — Нижний Новгород: Изд-во НГМА, 2005. — 148 с. (Гл.6 — С. 122—129).

36.Занюк С. Психология мотивации. — К.: Эльга-Н; Ника-Центр, 2002. — 352 с. — (Серия «Новейшая психология», Вып. 7)

37.Захаров Н.П. Психотерапия пограничных психических расстройств и состояний зависимости. — М.: ДеЛи принт. 2004. — 288 с.

38. Изард Кэрролл Е. Эмоции человека / Пер. с англ. — М.: Изд-во МГУ, 1980. — 440 с.

39. Казначеев В.П. Думы о будущем. Рукописи из стола. — Новосибирск: Издатель, 2004. — 208 с.

40. Казначеев В.П., Трофимов А.В. Очерки о природе живого вещества и интеллекта на планете Земля. Проблемы космопланетарной антропоэкологии. — Новосибирск: Наука, 2004. — 312 с.

41. Карпов А.М. Самозащита от саморазрушения. Образовательно-воспитательные основы профилактики и психотерапии зависимостей и стрессов. — М.: МЕДпресс-информ, 2005. — 136 с.

42. Карпов А.М. Самозащита от кризиса. Рационально-экзистенциональная модель социальной психотерапии в ситуации мирового финансового кризиса: Учебно-методическое пособие. — Казань: Медлитература, 2009. — 40 с.

43. Квин В. Прикладная психология. 4-е междунар. изд-е / Пер. с англ. Н. Мальгина, В. Рохмистров, Д. Сафонов, Е. Сорокин. А. Татлыбаева. — СПб., М., Харьков, Минск, 2001. — 560 с. (Серия «Учебники нового века»)

44. Китаев-Смык Л.А. Психология стресса. — М.: Наука. — 368 с.

45. Ковалев В.В. Системные неврозы, С. 239—261 // Егоров А.Е., Иванов Е.С., Исаев Д.Н. Психопатология детского возраста: Хрестоматия. — СПб.: Дидактика-Плюс, 2002. — 368 с.

46. Короленко Ц.П., Дмитриева Н.В. Социодинамическая психиатрия. — М.: Академический проект, Екатеринбург: Деловая книга, 2000. — 460 с.

47. Короленко Ц.П., Дмитриева Н.В. Личностные и диссоциативные расстройства: расширение границ диагностики и терапии: Монография. — Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2006. — 448 с.

48. Клизовский А. Психическая энергия. — Рига: Виеда, 1990. — 68 с.

49. Кузнецов Ю. Парадоксальное дециклирование. Экспресс-методика // http://ideo.ru/decycle.html

50. Левонтин Р. Человеческая индивидуальность: наследственность и среда / Пер. с англ. / Общ. ред. и предисл. Ю.Г. Рычпова и И.В. Равич-Щербо. — М.: Изд. группа «Прогресс», 1993. — 208 с.

51. Леонтьев А.Н. Потребности, мотивы и эмоции // Психология эмоций, Тексты. 2-е изд-е / Под ред. В.К. Вилюнаса, Ю.Б. Гиппенрейтер. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1993. — С. 171—181.

52. Луман Н. Общество как социальная система / Пер. с нем. А. Антоновский. — М.: Логос, 2004. — 232 с.

53. Лукомская М.И. Алкоголизм в России: Социально-психологическое и клиническое исследование. — М.: Гуманитарий АГИ, 1997. — 192 с.

54. Магомед-Эминов М.Ш. Личность и экстремальная жизненная ситуация // Вестник Моск. университета. Серия «Психология». — 1996. — №4. — С. 26—35.

55. Магомед-Эминов М.Ш. Психология уцелевшего // Вестник МГУ. Серия «Психология», 2005. — №3.

56. Магомед-Эминов М.Ш. Экстремальная психология: от психической травмы к психотрансформации. — М.: Психоаналитическая Ассоциация, 2006. — 576 с.

57. Макклеланд Д. Мотивация человека. — СПб.: Питер. 2007. — 672 с. (Серия «Мастера психологии»)

58. Менделевич В.Д. Наркозависимость и коморбидные расстройства поведения (психологические и психопатологические аспекты). — М.: Медпрессинформ. — 2003. — 328 с.

59. Милованов В.П. Синергетика и самоорганизация: Общая и социальная психология. — М.: КомКнига, 2005. — 208 с.

60. Михайлов В.В. Социальные ограничения: Структура и механика подавления человека. Изд-е 2-е, испр. и доп. — М.: КомКнига, 2006. — 280 с.

61. Москаленко В.Д. Жены больных алкоголизмом // Вопросы психологии. — 1991. — №5. — С. 197.

63. Москаленко В.Д. Зависимость: семейная болезнь. — М.: ПЕРСЭ, 2002. — 336 с.

64. Москаленко В.Д. Взрослые дети больных алкоголизмом // Психическое здоровье. — 2006. — №5. — С. 62—68.

65. Москаленко В.Д., Шибакова Т.Л. Аддиктивное поведение в семьях больных алкоголизмом // Наркология. — 2003. — №9.

66. Москаленко В.Д. Созависимость при алкоголизме и наркомании (пособие для врачей, психологов и родственников больных). — М.: Анахарсис, 2002. — 112 с.

67. Москаленко В.Д. Семейная болезнь — созависимость. — http://adic.org.ua/

68. Москаленко В.Д. Индивидуальные и семейные факторы риска и защиты от злоупотребления психоактивных веществ подростками // Наркология. — 2004. — №11.

69. Мошков В.А. Болгария, ея други и недруги, разсмотренные со стороны вырождения. — Варшава, 1913. — 80 с (цит. по В.В. Михайлову [41])

70. Муздыбаев К. Психология ответственности / Под ред. В.Е. Семенова. — Л.: Наука, ЛО, 1983. — 240 с.

71. Мысько Г.Н., Долгий В.В. Наркологические проблемы в семье (Рекомендации по преодолению) / Под ред. проф. И.К. Сосина. — Харьков: Коллегиум, 2006. — 140 с.

72. Мюллер-Лиер Ф.К. Социология страданий / Пер. с нем. под ред. и со вступлением П. Берман. — Изд-е 2-е, стереотипное. — М.: КомКнига, 2006. — 272 с (Серия «из наследия мировой социологии»)

73. Немировский В.Г., Невирко Д.Д. Социология человека: От классических к постнеклассическим подходам. Изд-е 2-е, перераб. и доп. — М.: Изд-во ЛКИ, 2008. — 304 с. (RelataRefero).

74. Новые идеи в социальной философии (Гл. 3. Современная демографическая ситуация в России как объект социальной философии) / Отв. ред. В.Г. Федотова. — М.: Институт философии РАН, 2006. — С. 281—307.

75. Подгурецки Ю. Социальная коммуникация. — М.: Гелиос АРВ, 2006. — 160 с.

76. Понизовский А.М., Ротенберг В.С. Психологические механизмы зависимых отношений и методы их психотерапевтической коррекции // Психологический журнал. — 1987. — №2. — С. 118—124.

76. Поттер-Эфран Р.Т. Стыд, вина и алкоголизм: клиническая практика. — М.: Институт общегуманитарных исследований, 2002. — 416 с.

77. Пригожин А. Дезорганизация: Причины, виды, преодоление. — М.: Альпина Бизнес Букс, 2007. — 402 с. — (Серия «Синергичная организация»)

79. Психология зависимости: Хрестоматия / Сост. К.В. Сельченок. — Мн.: Харвест, 2004. — 592 с. — (Серия «Библиотека практической психологии»)

80. Пятницкая И.Н. Клиническая наркология. — Ленинград: Медицина, ЛО, 1975. — С. 109—142.

81. Ратанова Т.А. Психофизическое шкалирование и объективные физиологические реакции у взрослых и детей. — М.: Изд-во Моск. психосоциального института; Воронеж: НПО «МОДЭК», 2002. — 320 с.

82. Ромм М.В. Адаптация личности в социуме: теоретико-методологический аспект. — Новосибирск: Наука. Сибирская издательская фирма РАН, 2002. — 275 с.

83. Росс Л., Нисбетт Р. Человек и ситуация. Уроки социальной психологии / Пер. с англ. В.В. Румынского / Под ред. Е.Н. Емельянова, В.С. Магуна. — М.: Аспект Пресс, 2000. — 429 с.

84. Серл Дж. Открывая Соз нание заново / Пер. с англ. А.Ф. Грязнова. — М.: Идея-Пресс, 2002. — 256 с.

85. Селезнев М.А. Социальная ситуация и социальный кризис как категории социальной диалектики // Методологические проблемы социальной диалектики. — Новосибирск, 1984. — С. 33 (Цит. по М.М. Ромм [81]).

86.Сидоров П.И., Парняков А.В. Введение в клиническую психологию: Т.1, II: Учебник для студентов медицинских вузов. — М.: Академический Проект, Екатеринбург: Деловая книга, 2000. — I т. 416 с., II т. 382 c. — (Серия «Библиотека психологии, психоанализа, психотерапии»)

87. Симсон Т.П. Изменения поведения у детей, страдающих невротическими и реактивными состояниями, С. 262—271 // Егоров А.Ю., Иванов Е.С., Исаев Д.Н. Психопатология детского возраста: Хрестоматия. — СПб.: Дидактика-Плюс, 2002. — 368 с.

88. Сосин И.К., Кришталь Е.В., Андрух Г.П. Алкоголизм и нарушение сексуального здоровья. — Харьков: НПФ «Велес». 1996. — 272 с.

88. Спинелли Э. Зеркало и молоток: вызовы ортодоксальному психотерапевтическому мышлению / Пер. с англ. Ирины Глуховой. — Минск: И.П. Логинов, 2009. — 216 с. (ConditioHumana — Центр исследований по философской антропологии Европейского гуманитарного университета).

89. Старовойтов В.В. Современный психоанализ: грани развития. — М.: Институт философии РАН, 2008. — 127 с.

90. Субботина Н.Д. Суггестия и контрсуггестия в обществе. — М.: КомКнига, 2006. — 208 с.

91. Тищенко П.Д. Геномика, здоровье и биотехнологический антропогенез // Мир психологии. Научно-методич. журнал. — 2000. — №1. — С. 31—54.

92. Турчин П.В. Историческая динамика: На пути к теоретической истории / Пер. с англ. / Под общ. ред. Г.Г. Малинецкого, А.В. Подлазова, С.А. Боринской. Предисловие Г.Г. Малинецкого. — М.: Изд-во ЛКИ, 2007. — 368 с. (Синергетика: от прошлого к будущему)

93. Франкл В. Человек в поисках смысла: Сборник / Пер. с англ. и нем. / Общ. ред. Л.Я. Гозмана и Д.А. Леонтьева. — М.: Прогресс, 1990. — 368 с.

94. Фромм Э. Бегство от свободы. Человек для самого себя. — М.: Клиника глубинной психологии проф. П.С. Гуревича, Изд-во «Изида», 2004. — 399 с.

95. Фромм Э. Здоровое общество / Пер. с англ. Т. Банкетовой. — М.: АСТ, М.: Хранитель, 2006. — 539 с. (Серия «Философия. Психология»)

96. Фуко М. Ненормальные. — СПб.: Наука, 2005. — 432 с.

97. Хажилина И.И. Профилактика наркомании: модели, тренинги, сценарии. — М.: Изд-во Института психотерапии, 2002. — 228 с.

98. Хиценко В.Е. Самоорганизация: элементы теории и социальные приложения. — М.: КомКнига, 2005. — 224 с.

99. Чернобровкина Т.В. Причины и механизмы спада рождаемости ЮВАО_ Префектура. Круглый стол / ЮВАО.mail.ru 2002—2005 © Префектура Юго-Восточного административного округа г. Москвы. — ЗАО «КОМКОР-АИНЕТ» (www.ainet.ru). JAVA (JRE) http://java.sun.com/j2se/1.4.2/download.html

100.Чернобровкина Т.В., Кершенгольц Б.М. Синергетическая медицина. Теоретические и прикладные аспекты аддиктологии Йошкар-Ола: Фрактал, 2006. — 314 с.

101.Чернобровкина Т.В. Социальные функции аддиктивных заболеваний (к вопросу об аддиктивной этологии и социогенезе в свете синергетики) // Наркология. — 2007. — №12.

102. Чернобровкина Т.В. Энзимопатии при алкоголизме. — К.: Здоровье, 1992. — 334 с.

103. Шапиро Д. Невротические стили / Пер. с англ. К.В. Айгон. — М.: Ин-т общегуманитарных исследований. Серия «Современная психология: теория и практика», 2000. — 176 с.

104. Шек Г. Вина за неравенство // Зависть: теория социального поведения / Пер. с англ. В. Кошкина / Под ред. Ю. Кузнецова. — М.: ИРИСЭН, 2008. — С. 369—390.

105. Шихирев П.Н. Современная социальная психология. — М.: ИП РАН; КСП +; Академический Проект, 1999. — 448 с.

106. Шорохова О.А. Жизненные ловушки зависимости и созависимости. — СПб.: Речь, 2002 — С. 6—16.

107. Экологические очерки о природе и человеке / Под ред. Б. Гржимека / Сокр. пер. с нем. — М.: Прогресс, 1988. — 726 с.

108. Юрьева Л.Н. Профессиональное выгорание у медицинских работников: Формирование, профилактика, коррекция. — Киев: Сфера, 2004. — 272 с.

110. Ярославцева Е.П. Человек в перспективе сетевой парадигмы (опыт синергетического подхода). — М.: Динтер, 2007. — 235 с.

111.Buber Martin Paths in Utopia (Beacon Press Paperback Edition). — Boston: Beacon Press, 1958 (цит. поГельмутШек [104])

112. Schaef A.W. Codependence: Misunderstood mistreated. — San Francisco: Harper and Row, 1986

113.Tournier Paul Guilt and Grace. A Psychological Study. — New York: Harper, 1962 (цит. поГельмутШеек [104]).

Чернобровкина Тамара Васильевна - д.м.н. профессор Института повышения квалификации Федерального медико-биологического агентства России, Москва

Источник: Журнал «Психическое здоровье», №№ 4,5,8

Другие интересные материалы:

Политика борьбы с наркотиками: путь умеренных ожиданий
Статья Марка Клаймена является...

Общие принципы стратегии “сокращения...

Многоосевая диагностика склонности к зависимому поведению
Проанализирована проблема комплексной...

В мае 2013 года Госдума приняла в третьем...

Профессиональные личностные деформации у медицинских работников
Проблема синдрома эмоционального...

Введение Стрессогенные факторы в...

Аверсивная терапия наркологических заболеваний: проблемы и перспективы
В обзоре рассматривается современное...

Аверсивная терапия традиционно...

Мифы и легенды

Отнюдь не сказки, но распространенные...