Александр Мелихов

Ко мне часто обращаются с вопросами о проблеме наркомании после выхода романа «Чума» (роман в скором времени будет вывешен на НарКом.Ру – Ред.), хотя мой взгляд на ее причины я выразил в другом своем романе «Нам целый мир чужбина»: человек – наркоман по своей психосоциальной природе, трезвыми глазами на жизнь он смотреть не может, все великие прорывы в человеческой истории совершены под воздействием какой-то пьянящей грезы, опьяняющей иллюзии. Но когда опьяняющая сила коллективных иллюзий - проще говоря, культуры – ослабевает, человек начинает «добирать до нормы» психоактивными препаратами. Стало быть, причина наркомании – в упадке коллективных иллюзий.

Но Евгений Ройзман причин наркомании не касается: когда горит дом, время тушить, а не рассуждать. Однако каким способом он его тушит, из беседы не вполне ясно. Каковы, собственно, преимущества его Фонда перед государственными органами? Да, милиционеров подкупают, запугивают – но почему, в конце концов, не станут подкупать и запугивать сотрудников Фонда? Они просто по природе своей более бесстрашны и неподкупны? Перед подкупом и угрозой без очень жесткого контроля устоять могут немногие – и как же предполагается контролировать их? У министра внутренних дел это явно не получается, почему же получится здесь?

Министр, правда, ограничен законом, он имеет возможность карать своих «оборотней» лишь за доказанную вину, тогда как руководитель негосударственной организации может карать по одному лишь подозрению. Зато и уголовное преследование он возбудить не может, он может, самое большее, уволить, - если будет оставаться в рамках закона. Так что, если он захочет внушить подчиненным серьезный трепет, ему непременно придется выйти за эти рамки.

Да, закон – серьезнейшее ограничение в борьбе с наркотиками. Но выход за его пределы может оказаться тем лекарством, которое хуже болезни: если члены какой-то организации обретут некие экстраординарные полномочия, какая сила помешает им этими полномочиями злоупотребить? Использовать в личных целях? Покуда во главе такой организации стоит харизматический лидер, имеющий возможность лично отбирать и лично контролировать своих сотрудников, организация какое-то время может работать (да и то непонятно, какими рычагами воздействия на них он располагает). Но, разрастаясь, она рано или поздно выйдет из-под контроля.

Пока речь идет о карательных функциях. О методах же лечения наркозависимости Евгений Ройзман, как представляется, и говорить не хочет. Однако настораживает уже та уверенность, с которой он объявляет наркоманию не болезнью, а распущенностью. Хотя трудно сомневаться, что наркозависимые страдают патологическими нарушениями волевой сферы (патологическими я называю такие опасные влечения, которые не вызваны одними лишь социальными причинами или, по крайней мере, не могут быть исправлены одними лишь методами социального воздействия). Практически все специалисты признают, что среди наркозависимых огромен процент лиц с так называемой коморбидной патологией, то есть людей, имеющих, помимо наркологического, еще и какой-то психиатрический диагноз. Правда, Евгений Ройзман не доверяет медикам из-за их предполагаемой материальной заинтересованности. Деятель, не знающий сомнений, убежденный, что несогласие с ним объясняется исключительно корыстными мотивами…Это тоже пугает.

Но, возможно, Евгений Ройзман в реальности не столь однозначен, и вполне может быть, что его достижения пока что перевешивают опасности, – не видя своими глазами, сказать ничего нельзя.

Вот что личность он крайне колоритная и завлекательная для художника - это видно. Интересно было бы взглянуть и на него самого, и на его дело.

Так что же остановит зло?

Петр Мейлахс

Цифры Евгения Ройзмана, приведенные им в подтверждение его успехов в борьбе с наркотиками в отдельно взятой российской области, вызывают у меня доверие. И вот почему: схожие показатели снижения наркотизации наблюдаются в большинстве российских регионов, в том числе и там, где до сих пор используются не столь передовые методы лечения наркомании, как приковывание больных наручниками к раскладушке. (А то, что в Центре Ройзмана их приковывали, я видел лично в программе НТВ «Преодоление».)

Так, например, данные Минздрава (они были обнародованы на Круглом столе по проблемам наркомании, прошедшем в Государственной Думе 18 мая 2004 года) говорят о том, что первичная заболеваемость наркоманией в России (то есть число новичков, втягивающихся в это занятие) еще в 2001 году снизилась на 14 процентов по сравнению с уровнем 2000 года. Снижение заболеваемости продолжалось в 2002 году – на 58 процентов по сравнению с 2001 годом, а в 2003 году заболеваемость упала еще на 15,9 процента. Это что касается показателей первичной заболеваемости. А общей показатель наркотизации подростков в 2003 году по сравнению с предыдущим годом снизился на 43,3 процента.

Трудно поверить, что эти показатели были достигнуты исключительно благодаря усилиям екатеринбургского Фонда. Когда в стране наблюдался рост наркомании, кого только не объявляли виновником ситуации: и «продажных СМИ», и «коррумпированных ментов», и «купленных депутатов». Зато сейчас во время стабилизации ситуации каждый хочет приписать победу себе: мы, мол, единственные, кто реально боролся все это время. А почему не та же милиция или врачи? Или сама молодежь, повернувшаяся спиной к героину? Как говорится, у победы много отцов…

Кстати, именно обеспечением поля деятельности для будущей победы, на мой взгляд, объясняется весьма странное для социолога использование статистики, когда показатели динамики наркомании приводятся почему-то исключительно за последние десять лет. «За последние десять лет число употребляющих наркотики в России увеличилось в девять раз, число преступлений во столько-то раз, и т. п.» Спрашивается, а почему не за три года, например? А если б за три, получилось бы примерно следующее: «Россия подошла к порогу национальной катастрофы. Показатель наркотизации подростков снизился на 43,3 процента. По всей стране падает число смертей от наркотических передозировок. Героин выходит из моды у молодежи. Необходимы срочные и решительные меры для спасения молодежи России».

Согласитесь, выглядит не очень убедительно. Для чего тогда нужна вся эта чрезвычайщина, которой окружена деятельность Госнаркоконтроля, вроде обысков в молодежных клубах и арестов ветеринаров, если и так показатели молодежной наркомании падают? Где тут место для наполеоновских побед? Отсюда и такое избирательное отношение к статистике. Прогноз социолога: через пару-тройку лет, когда придет время для отчета о своей деятельности, служба по контролю за оборотом наркотиков начнет приводить цифры уже за последние четыре, пять лет. И, я верю, цифры эти будут обнадеживающими.

Теперь к вопросу о том, почему происходит стабилизация наркотической ситуации. Здесь я воспользуюсь приемом, который можно назвать «С Ройзманом против Ройзмана», то есть, отталкиваясь от предпосылок, разделяемых самим Ройзманом, я попытаюсь показать неубедительность его аргументации. На мой взгляд, Евгений Ройзман совершенно справедливо отметил важность молодежной моды (или, говоря социологическим языком, системы ценностей) в формировании взглядов на употребление наркотиков, когда говорил о том, что колоться и курить дурь стало отстойно и немодно. Подобные процессы проходили и в США в конце 80-х годов, когда в различных (в том числе уличных) субкультурах употребление другого разрушительного наркотика, крэка, все больше стало воспринимается как проявление не «крутости», а слабости и моральной деградации. Многие потребители крэка тогда начали скрывать свое пристрастие от друзей, чтобы не потерять «респект» (уважение), столь необходимый для успешного существования в уличной субкультуре, а огромная их часть была вынуждена отказаться от его курения (а молодежь и вовсе не начинать). В результате доля задержанных за употребления крэка (в общем числе задержаний) сократилась с 69 процентов в 1987 году до 17 процентов в 1993-м.

Вопрос в таком случае заключается в следующем: является ли жесткая деятельность уважаемого депутата или репрессивная политика государства в целом причиной снижения моды на наркотики? Посмотрим на биографию самого Ройзмана. Удержала ли его вся мощь советской юстиции, которая, как известно, была одной из наиболее жестких в мире (длинные сроки заключения, практическое отсутствие альтернативных заключению мер наказания, ужасные условия содержания в тюрьмах и колониях и т. д.), от совершения «противоправных деяний»? Нет, ни в коей мере.

Но, может быть, дело тут в исключительной личности Ройзмана (и в самом деле колоритной), его склонности к диссидентству и желании идти наперекор судьбе? Однако, согласно свидетельству самого депутата (к которому стоит относиться все-таки с известной долей скепсиса), «почти все сидели в начале 80-х». Все не все, но в Советском Союзе действительно существовала огромная тюремная субкультура, со сложной иерархией, с жесткими механизмами подчинения, со своими героями – «ворами» и париями – «петухами». Советский Союз занимал одно из первых мест в мире по численности заключенных на душу населения. Что, к сожалению, справедливо и для сегодняшней России. В результате, как пишет в своей последней книге «Девиантология» профессор Яков Гилинский, до 20 процентов населения сегодняшней России – бывшие заключенные. Такая сильнейшая призонизация (то есть приобщенность к тюремной субкультуре) советского населения способствовала романтизации тюрьмы в глазах множества тогдашних подростков, для которых тюремное заключение стало ассоциироваться не со сломанной судьбой, а с первым шагом по карьерной лестнице и красивыми татуировками, символизирующими включенность в эту субкультуру.

Как мы видим, ни самого Ройзмана, ни большую (с ударением все-таки на втором слоге) часть его поколения репрессивные меры не остановили, по крайней мере, от первой «отсидки». Почему же мы должны ожидать, что такие меры остановят нынешнюю молодежь сегодня? К сожалению, а может, и к счастью, взаимоотношения репрессивной государственной политики и системы человеческих ценностей не так просты, как может показаться вначале. Например, увеличение наркотизации населения России за последние 10 лет еще можно как-то попытаться объяснить «развалом», «хаосом», «происками западных спецслужб», «продажностью демократов» и т. д. Ну а как тогда объяснить то, что, как явствует из последнего доклада ООН по наркотикам, в Китае с его массовыми казнями наркоторговцев, столь близкими сердцу нашего обывателя, количество зарегистрированных наркозависимых увеличилось в 15 раз за период с 1990 по 2003 год? Там вроде никакой перестройки не наблюдалось. Или как объяснить, что в Голландии, несмотря на либеральную политику, число потребителей как легких, так и тяжелых наркотиков остается стабильным уже на протяжении многих лет, причем оно ниже, чем в соседней Великобритании, где политика в отношении наркотиков не столь либеральна? А в Швеции, с самой жесткой антинаркотической политикой в Европе, уровень наркотизма тоже самый низкий? Жизнь гораздо сложнее примитивных схем как консервативного, так и либерального образца. Закрутим гайки – хорошо, открутим – плохо (или наоборот). Это верно лишь для сантехники, да и то той, что попроще.

На мой взгляд, «героинизацию» современной российской молодежи остановил в первую очередь сам героин. Настолько его действие оказалось разрушительным, а личность наркомана неприглядной и лишенной каких-либо романтических качеств, и настолько четкой оказалась связь между его действием и моральной деградацией, что вмешательство каких-либо «высших сил» в лице государственных институтов не было столь уж необходимым. А убедились в этом люди, к сожалению, только тогда, когда наркотик вторгся в их жизненный мир, когда знание о нем пришло не с экранов телевизоров или из душеспасительных лекций, а из личного опыта или опыта своего непосредственного окружения. Жизненный мир людей – вещь гораздо более мощная и в то же время непредсказуемая, чем самые толковые и прописанные государственные программы. Отсюда и «немодно» и «отстойно».

Справедливости ради необходимо упомянуть и о крайне жестком варианте решения проблемы наркотиков. В либеральных кругах бытует мнение, что в «войне с наркотиками», как они именуют комплекс мер репрессивного характера, направленный на борьбу как с наркоторговцами, так и потребителями, победить нельзя. Это не так. Войну с наркотиками выиграть можно, как, например, это произошло в том же Китае, после прихода к власти коммунистов в 1949 году. Новое правительство тогда столкнулось с миллионами зависимых от опиума. Очевидно, что такое громадное количество людей, живущих в наркотической реальности, представляло огромную проблему для режима, стремившегося установить тотальный контроль над всеми областями жизни каждого из своих подданных (тоталитарным режимом). По мнению большинства наблюдателей, в течение десяти лет с повальной наркоманией было покончено. Основными орудиями, использовавшимися в этой борьбе, были публичные казни подозреваемых в наркоторговле и массовая «ресоциализация» потребителей наркотиков в трудовых лагерях (являвшихся, по сути, концентрационными). Согласно ли наше общество заплатить такую цену за ликвидацию наркотизма и наркозависимости? Не будет ли эта победа пирровой? По крайней мере, сам Китай сегодня все-таки на такие шаги не идет, ограничиваясь «половинчатыми» мерами.

И последнее, на что я хотел бы откликнуться, - это высказывание Ройзмана о 70 тысячах погибших от передозировок только за один год. Действительно, нам, воспитанным в русле гуманистической традиции, краеугольным камнем которой является святость человеческой жизни, аргументация, по крайней мере на первый взгляд, кажется неоспоримой: в чем тут можно сомневаться, когда на одной чаше весов лежат тысячи конкретных человеческих жизней, а на другой - какие-то либеральные абстракции, вроде свободы личности и прав человека?

Проблема заключается в непредсказуемости мира. Если бы мы могли каким-то образом прочесть или как-то расшифровать печать обреченности на тех, кто умрет от наркотиков, я бы, наверное, сказал - сажать. Черт с ними, с этими правами человека! Давайте посадим, спасем их сейчас, а уж потом будем разбираться. При условии, что только этих и посадим, ну плюс еще крупных наркодилеров, конечно. Однако, если мы взглянем на статистические данные (здесь я опять воспользуюсь работой Гилинского), то увидим, что в 2001 году около 70 процентов осужденных за преступления, связанные с наркотиками, были простыми потребителями, а не торговцами. Сколько из этих людей попало в тюрьмы и заразилось там ВИЧ или туберкулезом, которые являются настоящим бедствием в российских тюрьмах? А сколько еще глубже и безвозвратней погрузилось в тюремную и наркотическую субкультуры, утратив практически все шансы на лечение и реабилитацию?

Точного ответа у меня нет, и я не предсказатель. Тем не менее очевидно, что это тоже десятки тысяч людей. Так что за абстрактными, на первый взгляд, принципами соблюдения прав человека стоят такие же реальные человеческие жизни, которые ничуть не менее ценны, чем жизни наркозависимых, погибших от передозировки.

Патерналистская позиция Ройзмана также чревата гибелью конкретных людей. Следуя его логике, целесообразно было бы сажать в тюрьму и тех, кто попытался покончить жизнь самоубийством, так как среди них высока вероятность повторного суицида. Чем это обернулось бы на практике?

Конечно, на мой взгляд, у общества должно быть достаточно прав, чтобы спасать людей от них самих, но не ценой жизни других людей. А именно это и происходит от слишком сильного общественного вмешательства. Не следует, пользуясь метафорой Ройзмана, тушить пожар в своем доме, затопив при этом и разрушив несколько соседних.

Да и стоит ли вообще такая альтернатива? Неужели для этих 70 000 не было никакого иного выхода, кроме как умереть или сесть в тюрьму? Существуют разные меры, чтобы это предотвратить. Есть среди них и такая, как организация комнат безопасных инъекций (такие проекты существуют в Голландии и Канаде), где наркозависимый может вколоть себе дозу под присмотром медицинского персонала. Устроила бы она Ройзмана? Не уверен. Противники таких проектов утверждают, что они несут в себе «неправильное послание», - что можно колоться, при этом оставаясь живым. Не думаю, что это так. Вряд ли люди согласны влачить жалкое существование (хоть и под присмотром врачей и социальных служб) и лишь физическая смерть от наркотиков способна их отпугнуть. По крайней мере, когда в Голландии ввели эту меру, никакого всплеска наркотизации не последовало. Однако те, кто не согласен спасать наркозависимых такими средствами, могут утешаться тем, что эти люди сложили голову ради будущих поколений и отпугнули своей смертью миллионы потенциальных потребителей.