Интеллигентские позы

(Вильнюс, сезоны 60-70-х голов)
Жанр: социологическое эссе (предположительно)

Сергей Рапопорт

Посвящение

"Ежеутренний туалет занимает у нас разнос время. У одних - это просто автоматика: привычный облик, мелькнувший в зеркале. У других - сложная продолжительная процедура. В любом случае - это выход из безликой ночной наготы в устойчивую социальную определенность, достаточную для того, чтобы нас опознали знакомые, чтобы мы опознали себя и чтобы весь остальной мир не выразил резкого удивления при нашем появлении".

Эти слова - не более чем литературно-завлекательная попытка введения читателя в описание НЕКОТОРЫХ черт ОТДЕЛЬНЫХ представителей нашей интеллигенции. Несомненно, будут затронуты и более общие интеллигентские характеристики, но лишь постольку, поскольку они отражаются в анализируемом ниже объекте.

Для самого начала: анализируемая категория интеллигентов выделяется своеобразной потребностью в "показухе" - прежде всего среди так называемой художественной интеллигенции, затем - в чуть меньшей степени - научной, еще меньшей - технической. Для дальнейшего ограничения объекта воспользуемся схематичным выделением в составе интеллигенции 4 групп:

1. первая ("А") группа - это знаменитости, живые герои нашей культуры, вошедшие в актуальную ее историю. Внешним признаком этой группы является то, что их знают в лицо и по имени, так что с помощью прямого указания пальцем можно для познающих соединить имя с лицом и вызвать реакцию: "ах! так это знаменитый...";
2. вторая ("Б") группа не располагает такой мерой индивидуализации социального внимания, как первая, однако претендует на это, ведет специфическую борьбу за именное вхождение в культуру. В-связи с этим, в частности, возникает сложная проблематика знаков отличия, которой мы займемся ниже;
3. третья ("В") группа и не претендует на роль в культуре, ограничиваясь чисто внешней демонстрацией причастности к ней;
4. наконец, четвертая ("Г") группа - это те интеллигенты, которые по тем или иным причинам не участвуют в описываемой нами "игре", для которых борьба за культурное значение "нерелевантна" = несущественна (за6егая вперед, сообщим, что основанием для этой классификации служит психологическое (или, иначе, мировоззренческое) значение внешности для представителей разных групп: если для героя из А вся - т.е. любая - его внешность принята-санкционирована культурой и тем самым может не беспокоить его психику, если для персонажа из Г тоже несущественно, чтобы его наружность была заметной, отклонялась от общего стандарта, то для членов групп Б и В важна отмеченность их внешнего вида. Однако принципиальная разница между ними в том, что В носит свой поверхностный "грим" без каких-либо внутренних проблем; иными словами, вся проблематика внутреннего соответствия внешнему знаковому уровню, излагаемая далее, целиком относится только к группе Б)

Как нас сразу же внешне отличить от других

В будничных просторах столиц и крупных городов нашу группу - одиночек или компании - отличит, пожалуй, лишь специально наметанный глаз, зато она легко отличима в провинции - па селе, в районном городке, в междугородном автобусе. Крайне редко, однако, возникает оказия для "гала-представления" - парада сразу большого количества участников группы. Воспользуемся условно таким поводом, чтобы дать беглую инвентаризацию внешних примет нашей группы. Таким поводом может быть, допустим, премьера нового фильма в столичном кинотеатре или, скажем, такое событие в культурной жизни, как информационный показ так называемых фондовых фильмов. Если читатель впервые попадает на такое мероприятие, он не сможет не заметить и не пережить многокрасочного шествия одежд, рисунков внешности, осанок, походок, выражении лица. Правда, здесь наша компания обычно перемешана с представителями А-группы (что создаст довольно кощунственный перепад уровней и значений), однако нас -большинство. Итак, перед нами - прежде всего множество самых разнообразных бород, бакенбардов, усов, длинных волос - в их замысловатейших комбинациях; кожаные, замшевые, вельветовые куртки (редко - пиджаки); атрибуты одежд нездешнего производства; свитера, гольфы, сорочки поверх гольфов (светлые поверх черных); жилеты, разнообразные виды изысканных головных уборов; детали экзотического происхождения; трубки в зубах мужчин; черные очки - в любое время дня. Как специфически женские разновидности оформления наружности отметим частые омолаживающие прически (а ля гарсон); волосы могут быть прикрыты легким платочком; джинсы; темные и особенно черные тона одежд пользуются повышенным успехом. Часть нашей публики может носить гольфы или куртки в любое время года, даже в жару не давая себе поблажки. Характерным является и подчеркнутая чистота, новизна, "стерильность" кожи и одежд, этим достигается антибудничность внешности, ведется особо острая война со всякого рода дырками и заплатами, пятнами и другими признаками запущенности. Только безупречная внешность дарует некоторое внутреннее спокойствие нашему клиенту.

Предлагаемому реестру нетрудно возразить: "Но, позвольте, те же внешние приметы - при нынешней демократизации моды - можно обнаружить сплошь и рядом; с другой стороны, и в этой компании - немало обходящихся и без этих признаков!"

Прежде чем ответить на возражение - два слова "теории". Условимся считать, что среднеуличную будничную внешность современного человека можно подразделить на следующие типы:

1) тип детский; 2) тип молодежный (т.е. свойственный теперешней молодежи); 3) тип взрослый - нейтральный, т.е. характеризующийся стереотипной организацией внешности соответственно социальному слою. Так, для мужчины-интеллигента - пиджачная пара без каких-либо изысков, сорочка, галстук; при недостатках зрения -светлые очки; определенная мера отклонений от стандарта - скажем, измятость одежд, небольшое пятно, царапина - вполне допустимы, не являются трагедией; 4) тип взрослый - отмеченный (на жаргоне - "маркированный"), т.е. заметный на фоне типа второго, причем заметный в обе стороны - а) "ниже" нейтрального (таков, например, пьяница, гражданин, вовсе не следящий за внешностью, и т.п.); б) "выше" нейтрального, надстраивающийся над ним с осознаваемым или неосознаваемым намерением выделиться. (Кстати, если уж придерживаться возрастного критерия, то для нейтрального типа внешности приемлемо снижение требовательности соблюдения стандартов с постарением человека - некоторая "запущенность", ослабление контроля за собой нормально маркирует старость.)

Понятно, что внешность нашей Б-публики отличается отмеченностью высокого сорта. При этом требуется стабильность позы: недопустимы отклонения от стандартов группы ни по возрасту (отсюда, в частности, эффект "моложавости" наших персонажей), ни по обстоятельствам. Как правило, каждый член группы отмечен по крайней мере одной чертой из всего набора. Наконец, почти всегда присутствует или подразумевается "групповой контекст", т.е. мы воспринимаем или воспринимаемся вместе с коллегами по группе, так что в каждый данный момент времени и бород, и джинсов, и гольфов, и фигурных очков, и прочих примет отмеченности предостаточно. Однако самих внешних знаков для опознания группы недостаточно. Групповой контекст восприятия действует и "содержательно": скажем, я обладатель большой бороды и па мне черная замшевая куртка; это уже настораживает; однако этого мало - зрители могут знать в лицо моего собеседника (допустим, начинающего поэта, имеющего определенную престижную цену), тогда зрители ассоциируют нас в один снобный уровень - типа "о! икс разговаривает с игреком, значит, и икс из "тех же". Получается взаимоподдерживающийся театр значений, и мы счастливы - на людях - своей коллективной отмеченностью.

Но дело не только в особом наборе внешних примет. Суть в том, что эти приметы составляют для каждого из носителей цельный образ, рассчитанный - вольно или невольно - на самовосприятие и на восприятие. Иначе говоря, возникает проблема "чтения" набора этих знаков. Наша группа предлагает довольно устойчивый и доступный в той или иной степени всем интеллигентам контекст для расшифровки своих отличительных признаков. Именно этому (т.е. ответу на вопрос "ЧТО?" и "КОМУ?" говорят все эти позы, убранства, интонации) и посвящены претензии настоящего текста. В связи с отсутствием эмпирических исследований на эту тему мы в состоянии предложить лишь первую, весьма условную схему, предопределенную нашим авторским восприятием.

Перед тем как начать анализ значений, просто представим перечень наиболее типичных поз с точки зрения образов, возникающих в социальном восприятии в результате воздействия набора названных выше внешних примет. Названия здесь самые приблизительные - это всего лишь первый сигнал к опознанию.

Все создаваемые нами образы можно объединить претензией демонстрировать ДУХОВНОСТЬ, т.е. отмечать нас как людей с глубокой подлинной внутренней жизнью - в рамках европейских культурных ценностей. Подробнее "духовности" мы коснемся ниже. Пока же отметим, что в качестве дополнительного стилистического индикатора духовный интеллигент может быть: Утонченный, Изящный, Рафинированный, Вдумчивый, Богемный, Страдальческий, Торжественный, Серьезный, Сдержанный (т.е. ничему никогда не удивляющийся). Рассеянный, Легкомысленный, Фанатичный, Суровый, Угрюмый, Аристократический, Снисходительный, Загадочный, Утомленный, Вялый (скептический), Циничный, Ослепительно-остроумный, Изысканно-светский, Грубоватый, Мудрый (т.е. знающий нечто такое, что...) и т.п. Речь тут идет не о свойствах характера (хотя и они могут иметь место), а о полуосознанно организуемом впечатлении. Эти дополнительные индикаторы могут помещаться на одном носителе сразу по несколько, меняться, скажем, в течение одного вечернего приема, тем не менее выбор поз довольно устойчиво отличает каждого члена в структуре поз группы. Динамика поз тут не в почете. По статичным позам мы узнаем друг друга или пока незнакомого, даже приезжего интеллигента.

Каждая поза предопределяет и переживание интеллигентом своего присутствия в мире. Упрощенно говоря, все стилистические отметины можно распределить по трем ориентациям: 1) ориентация на европейские качественные стандарты: она в первую очередь характеризуется стремлением к "не-здешнему" облику и образу; 2) ориентация на восточные стандарты: имеется в виду некая "буддистско-йоговская" разновидность не-здешности; 3) ориентация на народные (национальные) стандарты: легко отличить по подчеркнутой простоте, национальному колориту, это "здешность", но чаще всего в сочетании с "не-теперешностью", ретронародностыо - вплоть до демонстрации определенной дозы антиевропейскости, даже антиннтеллигентности. Встречаются также и причудливые комбинации этих тенденции.

Системная характеристика "духовности", которой мы обладаем, имеет синонимичную разновидность, которую можно назвать ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬЮ каждого из нас - иначе говоря, мы должны восприниматься как "неповторимые духовные единицы". Переводя эту нашу претензию на социологизированный язык, можно сказать, что группа, во-первых, высоко ставит ценность "индивидуализации", во-вторых, добивается этой ценности всей группой, коллективно, т.е. наша инднвндуализированность должна всеми участниками зрелища именно читаться как таковая (ибо подлинная социобиологнческая неповторимость не знакова, незаметна). Короче, в контексте групповых значении "индивидуальность" оказывается синонимом "групповости" (= коллективности). Погружаясь в анализ содержания интеллигентских поз, мы условно разделим его на две темы - "биологическую" и "социальную", хотя на самом деле они тесно связаны.

Протест против биологической унификации

Как ни печально, но биологические характеристики представляют собой сильное унифицирующее явление, хотя и чувствительное к социально-культурным различиям. Достаточно представить себе нашу изысканную группу, скажем, в коллективной городской бане, чтобы ощутить нагляднее, что мы имеем в виду под унификацией. Разумеется, натуральное, ничем специальным не отмеченное человеческое тело - фигура, лицо, руки и т.д. - поставляет нам немало существенной информации друг о друге, зачастую неосознаваемой, хотя и используемой прагматически. Эта информация находится вне интересующей нас здесь системы различии. Именно на борьбу с социокультурной безликостью естественной внешности и направлена (частично) ее режиссура со стороны наших персонажей.

В мужском, например, антураже значительное место занимает борода. Наши позы занимают свое место в общей истории бородатости и развитии ее значений.

Важно то, что мы отличаем заросшесть дикаря, только что вышедшего из пещеры, от растительности гомо сапиенса, на которую - согласно контексту всей внешности - затрачены сознательные усилия (точнее, отличающиеся коммуникативным намерением). В потоке обычных контактов взрослые сапиенсы непроизвольно ищут во внешности незнакомого человека приметы управляемости, культурной организации - при отсутствии оных борода может нас и напугать как знак свирепости, стихийности, неуправляемости поведения (это вообще один из стереотипных знаков угрозы, агрессивности). Бороды наших героев вместе с тем имеют тенденцию уклоняться и от другой крайности - от чрезмерной организованности, аккуратности, "прилизанности" бород, поскольку это может ассоциироваться с повальной модой подражателей из группы В. Итак, борода (еше раз подчеркиваем - в общем контексте внешности человека) должна обладать достаточным набором признаков культурной управляемости, с одной стороны, и достаточной буйностью, с другой, чтобы выражать то, что ей назначено выражать и в связи с чем она и объявилась на лице: духовность (эдакую монашескую), мужескость, загадочность, художественность натуры, богемность... Сказанное в той же мере относится и к другим формам лохматости (длинным волосам, усам, бакам), а также и ко всем в принципе методам организации внешности. Везде мы наталкиваемся на типичное противоречие между претензиями наших героев на естественность и отмеченность одновременно. (Такой же коммуникативной организованностью, т.е. режиссурой внешности с непроизвольным расчетом на сообщение о чем-то воспринимателю мотивирована бывает подчеркнутая антиволосатость - наголо бритый череп.)

К той же системе значений можно отнести и бунт нашей компании против работы времени, старения, повторяемости. Кажется, это один из главных врагов нашей группы. Автору двадцатилетие назад довелось участвовать в лихой молодежной примерке поз и масок; казалось тогда, что это не более чем невинная юная игра - в преддверии настоящей жизни. Прошло десятилетие, второе, идет третье... и наши позы и роли неизбежно мертвеют на наших неминуемо стареющих лицах, фигурах. Оказывается, это и была жизнь, форма проживания интеллигентской биографии - поэтому она и заслуживает пристального внимания. Поэтому также для нас характерна своя разновидность культа молодости - в частности, цеплянье за внешние атрибуты молодости (прически, джинсы, повадки), по крайней мере такое оформление внешности и нутра, которое избавлено было бы от возрастного критерия как "безвременная духовность", точнее, эта "вечная" молодость консервируется где-то на рубеже 30-40 лет, но ни старше, ни моложе. Как же выглядит наша группа в глухой старости? Пока данных нет, ибо наблюдаемое поколение пока не достигло таких показателей. Есть, правда, примыкающие к группе осколки прежних эпох - причудливые образцы снобно-интеллигентского старения. Однако мы до сих нор относились к ним снисходительно-иронически - с нами такого никогда не может произойти. А тем временем по пятам возникает в снобариумах столицы новая флора - среднего поколения, те, кому сейчас еще нет 30, но уже не 20: ими мы здесь не занимаемся; так же, как не фиксируем особенности совсем юной поросли - ниже 20-у той свои ужимки, культы, места демонстрации поз. Что же касается нашей дряхлеющей на посту группы, то тут общую тенденцию можно охарактеризовать как ориентацию членов нашей группы на ценности нестатичности, новизны, духовной динамики, хронической перспективности личности.

Реестр отмеченностей продолжает отношение группы к такому общему знаменателю людей, как половые различия. Во-первых, тут можно встретить и подчеркнутое безразличие к ним, демонстрацию примата духовности надо всем вынужденно-биологическим; есть примеры этого и среди наших мужчин и среди женщин. Во-вторых, у мужской части можно увидеть подчеркивание мужескости, огрубленности, почти - неуправляемости, презрения к слабостям человека.

Однако это не означает остракизма для тех наших мужчин, которые по своим биологическим данным не могут успешно исполнять такие роли. Диапазон мужских поз широк и позволяет стилистически компенсировать, т.е. подать как снобно выигрышные и те слабости и изъяны внешности и сложения (впалые груди, толщину и худобу, сутулость, слабость зрения, длинноносость и т.д.), которые у других социальных общностси считались бы потешными, престижно проигрышными.

В-третьих, женская половина нашей группы запаслась своим набором стилистических индикаторов духовности (ранее мы перечислили, в основном, общие и мужские): наши героини могут восприниматься как: Глубокие, Слабые, Томные, Поэтичные, Загадочные, Пренебрежительные, Не-разбирающиеся-в-материальных реалиях, Рассеянные, одновременно: Мягкие - для "своих" и Строгие - для "чужих", подчеркнуто - Мужеские (речь, повадки, выпивки) и т.п. - в самых разнообразных сочетаниях.

Особая песня в нашей теме - эротические значения. Тут следует различать организацию нами эротических "сообщений" из внешности - а) для люден нашего круга - группы Б; б) для интеллигентов В-группы; в) для неинтеллигентов. Тут вовсю царствует сексуальный снобизм, т.е. неосознаваемое превращение социально-символических стимулов в непосредственно сексуальные. Так, наши мужские позы пользуются особым эротическим спросом у женской публики группы В, и, может быть, особенно такие, которые у нас "внутри группы" читаются как подчеркнуто-асексуальные. Общеизвестная примета группы В (в этом отношении):

- престижная претензия иметь, наряду с законным мужем, любовника или любовницу (о чем должно быть известно многим)

- эта претензия чаше всего реализуется именно с представителями нашей группы.

Женские позы должны выглядеть, как правило, чем-то неплотским, стерильным, духовным, лишь вынужденно отягощенным женской формой - это чернота одежд и бледность лица, вроде бы вытесняющие эротическое восприятие. Но вот внутри нашего клана это же оказывается чем-то вроде условий эротической игры с оттенками пикантности. Другая разновидность духовной отмеченности женских поз Б-группы - это подчеркнутая легкость сексуальных отношений: это, мол, мелочь, недостойная внимания и трагедий (да и секс внутри равных вообще вроде лишен греховности и моральных нагрузок - как простая форма проявления доверия). Нет у нас статистических данных, но подчас оказывается, спустя время, когда путаница отношений проясняется, что многие наши герои создают семьи именно с представителями не-интеллигентских сословий. Иногда это означает, что член группы Б наконец избавился от напряжения, связанного с многолетним пребыванием в ней, в нем всплыла "естественная" (например, деревенская) основа и он благополучно выбыл в группу Г - уже до конца своей биографии.

Интересна тема эротических отношений членов групп Б, В, Г и не-интеллигентов с героями группы А; автору известны случаи, когда герой культуры извлекал своим вниманием из безликого окружения (например. Г-группы) какую-нибудь красавицу, она на время тонула в "их" мире, а потом возвращалась, непригодная к прежней жизни, но зато занимающая "железное" место в нашей группе. Однако увлекись мы здесь и этими нюансами, текст никогда бы так и не дошел до конца.

Своеобразной перекодировке подвергаются в нашей группе и такие биологические унификаторы, как беременность, рождение детей, сама нагота, так называемая интимность и т.д. - часть этого рассматривается в следующем разделе.

Но при всем старании остается все же значительная часть общезначимой биологичности, которая пока с трудом поддастся культурному "маркированию" в нашем духе. Эта часть старательно прячется нами за стены Дома, за пределы видимого поведения. Мы обязаны вести себя так, словно этого вовсе нет в природе. Взять хотя бы такую штуку, как болезни. Хорошо известно, что некогда отдельные болезни имели требующуюся культурно-престижную отмеченность - это касается чахотки, некоторых сортов безумия в конце прошлого, начале нынешнего века. Ныне же все тут смешалось. Такая напасть, например, как рак, обладает могучим унифицирующим (семантически) действием, а о таких неприятностях, как, скажем, геморрой, и говорить не приходится. В принципе, разумеется, любая деталь мира может быть престижно обработана при желании или необходимости, но это требует особой работы авторитетов-престижиых лидеров, редко кто этим занимается в рутинном потоке снобных будней.

Протест против социальной унификации

Со всех сторон окружающие человека социальные и демографические приметы, естественно, вызывают у нас потребность в серьезной работе по их "пересемантизации". Взять хотя бы банальность, неотмеченность происхождения. Для интеллигентов "европейской" (и, частично, "восточной") ориентации задача состоит в том, чтобы спрятать от чужих глаз или как-нибудь перекодировать подачу в нашем кругу своих живых деревенских или других родственников, с трудом вписывающихся в нормы групповой отмеченности. Зато будущее поколение - наши дети -сызмальства правильно ориентируется. В этом отношении интеллигенты "народной" ориентации избавлены от этих неприятностей... Для них важно лишь, чтобы родитель, попавший в групповое общество, был в достаточной мере управляем для извлечения из него выигрышного колорита.

Аналогично выглядит проблема непосредственного прошлого, "до-исторической" биографии члена группы, т.е. периода, охватывающего детство, юность (и первые взрослые шаги), которые еще не были престижно ориентированы, следовательно, прошли впустую (сказанное не касается, конечно, интеллигентских семей, в которых они могли получить нужную ориентацию - какую сейчас заблаговременно преподают детям). Нелепое прошлое нынешнего полноправного члена группы Б приходится или скрывать, или иногда подавать публике с автоиронией: "Вот каким неотесанным был я еще так недавно!"

Не менее болезненным, чем происхождение, является для нас ощущение географической (топографической) неполноценности, иначе говоря, переживание того, что провинциальность места существования обрекает нашего интеллигента на абсолютную второсортность - всего стиля жизни, мышления, деятельности. Отсюда вытекает знаковая проблематика компенсации вынужденной периферийности. Тут мы сталкиваемся вплотную с напряженной иерархичностью мировосприятия нашей группы: все ценности - от мест жительства и отдыха до людей и идей - все расположено на шкале с неравноценными точками. Где-то в Европе или Америке располагается обычно не очень определенный кочующий центр снобного мира, та точка планеты, по сравнению с которой все остальное - большая или меньшая глушь. Доводилось встречать переживание этого комплекса такой силы, что для в целом совершенно нормального человека почти все здесь было не то - и кофе, и книга, и одежда, и звук музыки, и сосед, и даже - дерево и река. Все было заражено вторичностыо. Иногда это ощущение самоуничтожающим образом поглощало и самого персонажа. Из сказанного ясно, что для компенсации развертывается система признаков не-здешности ("на уровне мировых стандартов"), Заграничное обладает сложным реабилитирующим действием на психику члена нашей группы - независимо от функционального качества этого иноземного предмета (хотя, конечно, то и дело можно услышать рационализации такого воздействия - мол, там материал лучше и качество выше). Тут тоже - своя иерархия: парижское лучше польского, но польское - выше своего.

Сказанное выше относится к нашим интеллигентам "европейской" и "восточной" ориентации. Географическая самодостаточность персонажей местной ориентации, разумеется, выше. Однако демонстративность сказывается и у них: в полемичности и подчеркнутости их здешности, в том, что вместо не-здешности у них нередко - не-теперешность, т.е. перенос престижного центра в прошлое, в ретро, в некую антицивилизованность.

Из той же оперы - и топографическая шкала мест проживания будней - в пределах того же города, где возникают престижно отмеченные места - "снобариумы" (но о. них ниже).

Будничная повторяемость каждодневных движений и отношений - следующий мощный социальный унификатор, для борьбы с которым используются средства знаковой режиссуры будней. Чтобы ощутить всю актуальность задачи, достаточно сопоставить престижное ("духовное") звучание таких занятий: глубокая беседа о новом фильме Капролетти или, на худой конец, Грановского - и ловля упитого сантехника для починки примитивно протекающего санузла (= уборной); доставание редкого заграничного стереофонического устройства - и средства от моли и т.п. В результате войны с бытом он заполняется рядом отмеченностей. Прежде всего маркированным должен быть супруг (супруга) - красотой ли, экзотичностью ли происхождения (скажем, из каких-то русских князей), престижностью занятия (ну, допустим, жена когда-то снялась в кино) или, например, разработанной резкостью манер и специфическим остроумием (пример: только на темы негров). Отличительная черта закрепляется за супругом надолго и вызывает устойчивые реакции группы. В тандеме "муж-жена" один из персонажей, как правило, играет роль рефлексивного ведущего, т.е. открытым групповым кодом сообщающего о намерениях; другой - молчаливого носителя знаков отличия. При этом оба рассматриваются как престижно-рекламное единство в групповом калейдоскопе ролей.

Обработке подвергается интерьер жилища - в сторону иноземной или национальной аранжировки (машины, аппаратура, безделушки, оснастка кухни, особенности кулинарии, книги, журналы - как минимум "Америка", "Англия" или вдруг "Корея" - для изысканного группового веселья; произведения искусства - с непременными знаками редкости, нездешности, труднодоставаемости; или -подчеркнуто-народные детали; или, как нередко, причудливые комбинации признаков). Как и в других сферах, демократизация отмеченностей, т.е. вторжение в данную сферу других сословий фактически обесценивает различительную функцию этих знаков и заставляет искать другие. Так. в условиях нынешнего книжного бума шедевры могут оказаться доступными изворотливым и недостойным представителям не нашей группы. В ответ на это наши герои вынуждены начать коллекционировать нечто анти-шедевралыюе - например, анатомические атласы, издания о насекомых островов Фиджи и т.п.

Заурядность будней - этот враг Духовности - преследуется и изгоняется нами изо всех прибежищ; или - старательно прячется за пределы видимого остальным поведения. Куда девать заунывно банальные бытовые занятия женщин - стирку, обслуживание стандартным образом появившихся детей, заботы периодов болезни, сеансы семейной расчетливости? Вообще стыдно делать нечто общебытовое, привычное, банально моральное с так называемой общечеловеческой точки зрения - и считать деньги, и проявлять непоказные элементарные чувства - скажем, дружбы, сострадания, жалости...

Сфера общения, бывания на людях отличается у нас театрализованностыо, ритуальностью. Любой акт контакта обязательно превращается в ритуал; допустим, па обычный званый вечер собирается сразу несколько интеллигентских поз и развивает общение по правилам церемониала, сложившегося стихийно в истории группы Б. Ритуал обеспечивает стабильность самочувствия участников, являет собой гарантию взаимного уважения, оформляет жизненно необходимую поддержку друг друга в общем сосуществовании. Поэтому в группе нежелательна и тревожна любая поведенческая импровизация, если, конечно, она не возникла "сверху" - со стороны члена группы А, вдруг оказавшегося на вечере. Вся жизнь героя А-группы - по определению - состоит из отмеченности, там нет ничего стихийного, все санкционировано текущей и будущей историей культуры. Если же импровизация возникла из наших рядов, она тут же вытесняется или же пробуется на зуб ритуальности: насколько она отрицает, занижает или колеблет торжественный групповой стиль, насколько она сама превращаема в пополнение ритуальных правил.

Некоторое представление о технике ритуальности может дать такой пример: наблюдаем встречу двух поэтов (скажем, разных полов); увидели друг друга посреди улицы, днем; приблизились, отлаженными движениями взметнули друг на друга руки, обнялись, вроде бы поцеловались; обменялись небрежно-ироничными репликами; разошлись, довольные друг другом.

Ритуальностью окрашены и остальные формы жизни - например, посещения отмеченных кафе (некогда - "Неринга", ныне - Дворец выставок в Вильнюсе) и прочих "снобариумов". В ритуальное движение по миру вовлекается обслуживающий персонал: в кафе за нами закрепляется специальный и постоянный столик, актеры - официанты и администраторы с полуслова подыгрывают нам, ведут себя с нами отмеченно - на глазах у фиксирующей это чужой публики. Доступные "снобизации" детали мира поступают на престижный аукцион в ритуальное обсуждение: качество кофе, его крепость, сорта ("арабика"), каков кофе "там", вина сухие, их эстетико-вкусовые нюансы, в иных кругах - только водка (в отличие от примитивных "чернил" для других сословий).

Украшение будней - поездки за границу, разумеется, в капстраны (близлежащими - нечего хвастать). Мозамбик или Испания, видевшие нашего героя, долго потом служат ему отличительным добавлением к персонально-групповой позе. Не-здешность однако простирается гораздо шире.

наших персонажей отмечена целым рядом особенностей: прежде всего системой группового жаргона - легких отклонений от литературного языка то в сторону эстетства, то, наоборот, в сторону грубоватого упрощенчества; нашу речь отличает известная "герметичность" - непонятность для непосвященных, недоговариваемость, многолетнего стажа аллюзии (намеки); следующая речевая характеристика - нездешность, употребление иноязычия (английских, французских, реже - польских слов и имен в их натуральном произношении), афоризмы, хохмы, присказки на тех же языках. Имена "оттуда" звучат как напев, мелодия причастности к чему-то неопределенно-нездешнему ("ДЕРРИДА" - с картавым “р”, с ударением на последнем слоге - с каким волнующим мистицизмом произносил это имя один знакомый интеллектуал).

Новое, неизвестное заграничное Имя, Название и т.п., завезенное в группу одним из нас, вызывает первичное оцепенение и приступ ужаса отставания: в глубине нашей психики сидит упорный комплекс снобной неполноценности, как личный, так и групповой; всегда подразумевается наличие на нашей и соседней территории такой группы, которая престижно обогнала, достигла снобной вершины - и оттуда ей и всему миру может открыться вся наша. (неопределенная) слабость и нагота, под страхом которой формируется групповая стабильность и стрессовость. Точно так же конкретный член группы может "опередить", в худшем случае -проскочить в А-группу (а именно эта цель скрыто освещает наш многолетний путь); в лучшем случае, персонаж на время вносит судорогу в стабильный аукцион поз, принеся новое ИМЯ. Какие у нас сложились правила реакции на подобные нарушения покоя? Ни в косм случае нельзя обнаруживать незнания Имени, показать, что оно застигло тебя врасплох. Сохраняй нейтральный с оттенком иронии вид или кивай с глубоким пониманием. А потом, за кулисами, можно поискать в источниках новое имя - или, еще проще, вовсе не искать: опыт научил, что дальше внешнего обмена именами экзамен не пойдет никогда и место в группе не поколеблется. В ожидании Страшного Качественного Суда над интеллигентом можно долго жить спокойно. Кроме того - согласно правилам внутригрупповой игры - член понахальнее может нехитрыми маневрами дискредитировать - не знаючи - как само новое Имя, так и доверчивость принесшего его.

Перечисленное выше можно считать внешним и второстепенным: Качество Человека отмечено бывает, в первую очередь, делом, таким занятием, которое концентрирует основные потенции личности. Для нашей группы в борьбе с серостью и старением нужны социальные роли, отмеченные анти-серостью, творчеством, неповторимостью. Все или почти все члены нашей группы занимают сейчас довольно стабильное место в социальной иерархии - в рамках интеллигентских занятий. Однако поскольку вокруг скапливается множество интеллигентов, не принадлежащих к нашему кругу, нужен отбор занятий, чтобы как-то отличиться от них. На первом месте по престижности - искусство и все, что так или иначе с ним связано. Крупнейшей фабрикой престижа является, например, кинематограф, причем, пожалуй, даже слишком демократичной. Диапазон ролей тут велик - от режиссеров (к группе Б относятся пока авторы, слабо известные) до осветителей - любой из них вправе носить черную кожаную куртку. Что касается остальных видов искусства, то они сезонно меняют свое престижное место - то живопись, то архитектура, то интерьер, то дизайн; а то и театр, поэзия. В любом случае существенно то, что само занятие каким-либо видом искусства для группы Б недостаточно для достижения той меры индивидуализации, какой отличаются герои А-группы. Частично этот недостаток возмещается групповой поддержкой: там, где именной герой культуры персонально представляет качество, у нас - фронт всей группы.

По пятам за искусством следуют "кормящиеся" на нем ответвления - эстетика, критика, литературо- и искусствоведение. Следом - по состоянию престижного рынка на 81 г. - гуманитарная наука, а в ней - философия вообще, западная - в первую очередь; психология; логика и методология; современная лингвистика; семиотика, структурализм...

Отношение наших героев ко всем этим занятиям сложное. Во-первых, официальная сторона дела (спрос, заказ, поощрения, качественные требования и т.п.) обычно не пользуется престижем, о ней принято высказываться иронично и даже пренебрежительно, демонстрировать серьезность тут нехорошо. С другой стороны, подчеркивается служение мировым, вечным, неконъюнктурным качественным стандартам деятельности. И в этом отношении наши персонажи, как правило, достигают высокопрестижных показателей (мы уже говорили, что результаты деятельности членов Б-группы чаще всего - на уровне качественных стандартов, хотя, разумеется, встречаются среди нас и "принципиальные" халтурщики). В целом сказанное характеризует отношение группы к официозу - тут и цеплянье за достигнутый статус, карьеру, привилегии, и - параллельно - непременное подчеркивание независимости, служение "поверх головы", невнятное фрондерство. Наконец, типично для группы и пугливое -отношение к этим поверх-официальным качественным критериям, желание уйти от этой ответственности, прикинуться принципиальным дилетантом, у которого нечто шедевральное может получиться как бы ненароком, играючи, без специальных претензий. Это же сказывается и при столкновении членов группы с заведомо высокопрестижным качеством (скажем, заезжим "оттуда" героем культуры): тут на первый план обычно выступает обильное самоуничижение ("да куда нам, с нашей серостью"), попытки кого-либо из наших (даже из А) претендовать на тот же уровень дружно пресекаются, осмеиваются; группа сплачивается в демонстрации нескрываемой второсортности, провинциализма. Схема везде та же: большие потенции - отсутствие условий - вынужденная серость. Таково лицо группы, обращенное к качествам А. Совсем иное дело - облик, адресованный группам В, Г и др.

Для групповой специфики характерно и то, что в группу, как это ни странно, допускаются и представители других занятий, важно при этом, чтобы они имели какую-либо дополнительную отметину, делающую их редкостями, достойными вхождения, -допустим, официант с высшими образованиями; спортсмен -бывший чемпион; модельерша, прославившаяся дружбой с Х из А-группы, и т.п. Эти занятия сближает с исконно нашими свойственная всем нам специфическая театральность, некое завышенное привлечение социального внимания к роли, что позволяет исполнителям как бы отслаиваться от должностной функции и быть еще кое-чем. Тут мы имеем дело с еще одной важной особенностью нашей компании. Можно ли сказать о ком-либо из нас: "X - это журналист, или психолог, или критик"? Т.е. - охарактеризовать с помощью невыразительного социального индекса? При том что сама фамилия Х - непризнанная величина в культуре? Действительно, Х - журналист на радио или архитектор, но попытка такого его определения вызывает у него снисходительную, гордую и слегка загадочную усмешку. Он не исчерпывается социальной ролью. Он еще нечто: потенция, будущая, нереализованная сверхвозможность, личность, не сводимая ко всему однозначному. Любое, самое трудоемкое, вечное и давно уже культурно освященное занятие (литература, наука, живопись...) теряет для нас стимулирующее значение, если нет ощущения зрителей (прежде всего - престижно важных), в глазах которых отпечатывается изысканность нашего занятия, его результатов, всего того, что я привношу сверх должностной обязанности. И вот это-то ощущение зрительской поддержки - одно из важнейших средств, цементирующих группу: каждый в этом хэппинингс - то зритель, то актер. Вместе с тем отсюда же вытекают и неустойчивость публики, и внутригрупповые иерархические раздоры, и зыбкость занимаемого каждым места на этой шкале.

Среди описываемых выборочных характеристик нашей компании следует отметить отношение к юмору. Остроумие должно отличать полноправного члена нашей группы, поскольку оно есть признак превосходства. Насмешливость распространяется на все, кроме групповых ценностей. Те же, что идут дальше и пытаются осмеять и себя и группу, рискуют потерять в ней членство. Отдельный подвид - это интеллигент, несколько скоморошничающий, демонстрирующий как бы несерьезность, фарсовость мира вообще, включая и атрибуты интеллигентской фанаберии. Тут вроде бы весь окружающий мир занижает, компрометирует и интеллигента своей примитивностью, серостью, биологичностью и будничностью - иначе говоря, всем, от чего мы открещиваемся изо всех сил. Но в то же время нашим персонажам свойственна повышенная боязнь стать объектом смеха - в меньшей мере со стороны неинтеллигентских сословий, в значительной степени - со стороны конкурирующих подгрупп в самой Б (не говоря уже об А), но страх насмешки скорее всего предусматривает некоего абстрактного судью, который, вдруг объявившись, может насмешкой проткнуть этот торжественный баллон достоинств, самоуважения, духовностей. Перед нами - типичная для Б-группы скованность, не-открытость психики, негибкость, боязнь самой возможности легко менять значения "верх" - "низ" (высокое - низкое). Самоуважение наше крайне напряжено и перезащищено. Вместе с тем тут не только боязнь насмешки, но и страх перед унижением, насилием - силами, которые могут небрежно надругаться над нашими Достоинствами и над которыми невластны интеллигентские окультуривающие заклинания.

Читатель может, удобствуя на диване, поразмыслить и о других занятных аспектах: перечне нормированных тем, обрабатываемых на больших и малых церемониалах группы; реестре знаний и умений, пользующихся среди пас актуальной престижной поддержкой. Очень занятны и игры наших персонажей с канонами всеобщей морали, когда они в одних случаях соблюдаются автоматически, в других - подчеркнуто, в третьих - не соблюдаются и тоже подчеркнуто, но неявно, стыдливо вес же исполняются, наконец, в четвертых - мы можем блеснуть суперменским пренебрежением к нормам и эффектным цинизмом (который, кстати, рекомендуется читать "наоборот" - как протест против вульгарности остального мира). А кое-когда уместнее оказывается отметиться неким иррациональным отклонением от общей морали: например, разведя вроде беспомощно руками, признаться в какой-нибудь национальной неприязни... Вот уж приводить в таких случаях "рациональные" оправдания таким идиосинкразиям - это явный признак примитивности группы В. Столь же интересны и особенности педагогики наших героев, т.е. их работы над душами своих детей - наследников группового великолепия. Так или иначе, анализируемая черта снобности пронизывает почти всю психику и поведение членов группы Б.

Состав группы Б

Из того, что уже сказано, должно быть совершенно ясно: даже беглый взгляд созерцателя без труда обнаружит, что среди деталей мира мы составляем легко выделяющуюся, изысканную и яркую композицию. Ее главная часть - это мы сами, остальное - высокопрестижные элементы окружающей среды, прошедшие специальную селекцию и семантическую обработку. Теоретически любой объект может "сублимироваться" до нашего уровня, однако практически в рутине повседневности мы различаем объекты престижно-ценные, малоценные и вообще скрываемые. Ко второй из этих категории относятся вещи презренные, но с которыми приходится считаться, - как, например, зарплатно-вынужденная работа, если не удалось устроиться пока в аристократическое заведение; общение с конторами быта и обслуживании; случайными соседями (не нашего круга) и т.п. Стремление отделиться от всего этого внутренне почти лишает их признаков существования в наших глазах: вроде они есть, а вроде их и нет вовсе.

Все остальные детали мира находятся в особом статусе. Небольшая часть их высокопрестижна и гордо отмечает наши претензии. Другие предметы престижно зыбки: любая книга, картина, фильм, сувенир находятся все время в снобно-напряженной ситуации выбора маркированности. Психологическая зависимость члена группы от престижной шкалы сильна и неустойчива. По поводу каждого нового компонента среды идет напряженное прощупывание друг друга на предмет престижных актуальностей;

на всякий случаи полезно демонстрировать небрежность к объекту и при. допустим, лобовых вопросах-оценках тут же снимать акцент: "Аа, так вы идете на концерт Икса?" - осторожный вопрос одного члена группы у другого. "Да нет, собственно, я..." - следуют варианты ответов: "мне навязали билет", "это жена (муж) хочет...", "меня, вообще-то, больше интересует, как одеты эти приезжие" и т.п. Важно показать неангажированность, непричастность: чем более всеобщий характер имеет конкретная ценность (все, допустим ломятся на БОНИ-М), тем отстраненнее должно быть к ней отношение (демонстрируемое). Здесь нашу публику преследует боязнь промахнуться и клюнуть на нечто ширпотребное, неаутентичное, массово-культурное. Скандал: вдруг расслабиться, потерять снобный контроль и клюнуть на второсортное - позора не оберешься. И так во всем. Предмет должен иметь четкую групповую санкцию для восприятия. В этом отношении психика наших героев "закрыта", консервативна, как бы заведомо не доверяет стихии непосредственного восприятия - а вдруг та заведет во дворец с черного хода, сквозь запах помоев? Если, например, цирк осужден группой как дурной вкус, то никаких контактов с цирком. (Вот, к примеру, Ф. Феллини, судя по мемуарам, может себе позволить быть иллюстрацией "открытости" психики и любить себе цирк и т.п. Ему хорошо - он из А-группы. А нам цирк можно хвалить разве что именно оттого, что это санкционировал сам Феллини).

На примере Феллини мы иллюстрировали один из главных способов допуска, введения какой-либо детали мира в список престижно-ценных единиц - это санкция со стороны представителя группы А. Однако и сама группа Б меняет набор ценностей - одни изгоняет (из-за утраты отличающей функции), другие вводит. Эту сложную творческую работу по "кодификации" единиц мира совершают обычно престижные лидеры в конкретных филиалах нашей Б-группы. Если лидер надевает данную одежду, хвалит какое-либо направление в искусстве, книгу, насмехается над другим событием - это немедленно становится снобным правилом, образцом поведения для остальных.

Следующей за лидером по значению фигурой в структуре данной подгруппы Б является человек-интерпретатор, который узурпирует право передавать и конкретизировать "указания" лидера, а в его отсутствие исполняет его функции; он же, в частности, занимается наставлением новичков, молодежи, которую (редко, правда) завлекла отмеченность нашей компании. Соответственно, за интерпретаторами следуют ведомые и фоновые персонажи.

Наличие всей группы единомышленников, поддерживающей друг друга в претензиях на элиту (второго сорта - по нашей классификации, - это непременное условие игры. Группа, объединенная социальным положением, открещиванием от окружающей серости и банальности, именами, известными только нашему кругу, особенностями внешности, - эта группа присутствует в нас всегда, часто - неосознаваемо, обеспечивая многолетнюю стабильность поз и позо-обмена, "нормализуя" претенциозность этих поз (каковыми они могут показаться людям не нашего калибра).

Никто не может ничего воспринять и принять извне без подразумевающейся поддержки группы. В публичных местах, где встречаются незнакомые "наши" - вот, например, на концерте в филармонии, - все мы (знакомые и незнакомые) сразу же вступаем в невидимое и непроизвольное общение, от которого зависит, в частности, внешнее выражение наших музыкальных впечатлений.

Можно, конечно, обнаружить и одиночных представителей Б-группы, мало контактирующих с себе подобными, однако, если это наш человек, то непременно можно будет наткнуться на ориентацию одинокого сноба на абстрактную (референтную) группу.

Следует добавить, что потребность в коллективной поддержке наших претензий имеет и более широкий смысл: мы ищем и находим созвучие не только среди знакомых и незнакомых нашего круга, но и в культуре вообще, в культурных текстах прошлого и настоящего, в стилях и жанрах проживания прошлой жизни людьми или художественными героями, которых мы по некоторым критериям признали похожими на нас. Для того, чтобы утвердиться в таком стиле проживания, который мы описываем, считать его естественным, несмотря на завышенность, "ненатуральность" по сравнению со здравым смыслом людей, не относящихся к нашей компании, - короче, для того, чтобы оправдать утрированный жанр жизни, необходима не только социально-групповая санкция ("так веду себя не я один, а все наши, уважаемые снобы"), но и социокультурная ("так вели себя в истории культуры такие-то сланные и полуславные...").

Вернемся, однако, к структуре группы Б. Для нее характерны особые симбиозы, состоящие из полунашсго представителя группы перехода из Б в А - например, художника, писателя, актера, и паразитирующего на его растущей известное! и члена Б-группы (одного или нескольких). Обычно этот второй - критик, теоретик искусств, вообще знаток, дегустатор творений первого. За "критиком" - "эстетиком" закрепляется и соответствующая роль-поза - "тот, кого удостоил дружбой художник А и который, значит, лучше кого бы то ни было из непосвященных и прочих понимает его творения". Таких симбиозов на всей территории Б множество, они вместе создают пересекающийся поток престижных значений - своеобразный барельеф сегодняшнего содержания культуры.

При всем том реальная компания внутренне иерархнчна и напряжена. Весь клан делится на подгруппы - и равноценные, и конфликтующие. Доступ в группу новым членам нелегок; каждый должен иметь по крайней мере одну четкую отметину - родовую, служебную, материальную; затем ему предстоит обрастать дополнительными признаками, постепенно составляющими позу. В социально-культурную историю столичного кафе "Неринга" вошел, например, угловой столик в малом зале, у которого собиралось несколько поколений "отмеченных". Среди них было несколько восходящих представителей А-группы, даривших своей растущей отмеченностью всех, кто завоевывал право прямым шагом от двери направляться именно к этому столику. Чтобы, однако, заслужить это право, клиенты долгонько должны были передвигаться в угол с соседних столов, постепенно повышая уровень знакомств, укрепляя свою позицию демонстрацией отмеченности; некоторые так и согласились на не слишком выигрышную, подчас - вовсе убогую роль, но лишь бы среди "них".

Борьба за место в группе - довольно болезненная. Отношения напряжены, ироничны (особенно - в молодости); демонстрация духовных потенций все время балансирует на оси "Моцарт" -"Сальери", с той лишь разницей, что гении, не ведающие о своей гениальности, в состав категории Б не входят. Там сплошные Сальери, однако поворачивающиеся друг перед другом то и дело таким ракурсом, который производит впечатление более высокой, нежели у соседа, "моцартовости". Обыгрыш идет на особом "языке" воль и уровней самоуверенности: выигрывает, проще говоря, тот, кто сыграет свою позу или реплику с большей самоуверенностью, аутентизмом, без каких-либо признаков сомнения в своем праве. В конце концов в сложившейся структуре компании реакции заслуженного и полноправного члена группы на любой самый неожиданный стимул должны быть монументально сдержанные-немногословные, глубокие или задумчивые. Блеск глаз, волнение или повышенная демонстрация снобных примет (т.е. легко распознаваемая, наивная) - все это признак куда более низкой ступени.

Основной состав группы Б - это исполнители, грубо говоря, двух типов: тревожные и сдержанно-торжественные. Если эта тревожность объясняется и индивидуально-психологическими характеристиками персонажей, и хронической неуверенностью в своей позе, и стилистическим индикатором "творческий поиск, сомнение...", то торжественных в нашей компании - большинство, охватывающее людей самых разных сортов.

Опишем набор примет одного знакомого, ярко иллюстрирующего Сдержанно-Торжественную модель сноба. Реакции его на все вокруг едва уловимые, ничто не может его удивить, застичь врасплох. Речь ровная, на лице всегда легкая ироническая усмешка. Ценность высказываний при этом резко повышается; за счет напряженной внутренней режиссуры, впрочем, за много лет почти автоматизированной, тексты подаются одноразовые, без ошибок и поправок, однако - выглядят естественными. Процесс мышления как бы происходит далеко за пределами контакта, нам же подаются резкие и точные результаты, готовые на все случаи. Все остальные вокруг выглядят но сравнению с ним суетливыми, не-мужскими, причем - независимо от качества высказываний и поведения. Напрашивается "интуитивная" истина: любое качество, поданное не в описываемом ключе, лишено цены. Характерна для нашего героя и полная обязательность остроумия, причем именно того типа, когда сам хохмач не улыбается. Разумеется, одновременно -смертельная боязнь быть хоть на миг объектом смеха, понести хоть малое поражение в общении. Обязательный успех, всегда и везде; никакого ангажирования в кипящие вокруг человеческие страсти. В крайних формах этот тип считает себя наиболее близким к группе А, подчас критикует ее героев за незаслуженность успеха. Перед нами - тотальная компенсаторная маска, результат каких-то несуразиц социализации. Вместе с тем - в имеющемся аукционе поз - это одна из самых выигрышных, успешных, поддерживаемых аплодисментами фонового окружения (группы Б). У партнеров по коммуникации создастся повышенный интерес к загадочности личности. Никакой потребности во внимании, полная информационная самодостаточность, независимость. На самом деле наш тип просто светится своей зависимостью - от успеха, от внимания окружающих, он весь вывернут наружу в служении зрителям. Поскольку, однако, именно это табуируется данной позой, создастся хроническая напряженность психики, сверхзащита, мобилизованность - на случаи неожиданностей, чтобы, не дай Бог, не оступиться и не оказаться смешным. Этот анти-экстраверт - как результат перестраховки перед людьми - проживает в своей глухой кожуре всю жизнь. (Бывают, конечно, и менее выраженные разновидности Сдержанно-Торжественной Позы, на которые также уходит большой кусок наблюдаемой нами жизни).

На другом, куда более простом полюсе нашего группового штата находится, например, один персонаж, который производит впечатление лишь недавно покинувшего ряды группы В. Вот простой перечень вещей, которыми он тайно и явно гордится: своя профессия (из гуманитарных дисциплин, пока еще не очень распространенных);

профессия супруга/ги (настоящий ученый); родственники супруга/ги (высокопоставленные); элитарный уровень знакомств; качество кофе, доставаемого но секретным каналам; национальность; любовь к театру и регулярное посещение; доступ к заграничной литературе и чтение ее на том языке; поездки за границу; принципиальность; наличие поклонников и поклонниц; ум; четкость мышления и т.д. В принципе для гордости годилась бы любая деталь мира, но перекодирующая способность ослаблена и потому значительная часть существования (в первую очередь - болезненное переживание снобных неудач) переносится за пределы видимого людям. Но это не единственная причина характерного для данного типа стремления к секретности, загадочности жизни и личности. Находясь значительную часть существования (на службе, на улице и т.п.) в банальном окружении, к тому же назойливо напоминающем о недавнем прошлом, когда персонаж выбивался из серости, он старается пройти сквозь окружение замкнуто, застегнуто, не прикасаясь; упорная борьба и достижение все новых отличительных признаков престижности подается зрителям как естественная, как бы сама собой возникшая отмеченность, а вся подготовительная и мучительная кухня подготовки эффекта старательно прячется от глаз (получение ученой степени, подготовка выезда за границу и т.д.).

Это были лишь отрывочные иллюстрации стилистической типажности членов группы Б, целью описания которых являлась попытка показать, как интеллигентская поза обусловливает не только внешние характеристики героя, но и его способ мышления и восприятия себя и мира.

Кто же наш адресат?

До сих пор мы пытались набором внешних и внутренних признаков ответить на один из вопросов, поставленных в начале сочинения, - на вопрос "ЧТО МЫ ХОТИМ ПОКАЗАТЬ ЛЮДЯМ?" (или - КАКИЕ МЫ?)

Весь этот набор транслируемых в окружающее социальное пространство сообщений - имеет ли он адресата? Этот симпатичный театр - имеет ли он зрителя или вообще его не предусматривает? Попытаемся реконструировать адресат наших сообщений, сопоставляя мотивы их с реальной или мифической публикой.

"Я"

Несомненным потребителем описанной системы знаков является сам их производитель, которому присуща внутренняя потребность в отличии и который испытывает от этого удовлетворение. Как возникла такая потребность в конкретном интеллигенте - это частный вопрос его биографии. Вообще же для интеллигентских слоев в системе европейских культурных моделей раннее возникновение такой страсти - вещь вполне натуральная. Однако достичь ощущения своей отмеченности - на уровне Б-группы -невозможно (будучи психически полноценным "человеком) без групповой поддержки.

"Мы"

Первым помощником в идентификации себя с Б-элитой является, как правило, супруг(а), друг (подруга). Вокруг автора стареет немало таких семейных ансамблей - на года омертвелые позы, едва различимые человеческие реакции. Затем к ним добавим небольшой круг знакомых - "своих", столь же гримированных и столь же нуждающихся в содействии. Наконец вся группа в сборе - по поводу, допустим., .какой-нибудь театральной премьеры - знакомые и незнакомые; или - по одному, как минимум, знакомцу в каждой из кружащихся но фойе команд. Когда вся эта красочная "толпа" полностью заполняет собой какое-либо помещение, она представляет собой на вид вполне самодостаточное явление, коллектив, самопроизводящий и самопотребляющий знаки отличия "для себя". Общая различительная функция вроде исчезает, выводя различие от остального мира за пределы зала, куда-то в неопределенное пространство.

“Они”

В первых строках нашего текста мы условно разделили интеллигентов на 4 категории - А, Б, В и Г. Их взаимовосприятий мы частично касались выше и теперь сможем только бегло перечислить аспекты этой обширной темы. Как и раньше, точкой отсчета везде будет Б. Внимание героя культуры (А) к любому из нас или же других категорий означает появление у персонажа устойчивой отметины, дающей право на вход в группу Б (разумеется, при наличии таких претензии). Для членов группы А наша компания может выглядеть вполне откровенной в своих престижных претензиях, в своей зависимости от их санкций. Точно так же позы группы В воспринимаются нами как незаслуженные, поверхностно-примитивные, потешные, чисто показные; их показуха демонстрирует нам (из Б) всю их зависимость от внешних культурных санкций (которые они могут получить, в частности, от нас, в общении с нами - если мы снизойдем до этого); всю их неиндивидуальность, несамостоятельность, нетворческость. В то же время именно группа В даст нам многолетнюю - дистанционную - поддержку своей восхищенной реакцией на наши эффекты. При этом никто прямо не проверяет, так ли это; вес держится на самоощущении и косвенных свидетельствах. Так, некогда- в "Неринге" можно было наблюдать, что потребителями эффектов углового столика были завсегдатаи других столиков малого и большого залов. Таким образом, один реальный адресат групповых знаков отличия найден - это персонажи группы В, мечтающие познакомиться и попасть в наши ряды.

Межгрупповые переходы, однако, дело щепетильное и сложное. При всей - чаше всего - индивидуальной беспомощности каждого из Б мы производим во вне впечатление неприступности, агрессивности, преодолеть которое нелегко. Некоторых правил перехода из В в Б мы уже касались ранее. Столь же хаотичны переходы из Б в А. Это самостоятельная тема; можно упомянуть лишь, что для креации героя культуры (члена А) требуется не только узкогрупповое признание, но и внимание большой анонимной аудитории. Кандидат в А может ходить среди нас, пока вдруг не совершит карьерный скачок к ярко освещенным местам рампы. На протяжении десятилетии такую функцию исполнял кинематограф. Недаром одно время распространился обычаи: достаточно известные переходники из отраслей, лишенных прямого выхода к рампе (например, художники), стали заполнять экран в качестве актеров.

Представители группы Г (т.е. которым на самом деле безразличны описываемые игры) в восприятии остальных групп выглядят: а) серой массой, б) загадкой, в) отклонением от психической нормы. Вместе с тем специфика группы Г участвует в комплексе явлении. охватываемых понятием "аутентичность" (см. ниже). Что касается восприятия Г-группы эффектов остальных групп интеллигенции, то они или могут их вообще не замечать, или воспринимать их как должное, т.е. в буквальном чтении (не показ духовности, а подлинная духовность).

Сложнее обстоит дело с представителями не-интеллигентских групп населения. Прежде всего сомнительно, чтобы они вообще различали именно наши знаки среди обще-интеллигентских. Бывает в потоке будней, что одинокий персонаж нашего покроя (или -кучка) оказывается среди остального человечества (на рынке, в очереди, в загородном автобусе). Тут напыщенная вывеска наших достоинств может вызвать и насмешки со стороны непосвященных, простых, для которых вообще вся эта игра неестественна, криклива, отдаст пижонством и барством, объяснима лишь "муками интеллигентского сословия".

Резюмируя, приходится констатировать, что густые и напряженные эффекты, исполняемые нашей группой, вряд ли имеют адекватный адресат в реальном мире. Пожалуй, наш парад совершается ради самого клана или - наконец - он обслуживает мифического, смоделированного в психике наших персонажей Бога Интеллигентского Качества, на алтарь которого складываются ритуальные жертвоприношения. А поскольку Господь этот безмолвствует, приходится погружаться в зыбкие и неабсолютные индульгенции социальности.

Чистота поз

Так что же все-таки такое - мы - с нашими интеллигентскими позами сезона? Мы - это сообщество интеллигентов, объединившихся для воины с врагами, - обыденностью, повторяемостью, обытовлением, серостью и старостью. Соответственно наш стиль жизни и мышления должен быть отмечен хронической праздничностью, признанными культурными формами неповторимости (или - своеобразной групповой индивидуальностью), вечной молодостью, глубинной духовностью. При этом - если учитывать максималистскую, а не компромиссную программу - этими красивыми достоинствами должно быть помечено все в нашем существовании;

не может быть такой сферы жизни, такой мысли, жеста, встречи, идеи, которые были бы ниже, чем высокий качественный эталон, ибо в нас невозможны двузначность, лицемерие, показуха. Почему? Да потому, что выше названные духовные качества - это в нас не наносное, а подлинное, цельное, сплошное, АУТЕНТИЧНОЕ.

Надо думать, что от таких достоинств не отказался бы любой нормальный человек. Дело, однако, в том. что поиск их шел у нас но пути социального сравнения: мы построили модель жизни не позитивно (независимо), а негативно, т.е. по принципу "не так, как у тех, остальных". Так стремление к духовной подлинности превратилось в стремление к отмеченности, непохожести. Достичь самоощущения своей непохожести на НИХ. Но не в гордом одиночестве собственной неповторимости (в этом случае мы могли бы о ней и не догадываться), а за счет групповой непохожести, ежечасно получая подтверждение коллективности знаков, их тем самым социальной правомочности. Это вовсе не означает, что эта коллективность царит в нашей голове в такой четкой осознанности, как тут излагается. Как раз наоборот: группа присутствует обычно не в сознании, а в безмолвной и словесной практике персонажей;

просто в каждый миг следует интуитивно чувствовать наличие по крайней мере одного полюса игры - нас, молчаливо договорившихся о ценности и значении отличающих нас знаков. Остальные участники - зрители, и те, кто восхищается, и те, на которых мы не должны быть похожи, - чаще всего лишь подразумеваются.

Этот отличающий группу гарнитур оказывается постепенно единственной поистине достойной внимания, интереса, изучения и проживания формой жизни, в то время как жизнь остальных окружающих (кроме, разумеется, А-группы) обесцвечивается до серости и пошлости. Так, те из наших, что не случайно обнаруживают склонности к авторству, скажем, в кино или литературе, создают произведения (которые могут пользоваться успехом), пропитанные бессознательным убеждением в том, что художественного внимания по сути достойны лишь перипетии групповой интеллигентской жизни (в пашем ощущении - подлинно значительные и волнующие), а героями творении - в максимуме -заслуживают быть лишь сами их авторы (см. об этом, например, фильм А. Вайды "ВСЕ НА ПРОДАЖУ"). Вот, к примеру, документальный фильм о современной деревне, снятый одним из наших членов, непременно содержит скрытую снобную суть, сказывающуюся и изысканных кадрах и подобном антураже, с помощью которого нам как бы говорится: "Да, мне навязана серая тема, жизнь этих людей не вызывает во мне и в вас никакого интереса, но я тут - поверх этих крестьянских голов - покажу вам, на что способен", т.е. покажет зрелище с помощью описанного ранее кода.

Принципиально важны парадоксы самой игры в непохожесть. С одной стороны, задача состоит в том, чтобы сыграть отличительную черту перед собой и мифической аудиторией так, чтобы убедить себя и этих "других": эта черта (духовность, личностность и т.п.) присуща мне легко, естественно, ненапряженно, без усилии, это - обычное ежедневное празднество духа. Но, с другой стороны, самой черты как бы мало, она сама должна быть сверх-отмеченной (мета-отмеченной). чтобы демонстрируемое качество не выглядело слишком естественным, чуть ли не биологически прирожденным, лишающим хозяина каких-либо заслуг (как. скажем, хвост у пса - им нечего гордиться, хвост просто имманентен). Задача в том, чтобы показать отмеренную дозу социокультурной организованности во владении данной приметой: мы естественно духовны, но вполне владеем этой роскошной характеристикой. Так начинается нарастание отличий: например, демонстрация антисеростн и праздничности но внешности - это собственно отмеченность; но на это накладывается знаковый грим подчеркивания обыденности этой праздничности - это уже мета-отмеченность; наконец показать хозяйское владение, авторство по отношению к этой черте - тут уже мета—мета-отмеченность. К этим уровням и стараниям добавляются уже индивидуальные - скажем, старания, чтобы те старания не были слишком заметны; показ настроенческих, эмоциональных индикаторов и т.д.

В принципе: показное поведение для нас не поощряемо, осуждаемо; следовательно, мы должны быть убедительно естественны; но не настолько, чтобы расплыться в окружающей естественности; нас должна отличать подчеркнутая естественность, т.е. мы демонстрируем, показываем непоказное поведение, недемонстрационность и т.д. в том же духе.

Заглянем в начало этого описания: вспомним условное разграничение знаковости на будничной улице. Мы тогда договорились различать поведение "никакое" ("ничем не отмеченное") и маркированное, с которым и связали нашу группу. То, что мы назвали неотмеченной внешностью, это просто привычная, стандартная информация, ничем не индивидуализированная, не останавливающая беглого внимания. Этой всеобщей знаковости вполне достаточно для автоматизированного нормального поведения. С этой точки зрения внешность членов Б-группы нацелена на такое отличие от "нулевой" нормы, такое "не-проходите-мимо", которое должно демонстрировать признаки духовной жизни их носителей. Разумеется, признаки эти не придуманы нашим поколением, а являются частью истории культуры. Но мы их усваиваем на заре, так сказать, нашей личной социализации и теперь уверенно и профессионально демонстрируем и принимаем их. По предлагаемой тут схеме неотмеченные люди (хотя тоже могут много рассказать о внутреннем мире - но для специального внимания) как бы расположились на нулевой точке наружного показа внутреннего мира, духовности. Мы же - на их фоне - озабочены ее зримостью. Это - в рамках культурной грамматики - путь в сторону "индивидуализации"; во-первых, духовная внутренняя жизнь признается безусловной ценностью (для конкретных общностей), во-вторых, эта ценность не всеобща, т.е. не признается автоматически за всеми живущими, в-третьих, возникает специфическая проблема показа, вынесения вовне духовности. ибо без этого она не будет заметна ни окружению, ни себе самому. Этот коммуникативный парадокс описывается в следующем параграфе. Итак, поскольку биосоциальная незнакомая внешность пуста, ничего культурно-ценного не выражает, возникает необходимость работы по организации внешнего вида так, чтобы он выражал: личность, претензию на имя в культуре, высокую элитарность существования и социального статуса и т.д.

Парадоксы аутентизма

Откуда все-таки берется эта страсть не столько жить, сколько демонстрировать житье? Это высокое общение на уровне престижа, коммуникативный театр отмеченных? Напрашивается предположение, что перед нами какое-то "вырождение содержания". Потребность вывернуться наружу, показать, но так противоречиво, что просто невозможно что-либо продемонстрировать, чтобы не добиться как раз противоположного эффекта: показываешь социальную независимость (тщательно подобранным нюансированным набором знаков) - получаешь демонстрацию сверхзависимости. Спешим, конечно, оговориться: в этой игре действуют особые правила чтения, состоящие из двух уровней: а) смотрины "предметного" уровня - т.е. показ, например, оригинальности человека, и б) смотрины мета-уровня, т.е. анализ показа первого уровня. Именно на втором этапе мы н обнаруживаем обреченность демонстрационных потуг наших героев, однако применение этого механизма в будничной практике как бы' табуируется, считается неприличным. Не будь такого условия, пришлось бы с ходу зачислить всю нашу компанию в стройные ряды безумцев. (Именно анализ второго уровня предусматривает определенную рефлексивную работу, классификацию явлений и т.д. Именно тут и можно вычленить устойчивую позу из потока модных меняющихся масок.)

Мы попытаемся объяснить случившееся, исходя из предположения о ценностной противоречивости европейских культурных моделей; при этом противоречивые модели, усвоенные нашими интеллигентами в некритичном возрасте, приходят в столкновение с их общим социальным статусом.

Работа наша облегчается тем, что с названной точки зрения основные категории этих культурно-ценностных моделей синонимичны; мы все их сводим к одной категории аутентизма, приписывая нашим персонажам центральное стремление - к аутентизму (или - глубине, духовности, индивидуальности, содержательности, качественности...).

Что это за аутентизм? Тавтологичный круговорот значений в культуре предлагает бездну синонимов-истолкований: это и нестереотипность человеческих проявлений, и их незамутненность второстепенной социальностью (снобностыо. формальностью), и оригинальность, и нерефлексивность, и т.д. и т.н. Попытаемся провести беглую инвентаризацию значений, т.е. дать примерный перечень социальных ситуации, к которым применяется название "аутентичное".

1. Прежде всего выделим подлинность так называемых крайних ситуаций - смерти, несчастий, бедствий, серьезных опасностей и болезней. Ясно, что такие ситуации требуют беспрекословного, инстинктивного подчинения и способны сорвать любую позу с любого персонажа. Конечно, в нашей культуре есть образцы героического, стоического поведения для этих крайностей. Трудно предсказать, насколько эти модели свойственны именно нашей группе; во всяком случае, крайности являются серьезным испытанием для позоносителсй: проверяется, насколько она имманентна (аутентична), чтобы устоять в критическую минуту. Надо сказать, нашим героям уже доводилось их переживать, в том числе - и умирать, и, хотя групповое восприятие несчастья, приключившегося с одним из нас, всегда становилось отмеченным, один черт знает (да они сами), как им пришлось в тот час, помогла ли им маска или помешала спастись, или же просто была забыта (а потом, при постепенном возвращении после болезни к нормальной жизни, медленно восстанавливалась).

2. Следующий вид аутентизма условно назовем поведением в духе здравого смысла. Легче всего это пояснить примером: допустим, возник вопрос, как вести себя в условиях, когда нам грозит утрата социального статуса, увольнение с работы - вследствие конфликта с начальством, прочие материальные неприятности среднего некритического уровня, физическая угроза со стороны разбушевавшегося представителя не нашего круга (хулигана), иные формы среднего дискомфорта? Мы исходим из того, что здравый смысл и та красивая ценностная система, которую мы приписали нашей Б-группе, дадут совершенно различные рецепты, как вести себя в названных ситуациях. Итак, пожертвует ли наш персонаж известной долей комфорта и статуса - в пользу верности своей позе? Или он поведет себя как раз наоборот? Присущ ли вообще нашей компании этот простоватый здравосмысловой аутентизм? Не сидит ли он в невидимой глубине психики и только запрещено осознавать и называть его? Затрудняемся с ответом. Важно пока только то, что такого заниженного сорта подлинность не является объектом вожделении нашей компании.

3. Дальше список аутентизмов продолжают уже внутри культурные экземпляры. Так, испокон веков наделяется атрибутом аутентизма народ, проще говоря, люди не-интеллигентского сословия, которые нерефлексивны - т.е. действуют, а не рассуждают, не ведают аналитических названий ни своих поступков, ни переживаний и т.д. Такие типажи - как в жизни, так и в культурных текстах -именно для интеллигентов всегда были символом подлинности, мудрости, отсутствия колебаний... - и в качестве таковых служили частыми объектами так называемого художественного моделирования. Ясно, что аутентизм такого рода выделяется самими интеллигентами, представляет именно их проблему, а для самих нерефлексивных совершенно несуществен.

4. Далее - аутентизм представителей А-группы - в восприятии наших персонажен. Герои культуры обладают образцовой личностью, индивидуальностыо, духовностью. Поскольку они уже полностью вошли в историю культуры, неважно, в какую внешность рядиться: публика примет и возвысит любую. Конечно, это лишь в теории, на практике и герои культуры попадают в обесценение - со всеми многочисленными последствиями этого. Важно для нашего анализа, что оба сорта аутентизма - №№ 3 и 4 - по идее не нуждаются в демонстрации и оправданиях ее. Оба свидетельствуют, что теоретически не может быть каких-то секретностей, человеческих тайн и черт, абсолютно не пропускаемых в публичный показ, но это достижимо лишь на условиях № 3 и № 4, каковыми наши герои не обладают.

5. Очередной сорт аутентизма - это организация нашими персонажами некоторых проявлений неуправляемости, стихийности поведения, разумеется, в рамках дозволенного условиями игры. Первую скрипку в этом виде играет алкоголь. Снобное пьянство вообще типично для конфликтных переживаний переходов из одной категории в другую. Спирт, снимающий контроль и повышающий чувство внутренней свободы и самоуважения, т.е. снимающий неприятности комплекса неаутентичности, почти повсеместно сделался престижным знаком причастности к творческому клану, богемности и т.п. Правда, в этом заключена опасность заиграться и получить в итоге действительно аутентичный, т.е. неуправляемый, алкоголизм. Другие формы организации стихийности, которые мы причисляем к данному сорту аут ентизма, - мужское буйство (драки); любовь: религиозность; телепатия и экстрасенсовость; легкие формы психических недомоганий (плюс лечение у модных психиатров); формы фрондерства. Вес это обычно окрашено в известные краски суперменства и должно находиться в рамках сословных лицензий, в противном случае наступает клинический или иной асоциальный выход из сословия.

6. Особый вариант аутентизма, играющий важную роль в нашей схеме, - это, так сказать, состояние социальной невменяемости интеллигента. Это характерно и для группы А - тип Моцарта, гения, не ведающего о своей гениальности, о своей известности, каковая не разлагает его психику изнутри, как это происходит с остальными героями А и Б. "Невменяемостью" мы предлагаем именовать редкий, коммуникативно-независимый тип психики интеллигента, обладающего - согласно всеобщему, в том числе и нашему, признанию - несомненными качествами духовности и таланта, но совершенно не нуждающегося во внешних проявлениях этого. В состав нашей компании такие одиночки входить не могут; это своеобразная патология, как мы покажем далее; однако этот тип интеллигентской нерефлексивности является одним из эталонов аутентичности для нас, эталонов, столь же недостижимых, как и перечисленные ранее.

7. Наконец мы приблизились непосредственно к сорту аутентизма, присущего именно нам. Его можно условно назвать комплексом неаутентичности, т.е. переживанием качественной неполноценности. Имеет он массу проявлений (если не все в нас): это и хроническая рефлексивность, т.е. знание того, какими качествами следует обладать и как они называются на высококультурном ценностном коде (глубина, личностность, оригинальность, индивидуальность...); непременная знаковость этих черт, т.е. забота об их зримости для воображаемого адресата, знание знаковой системы и умение ею пользоваться; коммуникативная зависимость от престижных авторитетов - в группах А и Б (ни единого свойства - для себя, все напоказ), сильнейшая подконтрольность - боязнь ложного, "банального" движения, особая снобная трусость (когда сноб Х из подгруппы Н боится демонстрировать свои эффекты в присутствии сноба У из подгруппы М), боязнь серьезности в делах и отношениях, утверждающая показной дилетантизм, игра в "осерение", самобичевание, прятанье непрестижных сторон жизни и т.д. Описываемые переживания можно еще обозначить как страх перед внезапным и решающим экзаменом на право демонстрации всех тех красивых достоинств, на которые мы претендуем. Поэтому каждый член группы находится вдобавок как бы под негласным контролем ее на предмет того, чтобы с ним не приключилось чего-либо необычного, загадочного, могущего опередить, овладеть какой-либо аутентичной, недемонстрируемой духовной тайной и выбыть вверх, в группу А или любой другой недостижимый аутентизм. (Такую проблему создает неизвестное имя, книга, новая подруга или друг, новое знакомство, причем пока неназванная ценность опаснее любой известной.) Итак, практически нам свойствен такой вид аутентнзма, который состоит в сложном переживании его отсутствия и знаковой борьбе за преодоление этого неаутентизма.

До сих пор содержание психики интеллигента группы Б излагалось в "негативной" стилизации. Но и "позитив" выглядит не лучше. Мир предстает перед нами как сплошное ценностно-престижное неравенство; история культуры предлагает нам вроде бы лишь биографические модели трех сортов - единиц (именных героев культуры), немногих избранных и отмеченных и безликого множества остальных. Как не затеряться, как попасть если не в А, то хотя бы в Б-группу, причем по праву, по достоинству? Для ощущения правомочности нужны санкции - от признанных авторитетов А, от официальных инстанций, от уже заслуженных, полноценных членов Б. Большая часть однако этой мучительной работы совершается "внутри" нас (и по причине шаткости и девальвации самих названных санкций, и по причине их труднодоступности. Сначала мы приходим к определенному мнению о своих культурных качествах, затем начинаем беспокоиться о том, как выразить это мнение вовне, как получить поддержку группы, куда нас пропустят только по пропуску, именуемому "оригинальность" (умеренно оригинально-управляемо и не экстравагантно, чтоб не напугать).

Наши герои сызмальства воспитаны на выделении себя из прочих ("быть лучшим из..."); выделение взрослыми было наградой за успехи; так шло всю предысторическую жизнь персонажа, пока ценность выделенности не только не сравнялась с ценностью самой деятельности и ее результатов, но то и дело стала подавлять последнюю. Особенно, когда взрослеющий персонаж мог наталкиваться в практике на некритичность, нетребовательность социальной среды к качеству деятельности интеллигента - отсюда уже следовал вывод о том, что можно занимать в обществе отмеченное место, наслаждаясь благам и официальными и снобными, и при этом вовсе не обязательно на самом деле быть тем, кого демонстрируешь.

Однако мы принципиально упростили бы наших персонажей, если бы не подчеркнули, что другой внутренний бес требует нехалтурного качества и аутентизма. В популярных биографиях замечательных людей, которые в немалой степени моделируют наше представление о перспективе, назойливо сочетаются талант, усердие и признание - эти непременные компоненты удачной жизни. Наконец складывается сложная зависимость от социального успеха: он нужен как воздух именно для того, чтобы качественно творить и жить, а не наоборот. Результат: наше внешнее поведение не только представляет вывеску внутренних культурных качеств, но и моделирует, точнее, включает в себя изображение реакции неопределенного окружения на эти качества, т.е. восхищение, замирание сердца, пиетет. Именно так "они" должны отмечать наше движение по миру в сопровождении других отмеченных. Однако поиск аудитории реально зрящей на нас и аплодирующей изяществу движений, качеству дел, - вещь практически крайне зыбкая, да и сама аудитория то и дело вызывает недоверие. Да и где отыщешь такую публику, что согласилась бы с аутентичной ролью безликости, аплодирующей изображению аутентичности? Наш герой чаще всего остается наедине с собой и с группой, с неуверенностью в подлинности того. что он делает, что собой представляет, имеет ли настоящий талант, который - по древним правилам культуры - вроде сам собой должен спасать от проблем самоутверждения и оправдания своего существования.

Здесь мы подошли к подвиду из Б-группы, который находится в хронической и серьезной борьбе с самим собой. Он преследует себя за неаутентичность, за приверженность снобизму, за страсть к отмеченности, за не исполненные перед самим собой творческие обязательства, за податливость халтуре. Он непрерывно наблюдает за собой, придирчиво отмечая каждую черту фальшивости, неискренности, рефлексирует по этому поводу. В конце концов этот мета-персоиаж добивается такой глубины "достоевщины", страдания по поводу своей неаутентичности, что вдруг па время может ощутить: именно эта внутренняя борьба и "мазохизм" - и есть настоящее, и именно она - отпущенная ему аутентичность. Тогда он может почувствовать отпущение и вознесение - и даже от имени его осудить остальных членов группы за их вторичность, за отсутствие у них именно этого подлинного страдания (из-за неподлинности), поскольку именно путем такого страдания можно, наконец, заслужить право на ношение знаков отличия. Однако и у такого мета-героя процедура протекает по замкнутому кругу:

самодовольство, возликовавшее в нем в связи с отпущением греха неподлинности, сразу же переводит его в разряд фальшивых, аппарат самоедства включается и... см. выше. И в этом варианте интенсивный поиск самодоказательств подлинной значимости методом самокритики и самобичевания беспросветен.

Так в чем же дело? Дело, по-видимому, в том, что, во-первых, в истории европейских культурных моделей (поведения, переживания, жизни) возникли важные противоречия. Ансамбль идеальных человеческих качеств (ценностей) представляет собой отражение социальных связей каждого с остальными, он просто равен этой сетке зависимостей - и вне ее никакой глубины не несет. Любые качества, достоинства человека - это наименования его связи с другими (то, что называется попроще "нужностыо" человека), а самонужность этих качеств, т.е. их нужность одинокому человеку, полностью лишенному социального внимания, имманентность их, - это миф. Однако если от этой принципиальной абстракции вернемся к ценностной ситуации сегодняшнего дня, без труда заметим, что ценность "нужности другим" сосуществует с ценностью "самодостаточности качеств для индивида"; в ценностной иерархии отдельных социальных общностей, например, нашей Б-группы, первая из названных ценностей (в форме "зависимости от других люде и") пользуется вовсе низким престижем по сравнению со второй, по крайней мере в "предметной" сфере поведения. В результате интеллигент, запрограммированный своей культурой делать какое-либо достойное социальное дело, жить социальной жизнью, прикрепясь своими качествами к своему человеческому окружению, т.е. вести себя с неизбежным и естественным расчетом на воспринимателя, на отклик, оказывается в капкане других норм той же культуры, обязывающих его изображать гордое самодостаточное одиночество, презирать зависимость от людского мнения и т.д. Ценностное противопоставление творческого аутентизма - и коммуникативной зависимости - абсурд, ибо в самой идее творчества присутствует расчет на потребителя, потребность в успехе.

Представим себе для чистоты анализа "научно-фантастическую" ситуацию, когда все качества одного встречают внимание, одобрение и даже восхищение любого другого, других, и это социальное внимание распределено щедро - эгалитарно, а не дозированно - одним больше, другим - меньше, а третьим - и вовсе ничего. В той идеальной ситуации проблема "формы", т.е. показа вообще, не имела бы смысла. А теперь от этой идиллии вернемся к реальности - с неравномерной раздачей внимания, имеющей даже резкие полюсы (от эстрадного певца - до "безвестного" служащего); с немалым опытом психологического отчуждения; с неустойчивым престижем официальных знаков отличия и т.п. В этих обстоятельствах проблема выяснения своей качественности конкретизируется к проблему "социалыю-коммуникативного заказа" на человека. Это - второй аспект анализируемой ситуации.

Интеллигент, в отличие от персонажей других социальных групп, усваивает довольно напряженную идеальную культурную программу, абстракции которой не поддаются непосредственному подтверждению в сегодняшнем мире, требуют сложной и противоречивой работы по идентификации социального заказа. Тут, казалось бы, спасительна популярность, слава - рецепт группы А, однако - мало ли примеров "вырождения", когда максимумом известности награждаются дутые (с нашей колокольни) фигуры. Тут и официальное признание, с одной стороны, санкционирует право персонажа на достоинство, с другой же - престиж его в снобной аудитории может быть не всегда высок. На фоне больших масс населения, занятых аутентичным существованием - 'вне описываемых игр, интеллигент Б-группы обречен на самокопание в ценностных критериях, на сравнение себя с критериями; нуждаясь в естественном социальном резонансе, он вынужден скрывать это, сужая потребность в санкции и поддержке до небольшой группы гарантированно качественных коллег. Для такой частной муки рекомендуется обычно особый труд: интенсивная работа, изучение культурных текстов, полагающихся для вхождения в категорию аутентичного интеллигента, приобретение эрудиции, знание иностранных языков и т.д., причем сфера, стиль и уровень этих занятий должны быть заданы извне - неким престижным критерием, авторитетом. А одновременно фоном такой борьбы являются нередкие факты интеллигентского подхалтуривания, чистой показухи, циничного жонглирования теми же, но ничем внутренне не подкрепленными знаками. Эта же халтура неминуемо проникает и в психику наших персонажей, создавая стрессовость из-за несоответствия собственным же качественным критериям, из-за роста безволия и лени, утраты щепетильности и моральности. Все это в конечном счете - результат неопределенности, слабой обусловленности социально-коммуникативным заказом.

В сущности, стремление нашего интеллигента к аутентизму - не более чем претензия человека на то, чтобы его качества имели спрос, чтобы его социальное окружение, в котором ему суждено прожить жизнь, принимало его таким, каков он есть (а не - каким он должен быть согласно снобно-модному силуэту), чтобы весь он был хорош и нужен, а уж он в ответ воздал бы сторицей. И вот поверяя требовательность, восприимчивость окружения своим адаптационным аппаратом и страстно нуждаясь в социальном внимании, наш персонаж путается в двойственности ориентации - на внутреннее достоинство личности (аутентизм) и на реальные требования окружения, которые подчас можно удовлетворить чистой показухой-отмеченностью. Ибо, с нашей точки зрения, эта отмеченность, о страсти к которой мы так долго распространялись ио все эти страницы, есть не что иное, как групповая модель социального успеха, а поза сезона - это статичный слепок того, какими мы хотели бы восприниматься нашими неопределенными соседями по планете, и одновременно - это омертвление преувеличенной реакции па тот случай, если бы сосед отказался от нас или - не дай Бог - приблизился бы с неожиданным и потому подозрительным восхищением.

1980

Постскриптум

Современник, добравшийся и 1993 г. до этого места статьи, не мог не заметить разительных перемен в декорациях интеллигентской жизни по сравнению е 60-70 гг. Поэтому грех было бы не попытаться хотя бы очень бегло обозреть эти перемены - разумеется, в узких рамках темы и авторского субъективизма.

За истекшие 13 лет г-жа История сочинила эксперимент, который прежде всего показал роль социальной динамики в описываемых нами играх: снобныс позы и значения заметны лишь тогда, когда социальный фон достаточно стабилен. В первый постсоветский период общественный подъем настолько динамизировал соотношения лиц, групп, масс, что о своих героях автор сейчас уж никак не смог бы сказать - "вышли и застыли в панораме".

Произошла явная смена внешнего стилистического имиджа: исчезли прежние элитарные ритуалы, например, такие, как просмотры фондовых фильмов; сменились не только места и публика снобарнумов, по и цена и содержание их посещений; изменилась шкала престижности занятий, а также снобная ценность поездок за границу и т.п. Что же содержательного стоит - с точки зрения группы Б - за этими внешними переменами первого постсоветского периода?

1) Появились новые виды аутентизма (новая гражданская ангажированность. Возрождение, Саюдис), новое конкретное содержание обрели старые объекты идентификации - "нация", "народ", "независимость", "католицизм" и др. Новым источником аутентнзма и объектом отождествления стали бывшие диссиденты и резистенты, которые вышли из подполья и заняли почетное место в политическом пейзаже;

2) резко вырос престиж нашего социокультуриого топоса: страна как бы вернулась в историю, в Европу, привлекла внимание мира, вмиг будто лишилась провинциальности; отождествление с национальным, которое тогда было свойственно лишь снобам локальной ориентации, стало почти всеобщим, из абстрактного стало конкретным - вплоть до прямого братания всех сословий на "поющих" митингах;

3) политика оказалась спасительной сферой применения личности: она олицетворяла "нужность" интеллигента, так как представляла прямую общественную реакцию на его публичное поведение. Явилась "новая коллективность" делания политики, снимавшая прежнюю межгрупповую иерархию; динамика первого периода открыла двери новым карьерам, многие персонажи - от А до В - обнаружились на трибунах, экранах ТВ. властных местах; иерархия значений устанавливалась теперь но новым критериям. Мало того. Несколько героев нашей Б-группы вдруг оказались во власти - заняли высокие места А, правда, не в культуре, а в политике. Ангажирование в нее снимало излишки интеллигентской рефлексии и фрустрации;

4) сей политэксперимент оказался проверкой глубины многих интеллигентских снобных признаков: новое отождествление с официозом и активность для него была санкционирована высоким групповым престижем, заменив низкопрестижное служение официозу при "советах". В жизни этого поколения интеллигентов впервые явилась власть, с которой не стыдно было отождествиться и быть ей преданным; это почти освобождало от прежних сословных комплексов, можно было теперь с облегчением слиться - и даже проявлять агрессию против тех бывших со-группников, которые и теперь пытались сохранить скептическую дистанцию до новых властей; любопытно также, что при этом почти пропала "гражданская ирония" (важный элемент субкультуры интеллигентской фронды); при прежнем режиме она была знаком дистанции, иначе говоря, защитным механизмом Б-группы от социального фона. Теперь уже как бы не от кого дистанцнроваться: и фон, и власть сравнялись но снобному качеству с нашей группой, более того,. исчезновение дистанции обнаружило неприкасаемость для этой иронии некоторых гражданских "святынь";

5) наконец произошли важные перемены в престижном поле культуры, а также - в формировании новой элиты общества: упал престиж профессиональных занятий и карьер в искусстве, науке и других форм интеллигентства (за исключением обслуживающих политику - журналистики, политологии, исследовании общественного мнения и г.п.). Сохранили - на первом этапе - звездный блеск лишь те из героев культуры (А), кто активничал в большой политике (но при этом прежний профессиональный их авторитет лишь отбрасывал тень на их новую роль).

Обобщим этот беглый обзор интеллигентской панорамы первого постсоветского периода. Во-первых, политическая трибуна оказалась для нашей группы ареной нового стиля жизни и новых поз; во-вторых, паши герои - благодаря общественному подъему - вышли за пределы сословно-групповой изоляции, благодаря чему получили избавление от снобной фрустрации по поводу своей второсортиости и провинциальности. Но ненадолго.

Динамичной истории понадобилось всего пару лет, чтобы на новом втором этапе постсоветизма вновь поменять соотношения поз и ситуаций - в тех же ключевых моментах панорамы:

1) за этот короткий срок успел поблекнуть, "стать будничным" снобный престиж (и моральный авторитет) названных выше новых аутентизмов - в частности, бывших диссидентов-резистентов, завязших в буднях закулисной политики. Результаты парламентских выборов 92 г. частью наших персонажей пережиты как разочарование в таких аутентизмах, как "парод", "нация", а точнее, паши интеллигенты разочаровались в конкретном населении, заполнявшем еще недавно эти этикетки идентификации, и вернулись к соответствующим абстракциям;

2) соответственно пал и престиж нашего "топоса", и вновь проступил призрак провинциальности (этим, может быть, объясняется бегство части наших персонажей за рубеж);

3) сильная ангажированность в политику предопределила и сильное разочарование, а также - политический и ценностный раскол. Часть членов группы добровольно ушла из политики, других же поворот так называемого колеса истории выбил из высоких властных и публичных мест. Попутно выяснилось, что многие из них воспринимали политикование как вид публичного позирования, достаточно легко придающего человеку значимость, в то время как профессиональной компетентности (в экономике, прогностике, политической психологии и т.д.), соответствующей уровню поз, не оказалось. Вместе с тем новая коллективность (первого периода) как бы "предала" пас: братание и отмена сословных барьеров оказались иллюзией;

4) не оправдалось и сильное гражданское отождествление с официозом (первого периода); уже с конца этого этапа оно оказалось под прицелом фрондерской иронии (особенно - фанатизм и демагогичность идеологии); вышучивание всего этого приобретало все больший снобный престиж. Теперь - на втором этапе - он заметно поблек: снобная стилистика иронии вообще-то может вдохновляться лишь "своими", теперь же у власти - в основном - "чужие", к тому же они заметно менее претенциозны, так что остается лишь довольно вялая поза - отфыркиваться от "красноты" новых властей;

5) краткий исторический период, когда на освещенных местах политического и общественного театра фигурировали "герои культуры", закончился; набор в ряды новой социальной элиты идет уже по новым критериям и правилам. В связи с этим потеряли смысл и межгрупповые переходы (из Б в А, из В в Б), составлявшие в 70-е годы самую суть интеллигентской борьбы за социальное внимание. Старым и новым авторам придется теперь "делать культуру" без патерналистской опеки со стороны официоза, брать на себя всю ответственность за качество и успех у публики. На этом фоне ценностной и стилистической растерянности сейчас своими снобными эффектами выделяется подгруппа Б, которая называет себя "либералами", но это уже отдельная песня.

Резюме: вплоть до конца 80-х социальный фон тоталитаризма выглядел почти незыблемым, так что уютный мир нашей группы тоже казался вечным. Перемены стиля и смысла жизни начались тогда, когда Литву настигла так называемая перестройка. Для наших героев вдруг открылся новый театр легкого публичного успеха, можно было внезапно достичь республиканской известности (типа А) и избавиться заодно от излишков рефлексии. Однако это путешествие не оправдало надежд; утратив защиту групповой герметичности, наши интеллигенты попали в зависимость от превратностей реальной истории, которая мало сочетается с претензиями изысканных групп населения. Вернуться в распавшуюся клановую среду оказалось делом болезненным и пока безуспешным: престиж снобных ценностей 60-70-х, вероятно, невосстановим, по крайней мере до полной стабилизации фона. Постсоветизм развивается и стилистически непредсказуем. Второй его период еще длится; общественная территория заполнена новыми поколениями интеллигентов, с новыми позами и значениями; между ними и нашими - очевидная пропасть. Кажется, наши персонажи, лишенные как групповой, так и "всенародной" поддержки, пребывают в беспризорности.

Вот в этой-то растерянности фона и стиля мы и оставляем наших героев и себя с ними.

Ноябрь. 1993