Нильс Кристи - профессор криминологии университета Осло, член Академии наук Норвегии и Швеции - не соответствует нашему стереотипу скандинава: он подвижен, открыт и неформален. Он приятный собеседник, и в этом смысле вполне отвечает духу того, о чем проповедует: общение вместо наказания, солидарность вместо отчуждения, целостность отношений вместо механизации. Кристи не соответствует и нашему стереотипу криминолога: скрытый и явный лейтмотив - приоритет непосредственности нравственного чувства перед лицом кодекса и юридической машины. Мы вряд ли ошибемся, сказав, что он оспаривает идеал правосудия с завязанными глазами - аллегория, привычно украшающая судебные фасады старой Европы.

Меры наказания в 21 веке

Нильс Кристи

Рост системы

В Норвегии - стране, из которой я вчера уехал, - живет четыре миллиона человек.

В 1955 году у нас впервые была опубликована статистика преступлений, о которых сообщалось в полицию (данные по тюрьмам существовали с 1814 года). Цифры шокировали: зарегистрировано было почти 30 тысяч правонарушений. Сегодня их число достигло 320 тысяч. Количество причастных к этим преступлениям выросло с 8000 до 30000, число понесших наказание возросло с 5000 до 20000, а контингент тюрем удвоился.

Значит ли это, что выросла преступность? Не знаю! И никогда не узнаю! Преступность не имеет отношения к вещам, предметам, которые можно пересчитать, как считают людей в зрительном зале. Преступность - это конечный продукт длительного мыслительного процесса. Имеются поступки. Каждому поступку присваивается одна из оценок: хороший, плохой, нейтральный. Если поступок плохой, есть еще десятки возможных подвариантов: болезнь, плохое настроение, юношеская бравада, политический героизм - или преступление. Количество предосудительных поступков зависит от материальных и социальных условий: нет машин - нет машинных краж; нет твердых религиозных убеждений - меньше богохульства. В процессе присвоения оценок решающую роль играет социальная дистанция. Чем больше эта дистанция, тем чаще тот или иной поступок считают преступлением, а человека, его совершившего, упрощенно называют преступником. Возьмите семью. Дети часто берут то, что им не принадлежит. Или наносят друг другу телесные повреждения. Но мы очень редко считаем их преступниками. Это же дети. Их не заклеймишь как "преступников". Однако обычно мы ощущаем себя так, словно кругом - враги. Оттого становится неограниченным набор поступков, которые можно счесть преступлениями, и бесчисленны возможности для борьбы со всякого рода нежелательными поступками. Преступность и преступников можно рассматривать как неисчерпаемый природный ресурс. Стоит нам избавиться от большинства нынешних источников беспокойства, как, возможно, - и наиболее вероятно, - планка будет повышена, и мы подвергнемся нашествию новых правонарушителей.

Когда наступает перебор?

Но если в этом я прав, если преступность - это, так сказать, неисчерпаемый природный ресурс, тогда перед нами встает вопрос, который редко затрагивают. Вот этот вопрос: когда наступает перебор? Иными словами: возможно ли установить верхний и, соответственно, нижний пределы для количества наказаний в современном обществе? Какой уровень контроля оптимален - и, соответственно, каково оптимальное количество заклейменных грешников? Или по-другому: если считать, что общество - единственное, что связывает людей между собой, и что карающая система исполняет роль аппарата государственного управления, то насколько мы можем позволить этой системе разрастись - как в обществе, так и в частной жизни? Существует ли предел - точка, в которой перед обществом встает угроза поражения?

Позвольте мне теперь ненадолго обратиться к "географии наказания". Приведу здесь две цифры, каждая из которых - число заключенных на 100 тысяч жителей одной из стран с высокоразвитой промышленностью:

129;

709.

Вряд ли вы удивитесь, узнав, что первая цифра - показатель Канады, вторая - США.

Самое большое количество заключенных - в Российской Федерации и США. Это два чемпиона по содержанию людей за решеткой.

Россия - традиционный лидер в этом отношении. В 1950 году здесь было около 1400 заключенных на каждые 100 тысяч, потом эта цифра все уменьшалась и уменьшалась, пока в 1989 году к власти не пришел Горбачев, затем Россия снова поднялась на второе место в этой категории.

С США дело обстояло иначе. Со времен Второй мировой войны до 1975 года число заключенных держалось на одной отметке. Но потом процесс шел лишь в одном направлении. За 1998-99 годы количество заключенных в стране выросло больше чем на 110 тысяч. В январе этого года оно перевалило за два миллиона. Еще четыре миллиона взято на поруки или освобождены условно. Итого: шесть миллионов человек находятся под наблюдением уголовного аппарата. Из молодого населения Соединенных Штатов 8 процентов находится в тюрьме, на поруках или освобождено условно. Из чернокожих мужчин, проживающих в городах, - больше половины.

Зададимся простым вопросом: почему под наблюдением уголовного аппарата находится лишь шесть миллионов человек? Почему не двенадцать миллионов - или не пятнадцать? И почему так мало народу в одиночных камерах - ведь надсмотр за одиночниками стоит все меньше и меньше? Основная статья расхода - тюремный персонал, но в нем все реже возникает нужда теперь, когда в каждой камере есть душ, туалет и зарешеченный балкон, а электронная система позволяет следить за заключенными с центрального пункта наблюдения. Как сказал Зигмунд Бауман в одном из последних номеров "Британского криминологического журнала": "Если забыть о том, что заключенные все еще принимают пищу и испражняются, можно принять эти камеры за гробы". И еще: почему лишь половина чернокожей городской молодежи находится под надзором? Почему не бОльшая ее часть? Почему лишь детским насильникам, освобожденным из заключения, вживляют под кожу или подсоединяют передатчики, сообщающие властям, где они находятся в каждый момент времени? Почему не всем насильникам или не всем бывшим заключенным? Ведь такая возможность есть. Точно так же в большинстве развитых стран получают данные о местонахождении такси.

Три основных группы

Тех, кто участвует в дискуссии по проблеме наказания, можно четко разделить на три основных группы. Это:

Аболиционисты, которые были представлены, например, на Конференции по отмене наказания - в этом году в Торонто в ней участвовало несколько сотен человек. Главный представитель этой группы - Люк Халсман, профессор уголовного права из Нидерландов; он выступает за упразднение не только тюрем, но и института уголовного права как такового. Само название "аболиционисты" сохранилось со времен борьбы с рабством, в особенности в США. Внутри этого движения разногласия возникали между сторонниками полной отмены рабства и теми, кто хотел теми или иными способами его ограничить. Как и среди борцов с рабством, внутри нынешнего аболиционистского движения существует группа с более умеренными взглядами. Подходящее для нее название -

Минималисты. Как утверждал бывший шведский министр юстиции Леннарт Гейджер, 500 заключенных должно быть достаточно. Остальные нарушители могут быть осуждены условно. Гейджер был типичным минималистом.

Максималисты представляют третью группу. Их позиция определена нечетко. Отличие от двух других групп - в принципиальной разнице взглядов на преступление. Минималисты берут за точку отсчета противоправные поступки и решают, как с этими поступками быть. Возможно ли попросить прощения, компенсировать потери пострадавшей стороны - или необходимо наказание, как бывает в некоторых случаях? Поступки кем-то совершаются, они не воспринимаются как данность. Их оценивают по-разному в зависимости от ситуации. Школьник может нарушить правила поведения и получить выговор от учителя за непослушание. Но за тот же самый поступок полицейского могут уволить, поскольку в этом случае непослушание считается дисциплинарным проступком. Точка отсчета максималистов обычно смещена в направлении результата событий. Есть поступки, есть преступление - значит, должно быть и наказание как естественное следствие правонарушения, а что это за наказание - уже не так важно. В этом случае количество заключенных определяется факторами, не зависящими от уголовных властей. Такой взгляд, разумеется, удобен для поддержания главенствующей роли органов уголовного права. Если отталкиваться от факта преступления, любой исход помимо наказания будет исключением, альтернативой, требующей объяснения. И наказание становится очевидным следствием. Напротив, если идти от последовательности событий, результатом которых стал нежелательный поступок, наказание становится одной из равноправных возможностей - и только. Смещение акцента от преступления к конфликту означает, что мы больше не связаны необходимостью уголовного наказания, мы свободны выбирать. Мы можем применить к системе наказаний обычные культурные стандарты.

Споры о политике наказания сосредоточены на следующих практических вопросах:

• сдерживание преступности;
• общие предупредительные меры;
• изоляция людей, представляющих опасность; и
• обхождение с людьми, представляющими опасность.

Политика наказания как отражение системы социальных ценностей

Однако, если дело не идет дальше обсуждения этих практических вопросов, от нашего внимания ускользает самое, как мне кажется, важное, а именно: что система наказаний отражает основные задачи, которые ставит перед собой общество. Способы наказания несут на себе отпечаток системы социальных ценностей. Государственную систему наказаний невозможно, да и не следует рассматривать в первую очередь с практической точки зрения. Я бы поставил такой вопрос: желательно ли - или хотя бы приемлемо ли - такое устройство общества, при котором высокие гражданские принципы сочетаются с относительно скромной ролью карающего аппарата? Или же для нас скорее приемлемо - или даже желательно - социальное устройство, при котором наказанию отводится такая же большая роль, как в России и США - странах, которые контролируют свои низшие классы в значительной степени с помощью карающего аппарата? Если говорить о государствах всеобщего благосостояния, таких как Канада и северные страны, вопрос будет звучать так: может ли такая система контроля сочетаться с нашим социальным типом?

Думаю, я не ошибусь, сказав, что и Канада, и северные государства стараются воплотить в жизнь идеалы так называемого "включающего общества".

Мистер Хальвдан Кут, бывший министр иностранных дел Норвегии, но - что для нас важнее - также историк и мыслитель, однажды сказал:

"В процессе построения нашего общества классовый патриотизм не раз трансформировался в патриотизм национальный. <...> Каждый раз, как нарождался новый класс и требовал для себя прав и власти в обществе, казалось, появляется ненависть и начинает прорастать семя, способное уничтожить все общество целиком. Однако когда низшие классы в итоге добивались своего, оказывалось, что у общества возникли новые измерения и оно стало богаче, чем раньше".

Теперь мы вплотную подходим к тому, что заставляет меня и многих других выступать за ограничение наказания. Сейчас уже очевидно, что нация, выдающаяся в отношении экономической, военной и идеологической власти, в отношении карающей власти - средоточия власти как таковой - развивается в направлении, все больше отдаляющем ее от нашего идеала включающего демократического общества. Нам, жителям северных государств, важно знать, является ли путь развития США неизбежным. Следствие ли он экономической системы? И будут ли государства всеобщего благосостояния развиваться по модели США, что приведет к увеличению разрыва между классами и росту неуверенности среди всего населения? Мы можем наблюдать, как все увеличивается в правоохранительных промышленно развитых стран количество непрофессионалов, как управление ими берут на себя политики. Неуверенность в обществе заглушают обещаниями строгих мер против нарушителей закона - это выражение постепенно стало эвфемизмом для "низших классов" и может стать эвфемизмом для "опасных классов". "Вы помогли нам выиграть войну с внешним врагом, - недавно сказала министр юстиции США группе военных экспертов. - Теперь вы должны помочь нам выиграть войну с преступностью в стране".

Сохранение гражданского сектора

Иными словами, проблема в том, как сохранить гражданских сектор в наших обществах.

Нарушение закона приводит к наказанию. Такова основная роль общества в понимании многих теоретиков уголовного права. Но это совсем не так. Общества, не имеющие сильной государственной власти, предпочитают прибегать к другим способам разрешения конфликтов. В таких обществах наказание было бы прелюдией к гражданской войне. Этим обществам кажется разумным разрешать конфликты гражданскими способами. В такой же ситуации находятся современные коммерческие предприятия. В ходе сотрудничества предприятий, разумеется, часто возникают конфликты. Некоторые из этих конфликтов можно связывать с нарушениями уголовного кодекса - например, мошенничество и шантаж. Но стороны предпочитают обходиться без наказания. Современное экономическое устройство таково, что коммерческие предприятия не имеют над собой сильной управляющей государственной структуры. Положение, в котором они находятся, аналогично положению жителей деревни, удаленной от местонахождения центральной администрации. Глобальный бизнес - как глобальная деревня: наказание здесь было бы равноценно объявлению войны. Предприятиям выгоднее договориться между собой и создать условия для возрождения сотрудничества в будущем. Они выбирают такие способы, которые позволяют сохранять мир. Они стремятся к разрешению конфликтов.

Есть ли ограничения для гражданских методов?

Так что же, разрешение любого конфликта можно оставить на усмотрение заинтересованных сторон (если они способны на это и желают этого)?

Для нашего анализа было бы полезно разграничить три ситуации.

Во-первых, рассмотрим случай, когда отдельное лицо противостоит организации. Вор в магазине против крупной компании. Безбилетник против транспортной организации. Главное здесь не обязательно то, что слишком уж велико несоответствие сил, а то, что одна сторона представляет большую организацию, занятую своими собственными делами и не очень-то интересующуюся подобными конфликтами, а вторая сторона представляет саму себя, и в большинстве случаев впервые. В Норвегии действует официальная примирительная система. Было бы полезно включить в эту организацию членов правления крупных фирм, транспортных компаний и т.д. Тогда можно было бы обсудить, скажем, проблему организации торговли: возможно, особо привлекательные товары расставлены так, что молодому человеку почти невозможно устоять перед искушением украсть, или, может быть, магазин в целях экономии средств нанимает слишком мало смотрителей. Возможно, стоимость билета слишком велика при тех доходах, которые имеют молодые люди, и т.д. и т.п. Такие собрания принесли бы большую пользу социальной системе в целом. Но скорее всего эта мечта неосуществима.

Другой случай: организация против организации. "Фольксваген" против "Дженерал Моторз". Это идеальная ситуация для примирения. О ней я уже сказал достаточно.

Третий случай: конфликт между двумя людьми. Также идеальная ситуация для заключения мира. Нанесен ущерб личным отношениям, и эти отношения можно восстановить. Правда, и здесь могут возникнуть препятствия. Например, мужское население деревни, сговорясь, защищает мужчину, жестоко обращающегося с женой, и не допускает к спору женщин. Или богатый человек запугивает бедного.

Так действительно ли разрешение любого конфликта можно оставить на усмотрение заинтересованных сторон - если предположить, что они способны разрешить его без вмешательства государства, определяющего меру наказания? Недавно все норвежцы испытали шок от убийства двух девочек на пляже у города Кристиансанд в южной Норвегии. Что бы случилось, если бы родители сказали: "Вы убили наших детей. Но мы вас простили. Принимая во внимание то, что мы знаем о вашем прошлом и планах на будущее, сравнивая это будущее с тем, какое вам предстоит, когда вы отсидите годы в тюрьме, и признавая чистосердечным ваше глубокое раскаяние, - мы прощаем вас". И если бы после этого не последовало формального наказания убийц - что бы произошло?

Лично я не сомневаюсь, что такое решение соответствует глубинным основам нашей морали. Но в то же время у меня нет сомнений, что совершенно неразумно было бы ожидать такого поворота событий, а тем более требовать, чтобы ближайшие родственники убитых приняли участие в переговорах, которые могут иметь такой исход. Родственников можно понять, их нельзя порицать за то, что они могут захотеть наказать преступника. Но если такое вдруг случится - почему бы не закрыть дело? Почему делом и дальше должен заниматься государственный обвинитель?

В чьем ведении находится конфликт?

Итак, мы подошли к главному вопросу: в чьем ведении находится конфликт - судебных властей или гражданского общества? В соответствии с какой логикой и моралью преступники должны быть наказаны, даже если стороны могут заключить мир? Вы остались без глаза, но я могу отдать вам свой дом. Вы были неосторожны за рулем и нанесли мне повреждения. Я вас простил. Наказанием мы намеренно причиняем боль. Может ли боль как средство возрождения разрушенных ценностей дать больше, чем дают примирение, восстановление и прощение? Очевидная дилемма возникает в случае смертной казни. Мы убиваем вас, дабы вы поняли, что убивать нельзя. Или обрекаем вас на пожизненное заключение, чтобы внушить вам: вы были неправы, лишив человека жизни. Наказание, намеренное нанесение вреда - это само по себе нарушение нравственных норм.

Когда уместно наказание?

Хочу ли я, в таком случае, совсем упразднить уголовный суд?

Нет. По четырем соображениям.

Прежде всего, не все желают участвовать в процессе примирения. Некоторые преступники просто не осмеливаются посмотреть жертве в глаза, а тем более попросить прощения - они выбирают обезличенную судебную процедуру. Пострадавшие тоже не всегда хотят примирения, предпочитая наказать преступника. В обоих случаях начинается уголовный судебный процесс. Гражданский суд вряд ли можно считать возможным решением в современном обществе, если нет альтернативного уголовного суда. Могло бы получиться, что одного человека оправдают на гражданском процессе, а другого накажут. И все же, повторяю, прощение хотя бы некоторых преступников вряд ли противоречит нравственным нормам.

Еще одна важная проблема - возможная дегенерация процесса примирения. Преступник или его близкие родственники в отчаянии могут наобещать слишком много, чтобы повернуть процесс в более благоприятную сторону. Судья должен положить этому конец, начав судебное разбирательство дела. На преступника также может слишком сильно давить другая сторона.

Третий случай - отсутствие пострадавшего как такового. Скажем, нанесено оскорбление вере. Например, кто-то проклинал Бога в стране, где это считается серьезным преступлением.

И последнее, менее важное соображение: соблюдение ряда простых правил требует поддержки закона. Некоторые водители ездят так быстро, как им заблагорассудится. Можно применять гражданские меры - отбирать водительские права или увозить машину на штрафную стоянку, - но они не всегда оказываются действенными. На крайний случай остается наказание.

Слепое орудие

Теперь, уделив так много места наказанию, я еще раз выскажусь против него. Как у обеих сторон, так и у примирителей должна быть возможность отказа от гражданских методов и обращения к системе наказаний. Но следует также заметить, что система наказаний вряд ли имеет весомое преимущество над ныне формирующимися гражданскими методами. Наказание - грубое и слепое орудие. Судьи должны вынести решение о виновности и, если вина признана, разрешить сделать больно одной из сторон. Само собой, в таком деле очень важна справедливость - в том смысле, что в сходных случаях порция боли должна быть одинаковой. Но это слишком упрощенное понимание справедливости - достичь его можно лишь строго ограничив типы и число членов уравнения. Обучение профессии судьи - это обучение умению отбрасывать "незначимое". Категорически его исключать. Справедливость достигается ограничением факторов, на которые следует обращать внимание. Особенность разрешения конфликтов между обычными людьми в том, что значимое определяется в процессе примирения. Значимое - это то, что считают значимым вовлеченные стороны. Поэтому мера наказания может варьироваться от района к району и даже от процесса к процессу, и тем не менее в каждом случае участникам процесса кажется, что справедливость восторжествовала.

Я признаю необходимость обучения судей отбрасывать незначимое. Но в то же время меня тревожит, что дело может зайти слишком далеко. Во вступлении к этой лекции я назвал двух чемпионов по содержанию людей за решеткой. Это США и Россия. Эти страны объединяет не только огромное число заключенных, но и сравнительно слабая позиция судей. В России в высших судебных сферах велико влияние правящей партии. На местах значительной властью обладает прокуратура. Судьи не решаются действовать наперекор прокурорам. Если же их вынуждают отстаивать свою точку зрения, они отсылают дело на повторное рассмотрение, что может означать отсрочку решения суда на несколько лет. Кроме того, в органах правопорядка заключение человека в тюрьму считается знаком успеха и поводом для продвижения по службе. Не могу подтвердить свое наблюдение конкретными данными. Но я часто бываю в России и обсуждаю эти вопросы, как только представляется возможность. И я уверен: будь судебная власть в России сильнее, количество заключенных сократилось бы.

В США ситуация иная. Возможность согласованного признания вины усилила власть прокуратуры и урезала полномочия суда. Но еще больший вред нанесли таблицы наказаний, которые отдали часть судебной власти политикам. В результате судьи превратились в секретарей прокуроров и политиков (в США эти должности часто сливаются в одно).

Позиция минималиста

В дискуссии о наказании сам я занимаю позицию минималиста. Мы должны сохранить право наказывать в случаях, когда конфликтующих сторон не существует или когда стороны не могут достичь соглашения, и в сложных ситуациях, когда без наказания не обойтись. Но к наказанию следует прибегать, только когда все возможности для гражданского разрешения конфликта исчерпаны (если стороны согласны на применение гражданских методов). Уголовные власти должны лишиться монополии на ведение дел, а конфликтующие стороны во всех случаях должны иметь право использовать любую возможность для гражданского примирения.

Интересы государства

Но согласится ли на это современное государство? Допустим, с потерпевшим случилось нечто ужасное, но он подставил другую щеку и простил преступника. Допустим, что потерпевший был искренен, что он без всякого принуждения или давления действительно почувствовал, что преступника нужно простить. Допустим также, что преступник - тоже искренне - признал, что действовал незаконно. Может ли государство отмахнуться от этого?

Главная проблема здесь связана с полномочиями государства. Правители всегда активно стараются продемонстрировать свое право наказывать, ведь эта область идеальна для манифестации власти. Мощь нации убывает по мере того, как теряется власть над финансовым миром. Если же государство лишится и права наказывать, это будет серьезная потеря.

Это важное соображение. Однако, как мы уже видели, государство не может совсем утратить свое право на наказание. Некоторые люди не хотят прощать. В других случаях нельзя четко определить пострадавшего. Государство не останется в стороне. А наша главная цель - сохранить гражданский сектор.