НарКом - Пить я стал сразу помногу и часто ...

Где-то лет в тридцать пять я стал ощущать странное для себя состояние, у меня появились первые сердцебиения, у меня стала появляться дрожь в руках, а потом это уже и дрожью было нельзя назвать, потом это была настоящая свистопляска. Если раньше я любил после выпитого активно гонять по городу , ездить, ходить, двигаться, искать приключений, то с какого-то момента я стал замечать, что мне после принятого двигаться не хочется. Хотелось как-то устроиться, привалиться, отдохнуть.

Я стал смутно догадываться, что ушла куда-то в землю искра, и моя энергетика, которой я очень гордился, стала терять себя во мне. Я стал активно думать: елки-палки, а состояние-то тревожное, не пора ли попробовать отдохнуть? Первая попытка не пить год завершилась удачно - я не пил год, и мне показалось, что мой организм отдохнул, очистился, что теперь-то он меня не подведет.

Пьянка меня захватила мгновенно и со страшной силой, как будто я и не отдыхал. А через две-три недели я почувствовал, что выровнялся, вышел на прежние рубежи и пошел куда-то дальше, к новым, ранее не посещавшим меня ощущениям в организме: ощущению какой-то потливости, ощущению полной немоготы, иногда и нежелания идти на работу. Всегда во мне плотно сидело, как генетический защитный код, что работа - это святое, и я брал себя за шкирдон и шел на работу. За время моей пьянки каких-то социальных потрясений я на себе не испытал. Я все время ходил на работу, нормально рос на работе, делал, что называется, карьеру, а то, что я пил, никого не удивляло и не возмущало - у нас пили все. Я ходил на работу, я носил на нее свое тело, в каком бы состоянии оно не находилось, но к концу моего очередного питейного витка стал сдавать, искать какие-то оправдания для невыхода на работу. Я стал заготавливать впрок массу отгулов: в колхоз ездил, на овощную базу, куда посылали, туда и шел. Знал, что отгулы можно распаковывать по мере необходимости. Чувствуй: не могу сегодня идти. Звоню, говорю: отгул! А есть? А у меня всегда есть! Чтобы не забыть, у меня была бумажка, на которой я пунктуально учитывал. И я стал спекулировать на этих вещах: дескать, плохо себя чувствую, мог бы взять больничный, и привет! Но не беру же больничный, беру отгул - вот какой я железный человек, преданный интересам производства! Второй раз я опять вышел на год трезвости. Думаю, нет, я не доотдыхал, надо еще посушить себя. Крутой такой год, тяжелый - опять прошел. И все повторилось. Я опять стал лихорадочно пить, быстрее меня втянуло, еще круче я стал падать по лесенке алкогольной. Мне стали сниться кошмары по ночам, после которых я в страхе сидел и думал: нет, все это - короткие передышки - не годится. Надо на большой срок отрубаться. И я снова взял себя в кулак и отрубился. Какие там наркологи, психологи! Мне ничья помощь не нужна - я мужик крутой, я сам себя на ноги поставлю!

Мне всегда казалось, что где-то в глубине души я трезвенник, а моя пьянка - это так, наносное, случайное. У меня и привычки, и склад характера, ну не такой, как у всех этих алкашей! Знакомые, те, кто близко и давно со мной соприкасались, те вообще были уверены, что я нормальный непьющий мужик. Если в компании надо сыграть трезвенника - я сыграю. Уйду и где-нибудь в другом месте в ночь нажрусь, а утром снова взял себя в руки и снова лапушка. Выдержки хватало, но ее становилось все меньше и меньше.

Я принял решение выйти на три года трезвости, и вышел. Я сам, на своей самости держал себя столько, сколько хотел. И казалось - вот еще чуть-чуть, вся грязь там отфильтруется, из печени, из почек уйдет, и тогда весь организм, как у младенца - можно начинать жить. Мысль билась: ну должна, должна же последняя капля алкоголя, застрявшая, выйти - ведь три года! Все. Все. Я снова хожу в кругах пьющих. И это было не просто падение, это был обрыв. Я как только вошел на второй этаж пивбара на Коломенской, и всё, вышел оттуда примерно через месяц. Я входил туда, выходил, ходил на работу, но все равно я все время был там. Реально ощущал себя там. Я ходил на работу в какой-то полудреме, искал предлоги, чтобы уйти с работы после обеда, выискивал разные приемы, чтобы вообще не ходить, уезжал как бы в командировку.

Я был в командировке в Днепропетровске и сидел в пивбаре на Коломенской одновременно. Пил по-черному. У меня началось какое-то тихое сумасшествие. Я перестал вообще себя контролировать. Меня тянуло только в магазин. Но магазин - это условно. Я прилично зарабатывал, и в магазин ходили те, кто пожизненно ходил в магазин, а я был донором и при мне состояли те, кто освобождал меня от излишней тяжести в кошельке. Вначале, появляясь в компании, я привозил с собой ящик. Исчерпав запас, добавляли, и по мере необходимости бегунки бегали.

Потом я стал замечать, что народ вокруг меня стал вымирать очень сильно, один за другим. Похороны шли одни за другими. И я чуть не умер вместе со всей толпой, не умер от ужаса, который пережил на похоронах своего коллеги, сотрудника и собутыльника.

Договорились встретиться в шесть утра, чтобы определиться с поездкой в морг, а потом на кладбище, но все с вечера расползлись кто куда горе заливать, и утром нас собралось только трое. Еще четверо, которые должны были принять участие в похоронах, не явились. Мы чуть не разломали дверь в квартиру, где, по нашим предположениям, могли заваляться двое или трое, но в ответ - тишина. Меня охватил ужас. Покойник был одиноким человеком - ни жены, ни семьи, ни детей - никого. Некому хоронить, кроме собутыльников. Все обещали скинуться, стучали себя в грудь, исторгая из себя клятвы пьющего братства, и вот цена обещаниям - не явились. Хорошо, что я взял нормальное количество денег, которых хватило, но нас было всего трое, нам предстояло втроем нести гроб! Во мне зудела одна и та же мысль: а если бы я был на его месте? Здесь я проснулся и пришел с деньгами, а на мои похороны кто проснется и кто придет? Буду валяться в морге до какой-нибудь генеральной уборки в нем, когда всех покойников, скопом, попросят освободить места для вновь прибывающих. Засунут меня в полиэтиленовый мешок и даже не предадут земле, а бросят в нее, как собаку, свалят, как мусор в яму.

Как же меня трясло и корежило, когда все, кто обещал быть на похоронах, начали сползаться на поминки! Я хотел простить этих людей и не мог, я хотел забыть их предательство и тоже не мог, и водка мне забыть и забыться уже не помогала. Поминки растянулись на неделю, до девятого дня, я пил все это время безостановочно, все время как бы применяя этот процесс к себе: это я умер, это меня так хоронят, это меня так эти люди поминают. А во мне рос и рос протест: не хочу! Я глушил этот протест водкой, а он все равно рос:

Именно в этот момент судьба послала мне человека, который рассказал мне об обществе Анонимных Алкоголиков и привел меня на группу. И с этого момента у меня начался путь совсем другой трезвости, не похожей на ту, которую я себе раньше "заказывал" то на год, то на три года.

Когда я пришел сюда, я понял, что все это мое, что здесь те самые люди, которые мне нужны , которые говорят со мной на одном и том же языке, перед которыми не нужно ничего из себя изображать, и что единственное, что они для меня хотят - это чтобы я оставался самим собой, говорил о том, что на самом деле думаю и на самом деле чувствую.

Я не сразу принял душой программу и не сразу понял, зачем она

мне нужна. Другим - возможно, нужна и даже необходима, - тем, кто сам "завязать" не может. Но я-то мог! Вот только что потом? После того, как эти пять лет пройдут? Мой предыдущий опыт мне подсказывал, что потом улет будет такой, из которого я уже точно не выберусь.

Единственное, что я понял и принял сразу - это то, что я просто больной человек, что я болен неизлечимым прогрессирующим заболеванием -алкоголизмом. Я сделал первый шаг, я признал свое бессилие перед алкоголем, и в моей голове слегка просветлело: я понял, почему сколько бы раз я ни бросал пить, я снова и снова после очередного срока трезвости срывался в запои - я пытался силой воли остановить неизлечимую болезнь, но не побеждал ее, а всего лишь создавал временную иллюзию победы, основанную на чисто внешнем признаке - я не пил, не употреблял спиртных напитков и только.

А болезнь внутри меня развивалась своим чередом, и с этим никакая сила воли не в состоянии справиться.

Бог так распорядился, что я сразу же попал в ле чебную программу. Она вызывала во мне яростное противодействие. Я топорщился, сопротивлялся, но, как ни странно, шел, шел по шагам помимо своего желания.

Я очень долго свыкался с мыслью, что есть что-то более могущественное, чем я, что оно может взять на себя мои проблемы. А я не привык, чтобы кто-то брал на себя мои проблемы.

Еще чего! Я сам привык их решать, мне это нравилось, я любил ощущать свою силу, свою сноровку и смекалку, я нуждался в постоянном подтверждении, что они у меня есть, и получал эти подтверждения

Это было очень сложно - научиться отдавать свои проблемы, не думать о них самому, освободить себя от лишнего груза, а я не любил быть свободным. А как иначе жить, иди и свободен? Я же человек, и у меня должно быть море проблем! Мне все время нужна нагрузка. Любая. Если я работаю, я выискиваю, где самую большую тяжесть поднять, и от этого получаю самое максимальное удовольствие. И вот с этим характером, с этим подходом к жизни я и подошел к необходимости препоручить свою волю и свою жизнь Богу, как я Его понимаю. Мне было очень тяжело, я испытывал дискомфорт, раздражение. Как я понимал тогда Бога? Никак не понимал и понимать не хотел. Потому что не хотел расставаться со всеми своими проблемами, с такой кучей удовольствия. Кто Он такой, чтобы я все это Ему отдал? И, если я Ему все это отдам, кто я буду такой? Что я есть без всех моих проблем? Но тем не менее, программа выздоровления есть программа выздоровления, время шло, шло общение. Моему росту помогали обе стороны. С одной стороны те, кто представлял группу ветеранов и рассказывал о том, как они справлялись со сложностями программы, как пропускали ее через себя, через свое нутро. А с другой подкрепляли тылы те, от которых еще свежач-ком несло. Оглянешься: откуда ты пришел? Ё-мое, нет, я туда не хочу!

Первый год я настойчиво и активно ходил по разным группам. Много узнал сам о себе новенького и интересного, но самое яркое впечатление от первого года для меня заключалось в открытии, которое вначале меня просто шокировало. Мне задали простенький вопрос: что ты сейчас чувствуешь? И я тут же стал рассказывать о том, что я в данный момент думаю. Мне повторили вопрос: что ты чувствуешь? И я растерялся, я не смог ничего внятно ответить. Я стал лихорадочно думать, что я чувствую, а когда стал об этом думать, мысли мои стали путаться, и я вдруг понял, что уже прожил столько лет, что у меня трое детей, а я сам не знаю, что я чувствую и умею ли чувствовать вообще.

Мне казалось, что я чувствую стол, когда держусь за него. Но у меня спросили про другие чувства, а я их не чувствовал. Я понял - да, допился вконец, до полной заморозки себя и для меня это было самое интересное открытие, которое подвигло меня для движения по шагам.

В АД я впервые встретился с людьми, которые очень много говорили и думали о некой духовности, о духовном росте, о том, как к ней прийти и как расти, я думал: зачем? Да я и так духовный! В театр я всегда любил ходить - и пьяный, и с похмелья. Я знал, в каком буфете и в каком театре что наливают и что дают на закусь. Ну, конечно, при этом умно говорил о спектакле. Я думал, что это духовность и есть. А здесь о другой духовности говорят. Здесь говорят о правилах, внутренних правилах души, исполняя которые душа освобождается от перегрузок, из-за которых она не живет, а влачит жалкое, тяжкое существование. Я понял, что это еще одна новая для меня зона - с одной стороны чувства, с другой - духовный рост. Я достаточно системно стал заниматься какими-то кусочками своей духовной жизни, и наконец-то понял разницу между трезвостью и сухостью. Сухость и трезвость, конечно, для меня сегодня - это самые разные понятия. Я столько лет был сухим, но был ли я трезвым? Нет. Я был подвержен каким-то эмоциональным взбрыкам, неуправляемым рассудком взрывам. Были отдельные высокие пики, а мелкая рябь - она всегда присутствовала. Решения по жизни я принимал совершенно идиотские. Я женился - развелся. Четырнадцать лет прожил с женой, с первого же года думая и рассуждая только о разводе. Это была у нас любимая тема - о разводе, о нем мы только и говорили четырнадцать лет, пока не развелись наконец. Потом в полупьяном состоянии второй брак. Брак есть, но семьи не получилось. Я чувствую себя виноватым и пока не нахожу в себе силы честно сознаться, что у нас что-то просто по пьянке вышло. И все же я, а не жена, ищу способы, как сложить что-то, как исправить. Потому что развалить - какой же тогда созидательный процесс? Трезвость принесла мне новые проблемы. Многое увидел, понял, почувствовал, но многое не могу себе позволить теперь. Сидя на наших собраниях, я стал намного внимательнее слушать, у кого как решаются житейские проблемы, стараюсь понять, что такое семья и чем она отличается от брака, от узаконенного сожительства. Я понимаю, что сухость можно поддерживать техническими приемами отказа от первой рюмки, но для того, чтобы достичь трезвости и трезвомыслия, нужно обеспечить широкий круг условий, качественно изменить образ жизни. Отсюда повышение интереса к ветеранам. Некоторые вопросы пытаюсь обсуждать с ними - а как ты прожил этот нюанс? Послушаешь двух, трех, четырех - проблемы-то те же самые по сути. Упаковка разная, а проблемы одни, не исключительные, как я раньше про себя думал. За эти годы в АА я понял, а вернее, согласился и признал то, что я совершенно нормальный и обыкновенный алкоголик, и не считаю теперь зазорным послушать, как другие нормальные алкоголики решают свои проблемы, использовать кусочек этого опыта и передать свой. В этом ведь и смысл нашего сообщества: передать и использовать, отдать, чтобы взять.

Где-то после второго года я почувствовал, что программа изменила качество моей трезвой жизни; извне, из АА, она перешла внутрь меня и стала защищать мою трезвость везде, где бы я ни находился, во всех ситуациях - в житейских, семейных, рабочих. Я стал очень серьезно думать, что короткая Молитва о Душевном Покое - это смысл и вместилище всего мироздания. Что достижение душевного покоя в любом действии, в любом телодвижении и даже в мыслях своих позволяет сделать так, чтобы ничего не скребло, не напрягало тебя изнутри.

Я начал вдумываться в сущность основных христианских заповедей и совсем по-другому стал смотреть на себя и свои взаимоотношения с людьми. Я всегда считал себя добрым, отзывчивым человеком. Гордился тем, что всегда, по первому зову и без оного спешу на помощь другим, что я в делах добра не какой-то там любитель, а вполне законченный профессионал. Ха. Я стал вспоминать, стал анализировать с точки зрения заповедей всю ту громадную массу своих, казалось бы, добрых поступков, поступков, связанных с помощью другому человеку, и поймал себя на том, что эту помощь я оказывал себе ! Я не думал в то время о человеке, я думал о себе, о том, как я добр и от этого ловил привычный кайф. Ничего не зная о том человеке, не видя всей его жизни так, как она видна сверху и в перспективе, я просто не мог знать, что ему сегодня нужнее. Я совал ему конфету для того, чтобы он проникся благодарностью ко мне, чтобы оценил мою доброту. Он жует эту конфету, а она ему не нужна, он, может, и взял-то ее только чтобы сделать мне приятное, а я сижу и балдею. Своей помощью я закрепощал и порабощал людей. Я видел, как люди западают в депрессии после моей помощи, чувствуя на себе груз обязательств передо мной. Только в Церкви я услышал, что помощь только тогда помощь, только тогда добро, когда оказываешь ее не ради человека, а человеку ради Бога. Помог, поддержал, денег дал - и забыл. И ничего не ждешь от этого человека - ни ответных услуг, ни изъявлений благодарности в какой бы то ни было форме. Ты свое уже получил, так как добро ради Бога уже в самом себе содержит такую радость, которую никаким другим способом не приобретешь и не достигнешь. Я делаю попытки, первые попытки помогать людям ради Бога, а не ради себя, и не ради него, этого человека. Во мне инерция все еще срабатывает, и я все еще норовлю сразу вмешаться и сразу все исправить в жизни другого человека, но я уже научился останавливаться, не делать поспешных широких жестов, а попытаться войти с человеком в более тесный контакт, чтобы почувствовать уровень его проблем и помогать ему уже ради Бога. Если нужно - что-то дать, чем-то обеспечить, куда-то отвести, что-то посоветовать, чтобы хоть на вершок приподнять его над плоскостью его проблем, чтобы он сам увидел их сверху, осмыслил и оторвался от них, перестал, как привязанный, ходить по одному и тому же кругу, натыкаясь на одни и те же грабли.

Это уже новая формула работы души - забыть о своем вкладе в судьбу другого человека, не смотреть на свои действия, как на вклад, который должен возвратиться с процентами, и даже не думать об этом; а думать о том, что Бог помогает этому человеку через меня. Он дал мне немного больше. Он мог мне ничего не давать, но Он дал для того, чтобы я поделился. Он через живых людей осуществляет свои дела, и я чувствую себя Божьим механизмом и только. То есть, умом понимаю, что примерно так должен себя чувствовать. Иногда мне это удается: вот оно, возвращение замороженных пьянкой чувств - ощущение тепла, радости, Божьей благодати, оно приходит, когда я знаю, что сделал добро ради Бога, помог человеку не от себя, а от Него через себя. Я уже чувствую, что я такой же, как и он. Такой же сын.

Это ощущение дала мне программа, это дала мне тренировка души на протяжении всех лет трезвости, работа в АА, лечебная программа и Церковь. Жди чуда - один из наших тезисов, понятных каждому, и со мной в программе произошло чудо. На протяжении многих лет я жил двумя жизнями, жил с двойным дном - у меня была жена, семья и была жуткая зависимость от одного человека, от женщины. Когда я пришел в АА, я понял, что мне это начинает мешать, и я стал просить Бога освободить меня, и это была не просто просьба, это был вопль. Там были такие эмоциональные накрутки, шерсть дыбом, вечно какие-то раэмышлизмы. Без этого человека не мог двух-трех суток прожить, ловил, накручивал воспоминания. И вдруг в три дня я стал забывать, что там было - были бури в стакане воды. Все как рукой сняло. Это чудо. Я поверил. Раз - и страсть ушла, от нее ничего не осталось. Остались только какие-то воспоминания, такие уже, безболезненные, просто память.

Я научился искусству принятия людей. Я сделал попытки сфокусировать свое внимание на своих наиболее злобных врагах. Я их из зоны понимания "враг" неискусственно исключил. Я не писал себе: исключаю из зоны врагов. Работа души подвела меня к уничтожению самой зоны. В прошлой жизни я расправлялся с людьми привычными приемами: кому в морду, кому его же подлянку мягко переводил на него же, а кому радовался, когда он садился в лужу своего же дерьма. Сегодня я не испытываю этой радости. Сегодня я не хочу, чтобы люди, с которыми я по какой-то причине общаюсь, были в дерьме и воняли дерьмом - мне самому это неприятно. Если раньше я говорил: паскуда, что же ты делаешь, я же тебя урою в этой же горе, то сегодня я стал думать: что же у него там случилось, что не сложилось? Раз он на меня свою агрессий, свою черную энергию пытается выплеснуть, значит, у него есть проблемы, море проблем, и он не знает, как их решить. Я вступаю с ним в диалог. Простой, житейский, без напора. Не идет на контакт - еще раз. Приходит момент, и его страх ослабевает, он начинает цепляться за какую-то логику, за какое-то неуловимое ощущение и уже сам идет мне навстречу. Положение выпрямляется. А за счет чего? А за счет того, что мы все время общаемся, и я впитываю в себя громадный опыт доброжелательного отношения к другим людям. Я уже никого себе не противопоставляю, не отпихиваю от себя в страхе. Я перестал бояться людей и они подходят ко мне без опаски. Программа уже сама меня несет и я только не пытаюсь ей сопротивляться. Как-то мне сказали фразу, она мне сразу же понравилась, но я не сразу въехал в нее душой:

Я начал отделять человека от его поступков. Я долго стучался, долго бился, не умея разделить, мне казалось, что человек един со своими поступками. Потом я стал думать: нет, люди все хорошие, а поступки они совершают потому, что у них есть нерешенные проблемы. Я стал пытаться увидеть их в истинном свете, понять немного глубже, и делаю иногда попытки помочь, когда меня попросят об этом. Я перестал соваться с советами, рассказывай только о своем опыте выхода из похожей ситуации. Я понял, что когда я советую, я влезаю в чужую жизнь, я пытаюсь чужой жизнью управлять по-своему. А когда я рассказываю о себе, между мной и моим собеседником возникает приятный вакуум, терпимость. Этот человек сам воспринимает то полезное для себя, что ему нужно, из моего рассказа. Или не воспринимает, и я не настаиваю, не навязываюсь. Если он захочет, он расскажет мне о себе. Не захочет - не расскажет, значит ему сегодня не хочется, или он принял что-то из моего рассказа и спокойненько что-то сделает, что-то изменит в своей ситуации. Или не изменит, пойдет той же дорожкой, наступая на те же грабли - значит, ему еще не время изменять свою жизнь, значит, он еще не дозрел. Я перестал ждать немедленной положительной реакции на свои действия, я посеял зерно, а когда оно прорастет, мне неведомо - может, через десять лет. И я перестал раздражаться на людей, стал принимать такими, какие они есть. У меня изменились отношения с детьми. Я попробовал честно рассказать им об алкоголизме, о том куске жизни, когда я от них уходил, о той разрухе, которую я внес в первую очередь в свою жизнь, и каким образом эта разруха отпечаталась на них. Даже не я сам, а моя болезнь - алкоголизм. Я пытаюсь показать эту грань - я все равно вот он, тот же, что и был тогда, я же не другого имени, не другого тела, ни другой головы. Я просто был больным человеком, не сознавая тогда этого, а теперь сознаю. Старший сын уже взрослый, он меня понимает, он с благодарностью воспринимает мои рассказы, и я ему больше ничего не советую. Как только он просит у меня совета, я начинаю рассказывать ему о чем-то похожем в моей жизни, и стараюсь быть предельно честным. Он стал это ощущать. Я чувствую, что возник душевный контакт. Духовного единства пока нет, но душевный контакт уже есть. Возникают и какие-то общие духовные идеалы, и со старшим, и с младшим - он меня меньшее количество лет ненавидел. И сейчас я просто радуюсь восстановлению своих отношений с детьми. Очень тяжело дается восстановление отношений с матерью. Моя мать учительница, математик. Сорок лет она учила детей, сорок лет смотрела на мир глазами учителя, который всегда и все знает лучше других, который имеет право требовать, чтобы все было так, как она считает нужным и полезным.

Я учился для нее, и везде должен был преуспевать, и я старался изо всех сил, одновременно получая первые уроки жизни "внапряг", постепенно привыкая к тому, что тяжкий груз на плечах - это норма жизни. И так вся жизнь была прожита для ее гордыни и в воспитании гордыни во мне. Я этого не понимал. Она вдохновляла меня на очередной подвиг, очередную победу, а я их совершал, кого-то давил при этом, чьи-то головы срубал, а свою голову потерял, в алкоголе утопил .

Я раньше думал: гордость, чего в ней плохого? Это даже хорошо, когда человек горд. Теперь я точно знаю, не по книжке, не по заповедям, а на себе почувствовал, что гордыня - это самый смертный грех и есть, и все зло от этого. Она заставляет хвататься за все и пытаться сделать одним махом, а если не получается все и сразу, нападает уныние, депрессивное состояние возникает, раздражение растет, агрессия, начинаешь пытаться головой бетонные стены прошибать, вместо того, чтобы смириться и отойти, поставить для себя разумную, приемлемую задачу. Если тебе дано ее решить, то ты решаешь ее без напряга, не накручиваешь ни себя, ни других.

Мне Бог дал алкоголизм, я споткнулся о него как о камень преткновения, побесился, посвоевольничал, но все-таки понял - вперед дороги нет, надо поворачивать назад, надо пересматривать все свои изначальные позиции, как бы тяжело, больно, страшно ни было. А матери - нет. У ней нет такого мощного стимула лезть к себе в душу, как у меня. Она заперла ее на ключ и огородила и колючую проволоку вокруг навила, чтобы другие не лезли. Вот на этой почве я еще не до конца готов принять ее. Я понимаю, что упрекать ее нельзя, раз ей не дано, значит не дано. Но какая-то напряженность во мне есть, какая-то недоработанность моей души. По мере возможности пытаюсь справиться с этой проблемой, но насиловать себя тоже не могу. Не хочу спешить, подстегивать себя, гнать на сближение с матерью. Изменилось мое отношение к работе. Ситуация там сложнейшая - идет уничтожение структуры и в этих условиях я что-то должен делать, чтобы просто выжить, устоять. В прошлые годы я стал бы генерировать, я стал бы гонять по всей Москве, искать какие-то лобовые приемы выхода из этой ситуации, как-то бы пытался латать и штопать то, что расползается по всем швам, а сейчас я возвращаюсь к молитве нашей, я анализирую, что реально я могу сделать, а с чем должен смириться и принять как неизбежное и необходимое. Я делаю то, что могу, и больше не дергаюсь, не гоняю воздух. Да, конечно, сегодня у меня полно долгов, слава Богу, что мне столько же должны. Я не могу ни вернуть, отдать долги, но и не могу получить. Я делаю только то, что могу сделать сегодня.

Я на работе сегодня живу по программе одного дня. Я с утра помолился, пришел, посмотрел; да, трудности у всех в голове, но зачем же зацикливаться на них? Я лучше с людьми поговорю о чем-то живом, насущном. И это приводит к результатам: я раскрепощен в течение дня. Один знакомый пошутил: у него все дела рушатся, а он стоит как колосс. Но я не сам по себе стою, я чувствую, что надо мной есть Бог, знаю, что есть ангел-хранитель мой - и все это благодаря тому, что я оказался алкоголиком, и в поисках выхода пришел в АА.

Болезнь еще сильна, я еще срываюсь эмоционально, еще чувствую всплески в душе и мелкую рябь, но ненадолго. Я себя останавливаю, стараюсь мыслить трезво, и все потихонечку получается, но это уже не я делаю, а кто-то мне обязательно помогает ради Бога.

Другие интересные материалы:

Почему заключенных так много?
Автор – профессор криминологии...

Место: один из больших европейских...

Что даёт пациенту психиатрический диагноз и обоснован ли тренд на увеличение числа болезней?
Статья является ответом автора на...

Глава 4 "Обстоятельства, исключающие возможность участия в судопроизводстве. Отводы."

Малюта Скуратов – младший сын...

Принципы доказательной медицины и использование программ снижения вреда для профилактики ВИЧ-инфекции среди уязвимых групп
Доклад Экспертной рабочей группы для...

Составители: А.В. Бобрик ,...

Основы адекватного применения препаратов в психиатрии

В. Козловский Адекватность...