Новости  О сервере  Структура  Адреса и ссылки  Книга посетителей  Форум  Чат Поиск по сайту

Кабинет нарколога Наркология on-line Прием доктора Пилюлькина Ликбез  Химия и жизнь Мифы и легенды Если друг оказался вдруг... Правдивые истории Частые вопросы Проверь себя  Родительский уголок Родители родителям Ранняя диагностика Агитпросвет  Закон сур-р-ов! Законы и нормативные документы Даешь систему!  Сверхценные идеи Косые взгляды Глас народа  Самопомощь Виртуальная группа Анонимные Наркоманы Сокрушающий курс  Халява, please! Издания Наркома.ру Классики жанра Флоатинг спб флоатинг спб spbgrandfloat.ru Кодировка от алкоголя вологда цена кодировка от алкоголя вологда цена alfamed35.com

Адольф Гитлер. Одинокий дудочник

Так говорил Заратустра

Запад и Восток, демократы и коммунисты, политики и обыватели сошлись во мнении, что Гитлер имеет полное право на «титул» главного злодея столетия. Но история злодейств столь же стара, как и история человечества. Миллионы жертв не делают XX век хоть сколько-нибудь оригинальным. И тем не менее Гитлер все же сумел внести свой неповторимый вклад в историю.

XX век придал убийствам форму геноцида. Пролог к принципиально новой драме был разыгран еще в 1915-1916 годах в Османской империи, где турки вырезали до 1,5 млн армян. В полную же силу новая идеология была реализована немцами, когда объектом геноцида стали евреи и цыгане.

Массовые преследования евреев не стали «открытием» XX века. За сотни лет до Гитлера уже известны были и погромы, и депортации. Но то, что происходило раньше, являлось формой религиозной розни, т. е. конфликтом, берущим свои истоки в традиционном обществе. Евреев преследовали как приверженцев несовместимого с христианством иудаизма, а не как представителей расы. Ведь борьба религий была широко распространена. Похожим образом мусульмане сражались с «неверными».

В традиционном обществе объектом преследования наряду с инородцем вполне мог оказаться «этнически чистый ариец», если он записывался церковью в разряд еретиков. Достаточно сослаться на жертв альбигойских войн или инквизиции. В то же время «этнически нечистый» мог уцелеть и даже преуспеть, если готов был сменить вероисповедание.

В модернизированном обществе XX века начали действовать совсем иные правила. Жертвы геноцида оказались обречены уже самим фактом своего рождения. Обречены потому, что отличались от арийцев по «крови», которую невозможно было сменить подобно тому, как меняли принадлежность к конфессии.

Геноцид не был случайностью, не был порождением злого гения младотурок и нацистов. Во второй половине века проблема перекочевала в Африку, где разгорается кровавый конфликт между тутси и хуту. И это, очевидно, еще не конец...

Геноцид столь живуч, поскольку является элементом определенного мировоззрения. В этом смысле часто употребляемое понятие «зоологический антисемитизм» не столько подчеркивает остроту проблемы, сколько сглаживает масштабность явления. Зверства как потребность недоразвитого человека — удел единиц. Геноцид как форма существования общества — идея, овладевающая массами.

Основой расизма традиционно считаются труды двух авторов XIX века — француза А. де Гобино и англичанина X. С. Чемберлена, «обосновавших» идею о природном неравенстве рас. Но национал-социализм как массовое явление вырос все же не на этой почве. В быстро меняющемся обществе рубежа XIX—XX веков вызревала проблема, которая не могла оставить равнодушными тысячи интеллектуалов. Наиболее остро она была поставлена Фридрихом Ницше — мыслителем, определившим судьбы нескольких поколений. В том числе и того, к которому принадлежал Гитлер.

Долгое время Ницше считался у нас чуть ли не основоположником фашизма. Сейчас творец «Заратустры» «реабилитирован» и переведен в разряд крупнейших европейских мыслителей, каковым он и в самом деле является. Однако связь Ницше с национал-социализмом, так же как связь Маркса со сталинизмом, все же существует, хотя она и не является столь прямой, как утверждают те, кто хочет возложить на философов ответственность за концентрационные лагеря.

«Бог мертв», — говорил ницшевский Заратустра, и это был главный вывод, вынесенный европейцами из XIX века. Теперь надо было учиться жить без Бога, без данных свыше этических норм, без системы, которая предписывает индивидууму, как и зачем он живет, почему имеет право делать одно и не имеет права делать другое.

Расхлебывать заваренную ницшеанством кашу европейцам пришлось уже в XX веке, после смерти мыслителя. Однако тот оставил будущим поколениям в наследство не только проблему, но и механизм ее решения. Человек, неспособный существовать без Бога, должен быть преодолен. На его место придет Сверхчеловек, который сам определяет для себя смысл жизни и этические нормы. Сам в полной мере является творцом этого мира, доступного теперь для любой самой радикальной перекройки.

В поисках себя

Одной из возможных форм перекройки был коммунизм, другой — нацизм. Для Германии, превратившейся в наиболее успешно развивающуюся страну Европы, а затем жестоко униженной поражением в Первой мировой войне, именно нацизм оказался самой органичной формой поиска себя в мире, оставшемся без Бога.

Когда читаешь застольные разговоры Гитлера, больше всего поражает обилие рассуждений о сравнительных достоинствах и недостатках отдельных наций. Фюрер не просто декларировал нацизм, он дышал и жил им даже в часы отдыха.

Сверхчеловек был «назначен» по этническому принципу, что, с одной стороны, автоматически предоставляло каждому немцу опору в эпоху тяжких испытаний, а с другой — столь же автоматически записывало в недочеловеки каждого, кто не имел счастья родиться арийцем. Подобная форма интерпретации ницшеанства была не единственно возможной, но тем не менее вполне вероятной.

Гитлер не столько формировал Сверхчеловека, сколько сам был в плену у него. Склонная к мистике, артистическая натура фюрера готова была воспринимать то, чего человек с рациональным восприятием жизни просто не видел. «Новый человек уже живет среди нас! — воскликнул как-то Гитлер в беседе с Раушнингом. — Он здесь! Он смел и жесток! Я ощутил трепет в его присутствии...»

Этот повелитель Европы и вправду мог трепетать, поскольку являлся не более чем игрой идей, порожденных эпохой. Гитлер, заключал Г. Раушнинг, был «временной одеждой квазидемонических сил. Подобное существо мог бы выдумать Достоевский: соединение болезненного беспорядка с тревожным могуществом».

Гитлер не был, в отличие от Муссолини, изощренным политтехнологом, готовым менять взгляды и союзников под воздействием обстоятельств. Он верил в судьбу, в свое великое предназначение и перекраивал мир под воздействием этой веры.

Почти ничего не привязывало его к тому старому миру, который нуждался в переустройстве. Тощий, потертый человечек, в отличие от мощного, лощеного Муссолини, никак не выглядел хозяином жизни. Если дуче буквально коллекционировал любовниц, то фюрер до последнего дня своей жизни даже не был женат. Известны два его романа—с Гели Раубаль, которая покончила с собой, и Евой Браун, дважды неудачно пытавшейся сделать то же самое.

Но, скорее всего, он являлся импотентом (а в дополнение к этому вегетарианцем и трезвенником). Душой он жил в мире вагнеровских опер и циклопической архитектуры будущего Берлина, с трудом отдавая прозу будней генералам и гауляйтерам, среди которых чувствовал себя белой вороной, поскольку эти плебеи ничего не понимали в искусстве.

Свой трепет перед Сверхчеловеком Гитлер, обладавший феноменальным ораторским даром, транслировал на многомиллионные массы. И они заражались от этого медиума видением новой Германии, новой Европы, нового мира. Того мира, ради которого стоит пролить даже реки крови.

Нацистская элита не принадлежала к числу патологических садистов, получающих удовольствие от убийств. Гитлер вообще никогда не присутствовал при убийствах, а Г. Гиммлер, являвшийся непосредственным организатором «окончательного решения еврейского вопроса», однажды поглядев на «решение», чуть не упал в обморок. Знаменитые газовые камеры были изобретены для того, чтобы избавить впечатлительных немецких солдат от необходимости смотреть в глаза расстреливаемым.

В плане легкости совершения убийств немцам могли дать сто очков вперед, скажем, хорватские усташи, которые с легкостью не то что расстреливали сотни сербов, но просто вырезали их ножами. Гитлеровцы же принадлежали к культурной нации, руководимой не примитивными инстинктами, а идеями. Парадокс геноцида состоял в том, что нацисты открыто признавали, каким тяжелым психологическим испытанием он стал для немцев, но тем не менее «мужественно» шли вперед, видя именно в нем путь к светлому будущему.

На этом пути было два препятствия. Во-первых, недочеловеки, которые по природе своей не способны жить как подобает арийцу. Во-вторых, нехватка жизненного пространства. Отсюда вытекали две главные задачи, которые требовалось решить Гитлеру: геноцид и оккупация соседних территорий, на которых можно было расселить миллионы трудолюбивых германских фермеров.

Правда, поскольку этих миллионов не было в наличии, эсэсовцы, наряду с задачей устранения недочеловеков, получали и задачу воспроизводства сверхчеловеков. Специальным распоряжением Гиммлера они были наделены функцией «племенных жеребцов», которым вменялось в обязанность без устали улучшать породу поляков, русских, украинцев, из которых, в отличие от евреев, еще можно было сформировать кондиционный человеческий материал.

Формировавшаяся в мечтах на гигантских просторах от Эльбы до Волги патриархальная сельская идиллия представляла собой разительный контраст с жуткой промышленной цивилизацией, в муках рожденной иудео-христианством. Первая давала простор для формирования гармоничной личности, Сверхчеловека. Вторая — перемалывала нацию жерновами Великой депрессии. Поэтому перед Гитлером не стояло вопроса: убивать или не убивать, воевать или не воевать.

Гиммлер напутствовал своих подчиненных словами: «Я жду от вас сверхчеловеческой бесчеловечности. Такова воля Фюрера». Сверхчеловек обязывал.

Нацизм вряд ли мог обойтись без недочеловека: поиск врага сплачивал народ и давал ему цель. Что же касается особой зацикленности Гитлера на еврейском вопросе, то это, возможно, не более чем историческая случайность.

«Отец» сверхчеловека — Ницше был совершенно чужд антисемитизма. Более того, нельзя сказать, что неприязнь к евреям вообще являлась характерной чертой Германской империи — здоровой, динамичной и не нуждающейся в козлах отпущения.

Конечно, в известной мере антисемитизм затронул все ведущие европейские державы (взять хотя бы «дело Дрейфуса» во Франции или «дело Бейлиса» в России), и Германия не была исключением. Но где еврейский вопрос стоял особенно остро, так это на родине Гитлера — в Австро-Венгерской монархии.

Австрийские немцы, бывшие еще в середине XIX века господствующей нацией, к началу нового столетия вынуждены были все дальше отступать под давлением численно превосходящих их славян и преуспевающих в материальном отношении евреев. В раздираемой противоречиями, агонизирующей империи немецкие националисты давали арьергардные бои, все более отчаиваясь и озлобляясь, поскольку у них не было шансов сохранить хотя бы status quo.

Сгустком противоречий стала предвоенная Вена, где каждый десятый был евреем и где бурно развивалась социал-демократия (с большим семитским элементом внутри себя), сумевшая уже в 1919 году взять власть в свои руки. Вот в этот котел и попал в 1907 году восемнадцатилетний Адольф. Здесь он испытал первые в своей жизни неудачи.

По улицам прекрасной Вены, сады и театры которой еще помнили вальсы Штраусов, бесцельно бродил молодой человек. Повсюду бурлила жизнь: чиновники спешили на службу, хозяйки — в магазины, кухарки — на рынок, няни с детишками — на прогулку. По вечерам зажигались огни ресторанов и театров, куда кавалеры вели дам. Казалось, у каждого есть свое дело, свои знакомые и друзья, дом, где его ждут. Молодого человека никто не ждал. Он был никому не нужен и жил в ночлежке.

На «дно жизни» опустился юноша из вполне благополучной семьи, где формально было все «не хуже, чем у людей»: дом, служба, достаток. Там не было особенной теплоты отношений и интеллектуального пространства, но не было также и грубого насилия со стороны отца, которого интересовали лишь пчелы да политика.

Фамилия Гитлер известна примерно с XVI века и, возможно, имеет чешские корни. Отец, Алоиз Гитлер, был незаконнорожденным и довольно долго носил фамилию матери — Шикльгрубер. Он служил по таможенному ведомству и дослужился до высшего чина, на который мог претендовать. Мать, Клара, была на 23 года моложе мужа. Она работала служанкой и любовницей в доме Алоиза еще при жизни его предыдущей жены. Простота нравов этой «католической семьи» явно говорила о том, что Бог в ней давно уже был мертв.

Адольф родился в 1889 году. С первых лет жизни он доказал свою цепкость: четверо братьев умерли в младенчестве. Адольф выжил. Может быть, его «привязывал» к жизни подарок злой феи: в 1889 году в Вену прибыл Чемберлен, влюбившийся в немцев и приступивший к разработке расовой теории.

Вот уже более чем полвека исследователи пытаются объяснить феномен патологического злодея — Гитлера, исходя из анализа семейной обстановки. Психоаналитики исписали горы бумаги, сводя «корень зла» к Эдипальному треугольнику «отец — мать — ребенок», где грозный отец отбирает у сына мать — женщину первых лет его жизни.

Маленький Адольф не смог проявить великодушие и поделиться с отцом своим сокровищем. В результате в эмоциональном плане он навсегда остался в возрасте шести лет, когда моральные нормы еще только начинают формироваться.

Многие исследователи отмечают крайнюю степень самовлюбленности Гитлера — нарциссизм. В этом смысле знаменитый магический взгляд Гитлера, действовавший на собеседника как взгляд удава на кролика, на деле оказывался взглядом почти аутиста. Чем менее человека волнует мир, тем загадочнее кажется его взгляд.

Еще один диагноз — некрофилия — был поставлен Э. Фроммом. Он проследил, каким образом из детской предрасположенности к деструктивному поведению путем стечения обстоятельств возникла ненависть ко всему живому. Но деструктивное поведение в детстве необязательно ведет к появлению деструктивного характера в зрелости. Предрасположен ли был к геноциду Том Сойер с его дохлыми кошками?

Воспитание детей было одинаково авторитарно в тысячах семей Европы. Многие сыновья в 14 — 15 лет уходили из дома, как это сделали в свое время сам Алоис и его старший сын. Они шли своей дорогой, взрослея по пути. Они все время чего-то хотели. Адольф же не хотел ничего. Вернее, твердо знал, чего он не хочет. И свою линию поведения гнул железной рукой, заставив плясать под свою дудку всю семью.

Он не хотел жить в реальном мире и оставался в плену детских игр вплоть до 15 лет. Он сбежал с торжества, посвященного его конфирмации, и подтерся школьным аттестатом. Он безобразно учился и, чтоб отвязались, придумал отговорку о своем таланте художника. Все сходило ему с рук.

Возможно, он верил в свое артистическое будущее, но, провалившись на экзаменах в Академию художеств, не сделал практически ничего, чтобы мечта воплотилась в жизнь. Видимо, понял — это не то, не для него. А что для него — этого он еще не знал и ждал знака судьбы.

Рагнарек

По улицам прекрасной Вены бесцельно бродил молодой человек, который был никому не нужен. Но если он не такой, как все, значит, он уже выделен судьбой из толпы самодовольных и сытых бюргеров для чего-то высшего, особенного. Его одиночество и нищета в настоящем являются залогом величия в будущем.

Гитлер всматривался в лица горожан космополитичной Вены: он уже не завидовал, но презирал их и предвкушал свой триумф. Он уже прозрел и знал, в чем его сила. Сидя в мужском приюте и рисуя картинки на продажу, он слушал разговоры постояльцев. Свидетели вспоминают, как иногда какое-то слово «зажигало» Гитлера, он вскакивал со своего места и произносил страстную речь, потом так же внезапно заканчивал ее и садился в свой угол. Обитатели ночлежки слушали как зачарованные. «Коричневый дудочник» учился наигрывать свою незатейливую мелодию.

Так прошла венская жизнь. И вот наступила война. Впервые в жизни Гитлер понадобился. Его, маргинала и второсортного австрийского немца, призвала сама Германия. Он служил связным, что соответствовало его мироощущению волка-одиночки, участвовал во многих сражениях, был ранен, награжден двумя Железными крестами за храбрость. Он чувствовал себя сопричастным ходу истории и творил ее для Матери-Германии. Он был винтиком в машине надежности и порядка. А потом все рухнуло, началась полоса революций.

Тысячи людей почувствовали, что их предали и унизили. Народ стал жить лишь одной мечтой — мечтой о реванше. К.-Г. Юнг анализировал в эти годы сотни сновидений своих немецких пациентов. Он видел, как год от года нарастали элементы первобытных инстинктов, жестокости и насилия. Одновременно появились мотивы порядка. Так сформировалась «толпа», жаждущая «нового порядка» и ради этого готовая на любое насилие. Толпа ждала вождя.

В 1919 году Гитлер агитировал среди солдат против революционеров. Тогда же он вступил в одну из мелких партий, которая под воздействием его дьявольской энергии быстро разрослась и была переименована в НСДАП: дудочка играла все громче и отчетливее. К этому времени Гитлер окончательно уверовал в свое предназначение: он послан Провидением для того, чтобы воссоздать тысячелетний Рейх.

Германский народ на деле должен был доказать свою принадлежность к расе сверхлюдей. Позже фюрер изречет: «Если немецкий народ в этой борьбе потерпит поражение, значит, он был слишком слаб. Значит, он не выдержал свое испытание перед историей и ни к чему иному, кроме гибели, не был предназначен». И тогда исходом станет Рагнарек — гибель богов.

Известно давно, еще со времен магической практики: грозного врага достаточно высмеять, принизить, и он уже не кажется таким страшным, поскольку лишен магической силы. В наш просвещенный век сплошь и рядом происходит то же самое. «Коричневая чума», надвигавшаяся на мир, была страшна, но ее можно было заклясть. Так появился, например, «Диктатор» Чаплина. И у миллионов людей в мире создался образ брызжущего слюной, бесноватого фюрера.

Он мог быть и таким, если этого требовали обстоятельства. Но он был одним из немногих, кто всерьез штудировал Г. Лебона и знал, как повелевать толпой. «Толпа женственна по своей природе», — учили первые политтехнологи. Ее надо брать силой, что и делал Гитлер. Будучи неспособным к нормальному сексу, он овладевал всей колоссальной толпой на площади. Его фантастической, ирреальной женщиной, «единственной невестой» (как говорил он сам) была Германия.

«Магнитофонные записи тех лет, —отмечает И. Фест, — передают атмосферу массового совокупления, царившую во время выступлений фюрера: затаенное дыхание вначале, резкие короткие вскрики, нарастающее напряжение и первые освобождающие вздохи удовлетворения, наконец, опьянение, новый подъем, а затем экстатический восторг как следствие наконец-то наступившего речевого оргазма».

В обычной же жизни, как об этом вспоминает А. Шпеер, Гитлер был вежлив, обаятелен, спокоен, корректен, дружелюбен, сдержан. В 1932 году генерал Тренер отметил, что Гитлер производит приятное впечатление — как скромный и достойный человек, стремящийся к лучшему. Он имеет хорошие намерения, однако это — энтузиаст, пылкий и многосторонний. Через год пылкому энтузиасту доверили пост канцлера.

Создав на голом месте партию, Гитлер привел ее к победе примерно за 12 лет. Дудочка дала сбой лишь раз, во время Пивного путча 1923 года, когда Гитлер решил повторить поход Муссолини на Рим. Авантюра не удалась, и отныне он действовал только законным путем, который и сделал его фюрером всея Германии.

Еще 12 лет довелось ему править зачарованной страной, возводить Асгард, обитель богов, обитель сверхлюдей — прекрасных и жестоких, как в древних германских мифах. А потом Асгард рухнул, погребя под обломками своих обитателей, сумевших создать миф XX века, но не сумевших стать бессмертными, не сумевших решить ту проблему, которая породила их ужасный романтический порыв.

В последние дни войны Гитлер покончил с собой. Перед этим он страшно опустился. Зарывшийся в бункер и страшно одинокий, он общался только с овчаркой Блонди, вымещая на людях всю горечь утраченных иллюзий. Концентрация воли уступила место истерикам, воздержанность — бесконечному поглощению пирожных, оставлявших грязные следы на мундире. Но ушел он из жизни мужественно, как солдат, проведший несколько лет в окопах Первой мировой. В последних словах политического завещания фюрер требовал от преемников блюсти расовые законы и бороться с мировым еврейством.

Он ни в чем не раскаивался и ни о чем не сожалел до последнего дня, веря в себя как в человека Судьбы. И душа его, отлетая в Вальгаллу на вечный пир героев, оставляла позади себя разоренную страну, оккупационный режим и миллионы маленьких сверхчеловеков, трепещущих перед грядущей местью восточных варваров и страстно желающих лишь одного: стать просто-напросто европейцами.

Европейцами, три поколения которых будут каяться перед миром за содеянное их фюрером.