В кулуарах конференции мне удалось поговорить с одним из ветеранов Тасиса, который в самой что ни на есть человеческой манере рассказал, как после падения Берлинской стены перед их тогда совсем еще небольшой группой была поставлена скромная задача способствовать превращению вчерашних авторитарных монстров в демократические государства, в которых люди смогут свободно обмениваться продуктами своего труда - что невозможно без становления гражданского общества, то есть общества, насыщенного свободными ассоциациями, способными обеспечивать интересы и права своих членов, обходясь без помощи государственной машины и даже в случае необходимости оказывая на нее давление.

Прекрасно. Но вооружимся даже и не антизападной, а просто антиутопической лупой. Переход к рыночной экономике — во всяком случае, в Советском Союзе с его милитаризованной и вообще всячески перекошенной, ушедшей от потребителя структурой производства, в огромной части своей нерентабельного, неконкурентоспособного в открытой мировой экономике, — этот переход, по крайней мере, в первые тридцать тире триста лет множеству людей (возможно, даже и большинству населения) будет приносить больше тягот, чем выгод; поэтому, чтобы рыночные реформы могли продолжаться, у государства должны найтись силы (лучше, конечно, пропагандистские) удерживать недовольных в узде, лишая их возможности защищать (а еще лучше — осознавать) свои законные интересы, ибо эта защита разрушительна для хода реформ.

Реформы в России и шли так половинчато в значительной мере из-за того, что одновременно приходилось умиротворять их могущественных противников — прежде всего, коммунистов, хотя временами опасную роль играли и профсоюзы. И можно представить, насколько усилилось бы противодействие переходу к рыночной экономике, если бы в России существовало полноценное гражданское общество, в котором каждая социальная группа могла бы серьезно лоббировать свои интересы — совершенно, повторяю, законные, но противоречащие стратегическому вектору общенационального развития. Подозреваю, что строить в России рыночную экономику и гражданское общество одновременно еще довольно долго будет означать левой рукой разрушать то, что возводится правой.

Познакомясь с материалами конференции, я обнаружил, что доля проектов, посвященных каким-то гражданским переустройствам, составляет что-то около 15% по отношению к проектам чисто благотворительным и хозяйственным, в том числе весьма экстравагантным — взять хотя бы выращивание каких-то монгольских трав для отопления и утепления школ-интернатов в Тув Аймаке. Если просматривать представленные на конференции проекты все подряд, получится примерно такая картина: развитие сети опекунских медицинских служб для одиноких престарелых людей и инвалидов, повышение равноправия женщин на казахском рынке труда, укрепление роли неправительственных организаций в контролировании нелегальной заготовки леса на Дальнем Востоке и в Сибири, установление системы ухода за неизлечимыми больными, интеграция и повышение уровня жизни инвалидов, популяризация идей гражданского общества и поиск путей сближения между администрацией и гражданами, организация доступного образования для взрослых в малых городах, реализация европейской модели психотерапевтического обслуживания...

Так и тянется до самого конца: лишь в одном из шести-семи случаев мелькнет что-то гражданское, а в основном идет экология, образование, коммунхоз, благотворительность, в которой ни в какой микроскоп не разглядеть ничего, кроме чистого блага. Поищите-ка чего-нибудь дурного в такой хотя бы истории: женщина устраивает домашний интернат для умственно отсталых детей и подростков - избавляя от психоневрологических фабрик десять человеческих душ и оплачивая работу специалистов из средств Тасиса, оплачивая скромно, но многие ли в России получают нескромную зарплату? Так где здесь хоть какое-то зло? Впрочем, без зла не обойтись: один из подопечных подростков украл в киоске видеокассету, разломал ее и обмотался лентой; получил три года и отбывает их на принудительном лечении среди настоящих уголовников - щадя читателя, не стану перечислять, что они с ним творят. А зачем, спрашивается, было его к ним запирать? Слабоумие не лечится. Я вовсе не хочу сказать, что слабоумие дает право красть и грабить, но судить и особенно содержать слабоумных следует каким-то особым образом, в этом я убежден.

Вот вам и еще один проект, который может быть поддержан Тасисом. И вообще: даже самый поверхностный анализ материалов брюссельской конференции показывает, что утопические тенденции Тасиса, если они даже когда-то и были, оказались практически вытесненными реальными, сегодняшними нуждами населения: либеральный катехизис отступил на второй и даже десятый план.

Поддержка местных инициатив — это звучит более чем патриотично, - можно сказать, по-солженицынски. Вот только... “Местные” бароны частенько проявляют куда больше презрения, а то и ненависти и к правам человека, и к свободе слова, и к прочим либеральным святыням, чем федеральные власти, все-таки скованные кое-какими международными приличиями, — да и по части коррупции “на местах” в пропорциональном выражении могут вполне успешно потягаться с обеими столицами. Но к чему после торжественной встречи в пятизвездном брюссельском отеле вспоминать о неприятном? Ведь согласно либеральному катехизису авторитарными и коррумпированными бывают только (ну, скажем мягче — бывают преимущественно) государственные организации, а организации общественные самой их природой обречены на демократизм и моральную чистоту.

Однако после обильных кулуарных разговоров, в которых если не о самих себе, то о конкурентах и даже о начальстве порой высказывались весьма откровенно, в упомянутый катехизис начали проситься очень серьезные поправки. Начала мерещиться даже некая, похоже, довольно распространенная типовая модель становления и оборзения монополистической общественной организации, изначально предназначенной для какого-то сверхмилосердного дела. Вначале бедная, но благородная (благородная, но бедная) организация получает поддержку Тасиса — тем самым попутно обретая средства для подмазки местных чиновников (так сказать, поддержка местных инициатив). Средства небольшие, но те согласны довольствоваться и малым, поскольку от других и этого не дождешься. Ублаженные чиновники начинают по мере сил поддерживать своих ублажателей уже и государственными средствами (административным ресурсом), тем самым лишая шансов на укрепление другие, им подобные, становящиеся организации, в которых организация-лидер видит не союзников, а соперников. Тасис тоже предпочитает поддерживать те организации, которые уже знает, — это называется устойчивостью проектов, — так возникает организация-монополист, не позволяющая ничему соперничающему укрепиться рядом с собой: если она занималась, скажем, слепыми детьми, то детям глухим в ее сети рассчитывать уже не на что. Так Тасис в своем противостоянии государственному монополизму невольно творит новые монополистические структуры. Которые в соответствии с законом, общим для государственных и негосударственных организаций, начинают жить собственными интересами, игнорируя интересы той целевой группы, тех, условно говоря, слепых детей, для помощи которым организация изначально создавалась: им (их мамам) хамят, их спихивают с глаз подальше, — чего уж церемониться с “потребителем”, если и в самой организации аппаратная верхушка, сосредоточившая в своих руках все связи и средства, держит рядовых исполнителей в черном теле. Так антиавторитарный дух, овеивающий благие намерения Тасиса, не столь уж редко порождает авторитарные структуры, внутри которых ни о свободе слова, ни о правах никто не смеет и заикнуться: открыто нанимать такую прорву друзей и родственников на такую нескромную зарплату не решился бы даже самый распоясавшийся чинуша (о профессиональной подготовке нанимаемых, о хотя бы формальном наличии соответствующих дипломов не стоит уже и вспоминать — впрочем, сегодня покупаются уже и дипломы). И если чиновника кто-то все же, по крайней мере в принципе, контролирует, то общественные организации остаются уже вне всякого контроля.

Нет, за расходом средств на пункты и подпункты проектов Тасис следит весьма пунктуально, но вот соответствием их последствий стратегическим целям Тасиса, похоже, практически не интересуется никто.

Я не хочу сказать, что проконтролировать подобные вещи очень легко — человечество даже не сумело найти рецептов (поскольку их не существует) против перерождения демократических обществ в авторитарные, кроме таких паллиативов, как разделение властей, ограниченность сроков пребывания во власти, свобода слова плюс независимость печати, - не стану перечислять все азы либеральной демократии. Почему же либеральный катехизис, столь строгий, когда дело касается государственной власти, так легко тушуется и отходит в сторону, когда речь заходит о власти внутри общественных организаций? Всем известные системы сдержек и противовесов для них тем более желательны, что могут быть реализованы средствами самого Тасиса. Скорее всего, для этого нужно создать специальный контролирующий орган, но что еще более важно - этот орган нужно вооружить набором критериев, методикой проверки общественных организаций на демократизм во внутренней среде и на монополизм в среде внешней: разработка этих критериев и методик, на мой взгляд, должна сделаться предметом еще одного проекта, даже намека на который я не увидел в материалах конференции.

Какие-то элементарные соображения, впрочем, напрашиваются сами собой: регулярная сменяемость руководства, разделение полномочий, прозрачность финансовых потоков, наличие независимых печатных органов (обслуживающих, скорее всего, сразу несколько общественных организаций), систематические независимые экспертизы удовлетворенности той целевой группы, ради блага которой существует подвергающаяся экспертизе организация; при этом удовлетворенность “потребителя” не следует путать с удовлетворенностью верхушки, к беседе с которой иногда сводится вся инспекция...

Но не стоит говорить о серьезных вещах наспех. О них нужно подумать хорошенько. А потом попробовать на деле. А после снова подумать. И поискать выходов более плодотворных, чем традиционное умозаключение о неисправимой порочности русского менталитета.