Современная криминология остается в основном социологией преступности. В связи с этим представляется уместным применительно к проблеме преступности разобрать используемую в социологии категорию “социального исключения”.

Можно выделить следующие этапы использования понятия “социальное исключение”. (Погам С. Исключение: социальная инструментализация и результаты исследования // Журнал социологии и социальной антропологии. Специальный выпуск: Современная французская социология. СПб., 1999)

60-е годы: социальное исключение как объяснение существования определенной группы населения на обочине экономического прогресса. Здесь использование понятия ограничивается описанием механизмов воспроизводства потомственного субпролетариата. Эта маргинальная группа социально не приспособлена в силу индивидуальных недостатков, главные из которых — безответственность и непредусмотрительность. Данный тезис определил осуществление социальных программ, призванных “научить жить” таких людей. Главной в данном подходе остается проблема социального неравенства и его воспроизводства.

70-е годы: социальное исключение — это не индивидуальный, а коллективный феномен, возникающий в результате функционирования социальной системы. При этом в качестве причин возникновения исключения называются следующие социальные процессы: урбанизация; стандартизация школьной системы; смена привычной среды, вызванная профессиональной мобильностью; неравенство в доходах и доступе к медицинскому обслуживанию и т. д. Приходит осознание, что исключение распространяется не только на маргинальные группы (делинквентные подростки, молодые наркоманы, лица с психическими расстройствами и суицидальным поведением, алкоголики, взрослые преступники, иноязычные мигранты и т. п.), но и на все слои населения. Такой подход определил стратегию действия, основанную на предупреждении социального исключения.

80-е годы: термин “социальное исключение” вытесняется термином “нестабильная ситуация”, которая связывалась в основном с ростом безработицы и возможностью “благополучных” граждан оказаться в роли невольно исключенных (“новых бедных”) из социальных процессов. Социальная поддержка стала ориентироваться в первую очередь на помощь, оказываемую семьям в случае нужды, возникшей вследствие безработицы.

90-е годы: понятие “социальное исключение” наполняется новым содержанием. Оно стало связываться не столько с воспроизводством бедности (неравенства), сколько с разрывом социальных связей и кризисом идентичности. Обусловлено это в первую очередь тем обстоятельством, что в развитых европейских странах произошла некоторая стабилизация уровня бедности в экономическом смысле, однако это не уменьшило процесс социального исключения, которое распространяется все шире и затрагивает (в потенции или реально) почти всех членов общества. Таким образом, социальное исключение определяется как результат ослабления социальных связей, “который в реальности узаконивает неравную способность индивидов приспосабливаться к быстрым изменениям и вступать в борьбу всех против всех” (Там же С. 151). Следствием исключения становится “социальная дисквалификация”.

На наш взгляд, использование данного понятия в разных контекстах сопряжено с рядом противоречий и потенциальных возможностей, которые пока не нашли рефлексии в социологической литературе. Речь идет о следующем.

Во-первых, рассмотрение разрыва социальных связей как следствия социального исключения является важным, но не единственно возможным способом осмысления этого явления, поскольку социальные связи рвутся не только в результате социального исключения. Они — порождение более глобальных процессов, происходящих в современном постиндустриальном обществе, и сами могут породить социальное исключение.

Во-вторых, социальное исключение рассматривается исследователями в основном на межличностном и групповом уровнях организации социума. На социетальный уровень исследователи выходят лишь в связи с рассмотрением социальной стратификации и ее последствий для индивидов и групп. Однако следует ли ограничиваться рассмотрением данного феномена только с точки зрения социальной стратификации? Социальная система, возникнув однажды, начинает жить по собственной схеме самоорганизации, которая либо прямо навязывает людям “правила игры”, либо выступает фоном для протекания социальных взаимодействий. Она зачастую исключает сами понятия Добра и Зла, поскольку ее бытие — это бытие без названия, а элементы (люди) — это необходимое (но не достаточное) условие жизни системы.

И, наконец, в-третьих, понятие “социальное исключение” может приобрести гораздо более адекватное содержание, если это явление рассматривать как универсальный способ изоляции, отстранения не только людей, групп, но и подсистем общества от социальной жизни: осуществления определенных видов деятельности, создания новых подсистем, получения информации и т. д.

Любая социальная система функционирует и развивается в соответствии со следующими принципами: совместимости элементов и подсистем; структурной иерархии; координации и субординации целей и функций; структурно-функциональной лабильности; прогрессирующей дифференциации и интеграции функций; унификации и стандартизации; социальной экспансии (Айдинян Р. М. Введение в теорию социальной организации. Л., 1980). Действие каждого из названных принципов сопровождается социальным исключением как методом или тактикой реализации, подчеркнем, объективно действующего принципа. Иначе говоря, социальное исключение — не то чтобы редкое, но повсеместно распространенное явление, это способ существования системы, без которого невозможно удержать ее относительную стабильность в каждый данный период времени. Последствия такого социального исключения могут быть позитивными или негативными как для отдельного индивида или группы, так и для некоторых социальных подсистем. Однако все они в конечном итоге обеспечивают сохранение системы в целом, хотя, разумеется, система в историческом плане может находиться в состоянии либо развития, либо стагнации, либо она может деградировать (что также является показателем ее развития). Продемонстрируем кратко данный тезис на примерах, учитывая, однако, что названные принципы действуют не изолированно друг от друга, а все вместе, и социальное исключение “работает” сразу на реализацию нескольких принципов, проявляясь во всех сферах жизни общества: политике, управлении, экономике, морали, образовании и т. д. Однако в этих сферах социальное исключение получает другие названия, оно легитимизируется, оформляется в виде прямых предписаний к исполнению, жестко контролируется при реализации, что, впрочем, не скрывает его сути.

В политике и управлении социальное исключение — это обыденное явление, поскольку обслуживает основной принцип — иерархичность социальной системы. Власть и богатство — главные прагматические ценности общества, но поскольку “пряников не хватает на всех”, то борьба за эти ценности сопровождается жесточайшим исключением (отстранением, отлучением) в конкурентной гонке всех, кто хотел бы оказаться наверху социальной пирамиды. Методы такого исключения известны: компроматы или физическое устранение; объявление потенциальных конкурентов (отдельных лидеров, партий, общественных организаций) вне закона или продолжение травли до тех пор, пока они сами не откажутся от своих притязаний; разработка и принятие законов, нормативных актов, делающих легитимными любые действия правящей верхушки; утаивание информации или прямая дезинформация; сверхбюрократизация управления и т. д.

Можно сказать, что в экономической сфере также используются все вышеназванные методы социального исключения, поскольку эти две сферы жизни общества тесно взаимосвязаны. Вообще говоря, любая конкуренция (и прежде всего экономическая) ведет к социальному исключению одной из конкурирующих сторон в той или иной степени.

Сложнее обстоит дело со сферой воспитания и образования. Для сохранения системы необходима реализация принципа стандартизации и унификации (в том числе и в сфере получения определенной профессиональной подготовки). Однако поскольку все принципы существования системы имманентно сопряжены друг с другом, то воплощение одного может самым неожиданным образом сказаться на реализации других. И здесь возникают интересные явления использования системой социального исключения через различные легитимные механизмы. Приведем несколько примеров.

В морали таким механизмом является установка на “должное”. В литературе мораль определяется как форма общественного сознания, в которой отображаются принципы, нормы и правила, регулирующие взаимоотношения людей и деятельность социальных систем в обществе. Само определение не устанавливает различий между желательными и реально действующими принципами, нормами и правилами взаимоотношений людей в обществе. Но читая этическую литературу, мы постоянно обнаруживаем стремление навязать нам некое идеальное видение реального мира. Безусловно, знакомство с “должным” необходимо, оно способствует формированию нравственного стержня личности, которое сохраняется у него всю жизнь. Но эти идеальные ценности и нормы используются зачастую только в отношении самых близких людей (родных, друзей). Жизнь же в обществе предполагает некоторую закрытость, ос торожность в поведении, отстраненность от “чужих”. В противном случае будет трудно выжить, твои слабости будут использоваться другими людьми для получения личной выгоды, а ты будешь нищим, хотя и, возможно, гордым за чистоту своей совести. Поэтому воспитание лишь на идеальных примерах — это не только прискорбное заблуждение, но одновременно и суть лицемерной морали, призванной не столько знакомить подрастающее поколение с жизнью, сколько держать его в неведении относительно “правил игры”, т. е. на время исключить из социальных процессов. Глубинная суть такого отлучения от истины заключается в том, что несведущими легче управлять, им легче “вешать лапшу на уши”, их легче заставить поверить в демагогию взрослых. Сначала — это воспитатели в детских садах и учителя в школах, а потом — политики, декларирующие в качестве идейных установок “свободу, равенство, братство”, но не забывающие, как чаще всего бывает, отхватить себе кусок побольше, чтобы быть более свободным среди “свободных” и вовсе не равным среди “равных” ни по своему служебному положению, дающему власть над другими людьми, ни по своему экономическому состоянию, обеспечивающему эту свободу и власть. Люди выбирают нечестных политиков потому, что легковерно относятся к их публичным заверениям и обещаниям соблюдать социальную справедливость, быть принципиальным, уважать старость, заботиться о человеческом достоинстве и т. д. Все эти обещания укладываются в представления о “должном”, сформированные общественной моралью. Слова политиков узнаваемы, они служат сигналом для принятия выступающего в качестве “своего”. И наоборот, если политический лидер забывает нанизать в своем выступлении бусинки слов из собрания “должного”, то он не признается электоратом. Это легко проследить в период любой избирательной кампании. Здесь уместно вспомнить также советскую литературу и искусство, где примат “должного” был доведен до абсурда. При этом мы не можем отказать советским идеологам в изобретательности и эффективности их работы, ибо до сих пор старшее поколение ходит с зашоренными глазами, не желая видеть преступного правления советской властной элиты, понося новую жизнь и новые ценности молодежи. Одураченное лживой моралью поколение почти полностью исключено из социальной жизни, поскольку не в состоянии поменять представления о должном на объективное видение жизни в обществе и адекватно реагировать (приспосабливаться) к социальным изменениям. Можно сказать, что исключение наших пенсионеров из социальной жизни обусловлено не только их статусом, антисоциальной политикой Российского государства, но и демагогией морали долга,

О социальном исключении в сфере образования написано немало. Оно способствует, по сути дела, наследованию властных позиций детьми элиты, находящейся в данное время на вершине социальной пирамиды (а, следовательно, самосохранению структуры системы в стабильном состоянии). Но важно обратить внимание и на другой вопрос — стремление государства держать под контролем умы и души молодых людей, поскольку они наиболее опасны для власти (известно, что многие реформы в демократических странах начинались именно с забастовок студентов). Ну а подобная ориентация государства уже формирует целый букет насильственных тактик, сопряженных с социальным исключением: бюрократические препоны для создания альтернативных школ, ничтожное финансирование библиотек, установление госстандартов, неравные возможности получения образования и т. д. Таков механизм социального отлучения от информации и поддержания стабильности системы.

Оба вышеописанных вида социального исключения легитимны и функциональны с точки зрения государства. Они обеспечивают господство экономической и политической элиты.

Интересным также является и вопрос о роли и месте социальной работы в “борьбе” с социальным исключением. Социальное исключение однозначно оценивается исследователями как негативный процесс, а социальная помощь — как позитивный. Однако дело обстоит не так просто.

В историческом плане социальная работа как система государственной поддержки возникла в период развития капитализма. Целью ее создания была нейтрализация деструктивных явлений социального бытия (нищенство, распространение болезней, высокая смертность, безграмотность, преступность), способных вызвать дезинтеграцию и распад общества как социальной системы. На этом этапе своего существования система социальной работы “обслуживает” в первую очередь нужды благополучной части населения, интегрируя выходцев из традиционных сельских общин в развивающуюся систему индустриального производства. Здесь социальное исключение мигрантов обусловлено в значительной мере их неподготовленностью к городскому образу жизни, работе на машинном производстве, адаптации к новым социальным условиям бытия. Слабая экономическая база системы социальной работы не позволяет держать нуждающихся длительное время на иждивении. Поэтому адаптация различных категорий протекает, если можно так сказать, по ускоренному, конвейерному методу.

Однако со временем картина изменяется. С развитием в управлении “школы человеческих отношений”, ростом урбанизации, принятием во многих странах программ обязательного базового образования, а также распространением гуманистических установок в обществе происходит изменение взглядов на сами принципы социальной работы. Экономическое состояние общества позволяет обеспечить прожиточный минимум для всех его членов. Декларируемым предметом и целью социальной работы становится не общество (социальная система), а индивид и его жизненная ситуация. Теперь в социальной работе утверждается установка на то, что виновником творимой несправедливости (социального исключения) по отношению к отдельному индивиду оказывается само общество. Казалось бы, эта установка однозначно нацелена против несправедливо организованной социальной системы. Но на самом деле это не так. Зачисление исключенных в категорию нуждающихся (стигматизация) само закрепляет социальное исключение. Таким образом, социальная работа превращается в систему контроля социально исключенных. И эта система имеет следующие особенности:

- постоянно расширяется за счет распространения своей деятельности на все большее число групп, которых она определяет как социально исключенных;

- привлекает все больше средств, в том числе и из государственного бюджета, на оплату все более растущего аппарата сотрудников и обслуживание их деятельности;

- в соответствии с принципом социальной экспансии ориентируется не на оптимизацию, а на максимизацию усилий по достижению декларированной цели (помощи всем социально исключенным).

Если при этом вспомнить, что все мы в какой-то мере оказываемся исключенными из той или иной сферы социальной жизни, то предстает картина тотального вовлечения всех граждан общества в систему социальной работы в качестве объекта ее труда и одновременно формирование все более всеохватного контроля жизни граждан. Центр такого контроля — государство, которое формирует систему государственной социальной поддержки населения, а также разрабатывает нормативные документы, определяющие регистрацию и деятельность внегосударственной системы социальной помощи. Однако усиление контроля со стороны государства чревато негативными последствиями для саморазвития общества, поскольку соединение социального исключения с возможностью контролировать и даже управлять им имеет далеко идущие последствия для общества, например, в виде производства и воспроизводства преступности, в том числе и организованной. И дело здесь не только в деятельности пенитенциарной системы, “обреченной” на воспроизводство преступности, и не в том, что социально исключенные выбирают зачастую девиантное (в том числе и преступное) поведение как альтернативный вариант действия для достижения своих целей. Процесс производства и воспроизводства преступности через механизмы социального исключения имеет более скрытую и сложную форму.

В литературе достаточно полно представлены теории, раскрывающие причины возникновения преступлений и преступности (Kaiser G. Kriminologie: Eine Einfuehrung in die Grundlagen, 10, voellig neubearbeitete Auflage. Heidelberg, 1997). Можно сказать, что все они в той или иной степени рассматривают механизмы социального исключения, ведущие к возникновению как отдельных преступлений, так и преступности. Однако этот вопрос заслуживает более подробного рассмотрения.

Объяснительные теории преступного поступка группируются в зависимости от модели личности преступника. Выделяют следующие модели:

Рационально-просветительская модель (теории рационального выбора, социального сравнения, социального контроля и др.). Человек понимается как разумное существо, носитель свободной воли, знающий и соизмеряющий свои права с правами других членов общества. Непосредственным движителем человеческих поступков является его собственный разум и свободная воля. Однако в условиях несправедливо организованного общества, тенденциозных законов, способствующих чрезмерному обогащению одних и обнищанию других, обездоленный человек, во-первых, лишается возможности получить образование, в результате чего он оказывается носителем лишь неполноценного, ущербного разума; во-вторых, он лишается и свободы воли, ибо вынужден ради жалкого существования совершать преступление — воровать и т. д.

Как нетрудно заметить, данная модель личности преступника опирается в объяснении причин преступления на такие механизмы социального исключения, как неравные возможности в получении образования и средств, обеспечивающих возможность достойного существования. Если говорить о современном западном обществе, в котором стерты гротескные различия между очень богатыми и нищими, то следует отметить, что термин “жалкое существование” заменяется теперь термином “достойное существование”. Достойное существование — это не просто возможность удовлетворения самых необходимых потребностей, но удовлетворение на таком уровне, который соответствует стандартам качества, принятым в данном обществе на данном этапе его развития. Скажем, человек может хранить продукты в любом холодильнике, но он не будет удовлетворен, пока у него не появится холодильник хотя бы предпоследней модели.

Что касается свободы воли, то это феномен, который во многом определяется наличием интуиции, базирующейся в свою очередь на накопленных знаниях. У необразованного человека нет свободы воли, она заменяется либо автоматическим выполнением усвоенных норм, либо следованием путем “познанной необходимости”, которая зачастую также является воплощением шаблонного мышления.

Рационально-этическая модель (теории научения, дифференцированной связи, социальных связей, субкультур, конфликта, “многофакторная” и др.). Здесь акцент делается на категории Добра и Зла. Преступник — это порочный человек с безнравственными взглядами и представлениями, который не усвоил моральных ценностей, поскольку воспитывался на дурных примерах.

В перечисленных теориях раскрываются следующие механизмы социального исключения: лишенность благоприятной среды развития личности, неравные возможности приобщения к культурным ценностям, депривация родительского внимания и нарушение добрых человеческих отношений в ближайшем окружении.

В антрополого-биологической модели (теории конституционального, хромосомного, эндокринного предрасположения, агрессии, отставания или опережения развития в период полового созревания, врожденного или приобретенного низкого уровня интеллекта и др.) преступник понимается как физический или психический урод. Здесь также можно выделить вопрос, касающийся социального исключения. Это вопрос неравной возможности получения медицинских услуг, поскольку некоторые психические заболевания (повышенная возбудимость, депрессии, импульсивность поступков, недоверчивость, повышенная агрессивность и т. д.) можно если не излечить совсем, то значительно уменьшить интенсивность их проявления, но у части населения нет на это средств.

В уголовно-правовой модели поступок человека — это результат произвольно принятого решения как акта свободной воли. Решение может быть осознанным или подсознательным (неосознанным), но оно имеет место быть, и потому преступный акт, как правило, всегда произволен, т. е. является продуктом свободной воли. Исключение из этого правила составляют: случайное преступление (“казус”); преступление, совершенное человеком, который не может считаться субъектом своей воли (“невменяемость”); а также преступление, совершенное в условиях определенного давления извне (данное обстоятельство учитывается в понятиях “смягчающие вину обстоятельства” и “обстоятельства, исключающие уголовную ответственность”).

О свободе воли и ее связи с социальным исключением уже говорилось выше. Хотелось бы, однако, отметить еще один момент. Понятия “смягчающие вину обстоятельства” и “обстоятельства, исключающие уголовную ответственность” выводят нас на вопрос о том, насколько человек в состоянии контролировать свою жизненную ситуацию. Если такая возможность отсутствует, то он попадает в разряд социально исключенных, поскольку возможность планировать свою жизнь и реализовывать эти планы — показатель стабильного существования человека в обществе. То есть показатель защищенности или неприкосновенности частных интересов также является показателем включенности человека в социальную сеть. И наоборот, отсутствие этих факторов свидетельствует о социальном исключении. Механизмами такого исключения будет все то, что создает у человека чувство тревожности, отчуждения, нестабильности экономической, политической и правовой жизни общества, которые своим следствием будут иметь обстоятельства, смягчающие вину или исключающие уголовную ответственность.

Обратимся теперь к теориям, описывающим причины преступности как массового явления. В зависимости от того, как они отвечают на вопрос о главной причине преступности, их можно расклассифицировать на четыре группы.

1. Преступность обусловлена экономическими причинами, низким или, напротив, высоким уровнем экономики. Механизмами социального исключения и одновременно непосредственными причинами преступности здесь являются: неспособность общества обеспечить необходимые блага для удовлетворения жизненных потребностей всех людей (теория экономической депрессии); невозможность удовлетворения притязаний на высокое качество жизни вследствие неравного распределения доходов (теории экономической экспансии и социального сравнения).

2. Причина преступности заключается в неоднородности и изменчивости нормативно-ценностной системы общества (теории: субкультур, социального контроля, аномии). Отстранение (временное или постоянное) от социальной жизни, способное вызвать преступность, происходит за счет следующего: дезадаптации мигрантов в новых условиях проживания; больших расхождений в ценностных установках отдельных страт, не объединенных общими интересами, а также относительной изолированности этих страт; слабых связей в ближайшем окружении людей; нестабильности официальной нормативной базы или создания социально-неадекватных социальных норм.

3. Причиной преступности является стигматизация (теории: драматизации зла, социальной идентичности, вторичной девиации, девиантной карьеры). Указанные теории возвращают нас к утверждению о том, что стигматизация (в том числе и через социальную помощь) во многом определяет меру социальной исключенности и в любом случае является фактором, закрепляющим эту исключенность. Можно ли отменить стигматизацию? Наверное, нет, а это значит, что всегда будут социально исключенные, носящие разные имена: “бывший заключенный”, “бывший вор”, “безработный”, “калека”, “умственно неполноценный”, “враг народа”, “ВИЧ-инфицированный”, “чеченец” и т. д. Данная проблема во многом носит этический характер, и здесь снова проявляется лицемерие морали долженствования, которая внушает уважение к другим людям лишь на словах, в общих формулировках, забывая, что нет абстрактных истин.

4. Причиной преступности является социальное неравенство и стратификация общества (теории: марксистская, конфликта властей, неравных возможностей, конфликта социальных групп, аномии). Данная группа теорий, по сути, описывает в той или иной мере все названные ранее механизмы социального исключения, поэтому нет необходимости их здесь снова перечислять.

Очевидно, что все девиантологические теории так или иначе связывают как причину и следствие социальное исключение и возникновение преступности. Хотелось бы, однако, более подробно остановиться на воспроизводстве организованной преступности, поскольку в современной девиантологии данное явление пока не нашло адекватного отображения и оценки. Из средств массовой информации и официальных заявлений политиков мы знаем, что это — самое страшное и опасное явление современного общества, которое необходимо искоренять всяческими способами. Разумеется, многие преступные группы и объединения совершают преступления против личности, применяя самые зверские методы. Но ведь и убийцы-одиночки, насильники, воры и т. д., не включенные в организованные группы, делают то же самое. А сколько жесточайших преступлений совершило и совершает государство, прикрываясь своей легитимностью! Стало быть, жестокость и насилие над личностью не являются единственной и исчерпывающей характеристикой организованной преступности. Между тем у нее есть свои определенные функции, которые органично вписываются в систему общественных отношений (Айдинян Р., Гилинский Я. Функциональная теория организации и организованная преступность // Организованная преступность в России: теория и реальность. СПб., 1996). Раз так, то полезно было бы знать, во-первых, каковы механизмы возникновения этого явления, и, во-вторых, каким образом оно связано с социальным исключением.

Для ответа на данные вопросы обратимся к рассмотрению так называемой предпринимательской организованной преступности. Все виды преступных организаций по оценкам многих исследователей являются социальными системами типа трудового коллектива. Об этом свидетельствуют их атрибутивные характеристики: устойчивый характер объединения людей, стремление к максимальной прибыли и монополизации в сфере своей деятельности, наличие иерархической структуры, установление связей с властными и правоохранительными органами (Там же, С. 4). Но почему данные социальные системы не признаются легитимными? Для юристов и государственных деятелей вопрос не представляется сложным: они не легитимны, поскольку занимаются преступной деятельностью. Однако как возникает эта “преступная деятельность”?

Предпринимательская организованная преступность может возникнуть в результате следующих процессов.

1. Гипертрофированная социальная включенность, которая возникает из-за бесконтрольного проникновения предприимчивых людей во власть. А власть обеспечивает, во-первых, обладание актуальной информацией, во-вторых, дает возможность использовать эту информацию в своих корыстных целях, в-третьих, позволяет манипулировать людьми. Власть в соответствии с принципом скалярности Вебера имеет свойство “растекаться” по всей иерархической структуре общества. Поэтому предпринимательская “преступная” деятельность возникает на каждой властной ступени социальной пирамиды. К примеру, получение финансирования по какой-либо программе вызывает нецелевое использование денег, идущих на оплату разного рода поездок администрации за границу. Обычно люди не обращают на это внимание, считая, что такова “наша традиция”. А ведь именно с подобных вещей и начинается коррумпированность власти, деградация нравственности, рост преступности и самое страшное — невозможность формирования гражданского общества.

2. Негласный договор с государственными органами. Такой договор помогает преступной организации учитывать в своей деятельности изменения в политической и экономической конъюнктуре, законодательстве и т. д. Для легитимной власти такая сделка также очень ценна, она позволяет решить ряд вопросов, которые невозможно решить легальным способом, а именно: а) пополнить собственный кошелек; б) снять некоторые социальные проблемы; например, если закрыть глаза на то, что зарегистрированные организации используют мигрантов (и не только) в качестве дешевой рабочей силы с нарушением трудового законодательства, то можно существенно уменьшить социальную напряженность, сопряженную с безработицей.

3. Удовлетворение “низменных инстинктов и потребностей” людей. Государство, запрещая продажу и потребление наркотиков и алкоголя, проституцию, гомосексуализм, азартные игры и т. д., объявляет себя радетелем за физическое и нравственное здоровье населения, которым оно управляет. Но спрашивается, почему оно берет на себя эту заботу в отношении людей, которые уже готовы и хотят потреблять наркотики и алкоголь, платить проститутке и т. д.? Если государство действительно заботится о благе народа, то было бы лучше повысить зарплату учителям, обеспечить возможность для формирования творческой личности, и тогда низменные страсти и инстинкты не брали бы верх. Разумеется, всегда останутся люди, не способные удовлетворить свои потребности “приличным” и общепринятым способом. Но почему государство должно диктовать им, как это делать?! Разве сами государственные мужи так уж безупречны: не пьют, не курят, не ходят по девочкам?!

Важно отметить также следующее обстоятельство. Запрет деятельности по удовлетворению “низменных” потребностей приносит колоссальную выгоду государственным чиновникам в виде неофициального “налога” за предоставление “крыши”. И этот налог взимается более добросовестно и регулярно, чем официальные налоги с легитимных предпринимателей.

4. Установление государственной монополии на определенные виды деятельности. Это, пожалуй, самый продуктивный способ социального исключения, продуцирующего “предпринимательскую” организованную преступность. Здесь вспоминается в первую очередь установление монополии на продажу алкогольных напитков, породившей теневое производство, хранение и продажу нелегальной алкогольной продукции. Но можно привести еще массу других примеров: 1) в советское время монополия на распределение качественных товаров породила фарцовщиков, которые получали прибыль с продажи импортных товаров; 2) монополия на отправление правосудия порождает подпольный бизнес килеров; 3) монополия на государственную торговлю оружием вызвала к жизни баснословно прибыльную преступную деятельность по торговле этим товаром; 4) монополия на установление произвольных таможенных пошлин на определенные товары породила, к примеру, нелегальный бизнес по продаже краденных или купленных “по дешевке” импортных автомобилей и запасных частей к ним; 5) монополия на операции с валютой в советское время обернулась созданием организованной преступности, занимающейся скупкой, продажей и ввозом из-за границы конвертируемой валюты.

Как видим, третий и четвертый пункты прямо связаны с социальным исключением, которое воспроизводит и поддерживает существование “предпринимательской” организованной преступности. Возможно, и запрет на определенные виды деятельности, и установление монополии делается из благих побуждений и в целях экономической безопасности страны. Однако мы сейчас говорим о закономерных следствиях подобной деятельности государства, невольно порождающей феномен “предпринимательской” организованной преступности. Кроме того, правящая верхушка получает от такого “рынка” организованной преступности прямую выгоду в виде денежных поступлений на счета или в карманы государственных чиновников (вспомним раскрытую недавно деятельность московской диаспоры чеченцев, которые с помощью российских государственных чиновников закупали оружие и переправляли его чеченским боевикам).

Надо отметить также следующее немаловажное обстоятельство. Наличие самого явления “преступное” помогает удовлетворить одну из главных потребностей общества — быть судьей, выносящим приговор, и исполнителем наказания. Тем самым “непреступное” большинство снимает с себя ответственность и вину за ежедневное совершение деяний, не менее опасных для социального порядка (Hess H.. Scheerer S. Was ist Kriminalitat? Skizze einer konstrukti-vistischen Kriminalitatstheorie // Kriminologisches Journal. 2. Vj. 1997. 29. Jahrgang. H. 2. S. 140). Через наказание преступников это “непреступное” большинство ощущает себя нравственным, что является фактором, стабилизирующим социальный порядок. Вместе с тем удовлетворяется потребность “борьбы с врагом” и “победы над врагом”. Данное обстоятельство очень выгодно для правящей верхушки, поскольку в этой борьбе люди забывают преступления самой властной элиты, ее ошибки, упущения, а подчас и прямое вредительство в деле управления обществом.

Разумеется, выделенные четыре способа воспроизводства организованной преступности не исчерпывают всех возможных путей ее возникновения. Кроме того, эти способы не существуют как отдельные, самостоятельные пути, они формируются параллельно, переплетаясь между собой и подпитывая друг друга.

Татьяна Владимировна Шипунова — кандидат социологических наук, преподаватель Санкт-Петербурского государственного университета.