НарКом - Теневой образ жизни. Социологический автопортрет постсоветского общества

“Теневой сектор, по разным оценкам, охватывает от 40 до 80% российской экономики. Отсюда следует, что в него вовлечены не только руководители разных рангов, но и десятки миллионов рядовых работников. Заинтересованы ли они в том, чтобы на этот сектор началось наступление? Насколько вообще современное российское общество терпимо к коррупции и теневому бизнесу? Как реагируют люди на теневую деятельность и насколько сами предрасположены к ней?” Статья вывешивается с любезного разрешения авторов. Другие материалы авторов можно найти на: http://corruption.rsuh.ru

Содержание

Предисловие

Новый президент России шел на выборы под лозунгом “диктатуры закона”. Но что может означать такой лозунг в условиях системного беззакония, когда основные экономические и административные субъекты – бизнес и государственная бюрократия – функционируют в условиях всепроникающей коррупции и всеохватных теневых экономических отношений? Теневой союз бизнесмена и чиновника не в состоянии поколебать никакая репрессивная сила, если она не найдет опоры и поддержки в обществе, в широких слоях населения. И вот тут-то, в этом ключевом пункте не все так ясно, как может на первый взгляд показаться.

Теневой сектор, по разным оценкам, охватывает от 40 до 80% российской экономики. Отсюда следует, что в него вовлечены не только руководители разных рангов, но и десятки миллионов рядовых работников. Заинтересованы ли они в том, чтобы на этот сектор началось наступление? Насколько вообще современное российское общество терпимо к коррупции и теневому бизнесу? Как реагируют люди на теневую деятельность и насколько сами предрасположены к ней? Можно ли считать случайностью, что определенная часть российских избирателей готова продвинуть в исполнительную власть откровенно криминальных деятелей (вспомним Клементьева, Коняхина и других)?

Не менее, если не более существенные вопросы вызывает позиция той части населения, которая не только не хочет мириться с коррупцией и теневым бизнесом, но и готова поддержать любые меры, направленные против этих явлений, вплоть до прямых репрессий. Политика, имеющая своей целью “диктатуру закона”, только тогда может быть успешной, когда в обществе доминирует юридически-правовой тип сознания. Если же в головах людей право подменяется репрессивной моралью, то это, как показывает исторический опыт, создает благоприятную почву для трансформации “диктатуры закона” в “диктатуру без закона”, т. е. в полный произвол. Не предстоит ли России и дальше выбирать – по Бродскому – между ворюгой и кровопийцем?

Эти и другие смежные вопросы мы ставили перед собой, приступая в августе 1999 г. к реализации широкомасштабного исследовательского проекта “Теневая Россия”¹. К настоящему времени все запланированные исследования проведены, и Центр по изучению нелегальной экономической деятельности Российского государственного гуманитарного университета (ЦИНЭД РГГУ) завершил обработку и анализ всего комплекса полученных данных. Готовится к печати и вскоре выйдет в свет монография, которая будет содержать полный свод результатов этой работы. Данная брошюра, выходящая как препринт основного издания, имеет целью предварительное ознакомление заинтересованной научной аудитории лишь с одним из аспектов проведенных исследований.

Важным направлением нашей работы было выяснение того, как умонастроения различных групп населения зависят от причастности или непричастности к самостоятельному бизнесу. Опираясь на данные всероссийского социологического опроса, мы пытались, в частности, понять, связано ли осуждение или одобрение человеком коррупции и теневых экономических отношений с наличием или отсутствием у него установки на занятие предпринимательством². Такой ракурс кажется нам актуальным и интересным уже потому, что от менталитета бизнесменов (и их резерва – бизнесменов потенциальных) в значительной степени зависит не только современное состояние общества, но и вектор его развития, а также общественная готовность к соблюдению законов. Уместно напомнить, что речь идет об обществе, успевшем за долгие десятилетия советской власти забыть, что такое легальная частная инициатива в экономике, но – вместе с тем – имеющем богатый опыт теневых экономических отношений в условиях, когда такая инициатива запрещена.

Задумывая исследование, мы предполагали существование глубоких и принципиальных мировоззренческих различий между людьми, которые уже имеют или хотели бы иметь свой бизнес, и теми, кто никакого собственного дела не имеет и иметь не хочет. Очевидно, что мировоззрение человека – особенно человека взрослого, зрелого – часто не поспевает и даже не стремится поспевать за политическими и социальными изменениями. Именно поэтому мы посчитали, что при движении от эпохи, когда легальный частный бизнес был запрещен и его фактически не было, к эпохе, когда он вполне легализован и для многих становится привлекательным, условная граница между непредпринимательским и предпринимательским мировоззрением неизбежно должна проходить также и между поколениями. Полученные нами данные это подтвердили. Более того, как увидим, различия оказались даже шире и глубже, чем мы предполагали, и одними только возрастными особенностями не исчерпываются.

Кто есть кто

Немногие – всего 4% опрошенных – заявили, что у них есть собственный бизнес. В дальнейшем мы будем называть их предпринимателями. Гораздо больше (21%) в стране тех, кто испытывает желание заняться бизнесом, но по тем или иным причинам осуществить его пока не может, – они будут фигурировать у нас под условным именем ПРЕДпредпринимателей. Подавляющее же большинство не испытывает такого желания – назовем этих людей, составляющих 67% населения, НЕпредпринимателями. Респонденты, которые затрудняются ответить на данный вопрос – их всего 8%, – нас интересовать не будут.

Предметом нашего сравнительного анализа станут умонастроения трех указанных групп, при этом – для полноты картины – их отношение к коррупции и различным видам теневой деятельности будет сопоставляться с соответствующими показателями по населению в целом. Но предварить свой социологический рассказ мы хотим все же краткой информацией о некоторых социально-демографических и других особенностях этих групп, чтобы читатель с самого начала имел представление о той условной границе между большинством и меньшинством российского общества, о которой говорилось выше.

В предпринимательской среде явно доминируют мужчины (их численность превышает здесь две трети). Несколько больше их, чем женщин, и среди предпринимателей потенциальных. Что касается НЕпредпринимателей, то у них соотношение иное: 59% из них – женщины.

В составе непредпринимательского большинства свыше 42% составляют люди старше 55 лет, между тем как в рядах предпринимателей их всего 8%, а среди ПРЕДпредпринимателей и того меньше (5%). Если в группах меньшинства преобладают люди, не перешагнувшие сорокалетний рубеж, т. е. вошедшие в сознательную жизнь в годы перестройки или после нее (среди предпринимателей таких две трети, а в составе ПРЕДпредпринимателей – три четверти), то непредпринимательское большинство в массе своей сформировалось при советской власти (доля тех, кто моложе 40 лет, не дотягивает здесь даже до трети).

Среди НЕпредпринимателей 44% не имеют среднего образования, между тем как в группах меньшинства процент таких людей в два раза ниже. Доля же людей с высшим и незаконченным высшим образованием в составе тех, кто занят бизнесом или хотел бы им заняться (соответственно 33 и 22%), значительно больше, чем у тех, кто такого желания не испытывает (12%).

В группах меньшинства заметно представлены жители крупных городских центров (44% у предпринимателей и 49% у ПРЕДпредпринимателей), между тем как среди НЕпредпринимателей таких только 37%. В свою очередь, в составе последних более высокий процент не только жителей небольших городов, но и селян.

Наконец, интересующие нас группы существенно различаются уровнем материального достатка. Среди тех, кого мы назвали НЕпредпринимателями, 44% заявили, что их денежных доходов не хватает даже на питание. В составе потенциальных предпринимателей таких 27%, а среди предпринимателей реальных – 14%. Последняя цифра выглядит, впрочем, странной: нищий бизнесмен, с трудом зарабатывающий себе на хлеб, – это что-то из области фантастики. Но мы должны отдавать себе ясный отчет в том, что речь идет не о крупном, среднем или даже малом организованном бизнесе (руководители фирм – в силу своей относительной немногочисленности – в поле массовых социологических опросов обычно не попадают), но скорее об индивидуальном “низовом” предпринимательстве – мелкой торговле, челночном бизнесе, репетиторстве и т. п. Понятно, что прибыльность такого бизнеса может быть и крайне низкой (не исключено, впрочем, что “нищие” бизнесмены просто опасаются открыто говорить о своем реальном уровне жизни из-за его несоответствия их официальным доходам).

Однако на фоне других опрошенных (включая и ПРЕДпредпринимателей) наши бизнесмены все же заметно выделяются уровнем достатка. Среди предпринимателей довольно высок процент тех, кому хватает денег и на питание, и на одежду, и на покупку вещей длительного пользования: таких здесь больше трети, между тем как в рядах ПРЕДпредпринимателей – почти в десять раз меньше (всего 4%). Естественно, что эти различия проявляются и в образе жизни: 40% “низовых” бизнесменов в последние годы могли позволить себе отдых на курортах России, Украины или дальнего зарубежья, в то время как у потенциальных предпринимателей этот показатель составляет лишь 13%, а у НЕпредпринимателей он и того ниже – 6%.

Знание этих различий создает хорошие стартовые возможности для того, чтобы выявить и правильно понять отношение каждой из интересующих нас групп к коррупции и теневой экономике.

Чем чаще встречи с коррупцией, тем меньшим злом она кажется

Отношение к любому явлению во многом зависит от того, сталкивается ли человек с ним лично или только наслышан о нем от других. И если даже чужая точка зрения безоговорочно принимается, то это еще не значит, что мнения и оценки, сформировавшиеся помимо собственного опыта, правомерно интерпретировать так же, как мнения и оценки, на таком опыте основанные. Поэтому мы и начинаем с информации о том, насколько часто наши респонденты сталкиваются с коррупцией, взяточничеством и другими незаконными действиями должностных лиц и сталкиваются ли вообще. Эти и все последующие цифровые данные будут представлены в процентах от общего числа опрошенных (“население в целом”) и от численности каждой группы (“предпринимателей”, “ПРЕДпредпринимателей” и “НЕпредпринимателей”).

Как мы видим, большинство россиян получает информацию о коррупции из вторых и третьих рук, лично их она не затронула, считать себя ее непосредственными жертвами они не могут. Это относится и к населению в целом, и к потенциальным предпринимателям, и особенно к тем, кто предпринимательством не занимается и заниматься не собирается. И, напротив, люди, имеющие собственный бизнес, в массе своей указывают, что знают о коррупции не понаслышке.

Но влияет ли факт личного столкновения с коррупцией на оценку общественной значимости борьбы с ней? И если влияет, то как? Картина, которую мы получили, выглядит, скажем сразу, довольно неожиданной и в чем-то даже парадоксальной.

Странно, не правда ли? Предприниматели, чаще других сталкивающиеся с коррупцией, оценивают значимость борьбы с ней ниже всех, а люди, которых мы назвали НЕпредпринимателями и которые сами от коррупции почти не страдают, ставят эту проблему выше, чем кто бы то ни было!

Первое, что приходит на ум, когда пытаешься разгадать этот парадокс, – известный факт союза теневого бизнеса и государственной бюрократии в современной России. Отсюда вроде бы должно следовать, что предприниматель и коррумпированный чиновник нужны друг другу: ведь первый, оказавшись в теневой среде, не может обходиться без оплачиваемого покровительства со стороны второго, а потому и к разговорам о борьбе с коррупцией и теневой экономикой не может не относиться с известной долей настороженности. Но если и так, то не очень понятно, почему все-таки большинство бизнесменов придают этой проблеме довольно большое значение, а не отбрасывают ее как несущественную. В этой связи нам, видимо, важно будет выяснить, действительно ли предприниматели во что бы то ни стало хотят остаться в теневой среде или, наоборот, желали бы, будь такая возможность, из нее выбраться.

Забегая вперед, отметим, что бизнесмены, хоть они и погружены в эту среду, отнюдь не являются по своим установкам самыми последовательными и убежденными теневиками, нередко уступая лидерство в данном отношении представителям группы ПРЕДпредпринимателей. Поэтому отложим на время разговор о выявленном нами парадоксе и подробно рассмотрим отношение респондентов к различным видам современной теневой деятельности. По ходу мы столкнемся и с другими парадоксами постсоветского массового сознания, зафиксируем их и лишь затем попробуем объяснить.

Советская наследственность

Составляя вопросы для нашей анкеты, мы исходили из того, что система всеобщей коррупции и всеохватных теневых отношений, действовавшая при коммунистах, не только трансформировалась в новые формы, соответствующие изменившимся экономическим и политическим условиям, но отчасти сохранилась и в прежних своих проявлениях⁴.

Помня о том, что навыки теневого поведения настолько глубоко укоренились в сознании советского человека, что сама теневая практика воспринималась как нечто обычное, нормальное и чуть ли не законное, мы решили спрашивать людей прямо: вовлечены ли они сегодня (и если да, то в какой степени) в такую практику в тех или иных ее проявлениях. В частности, респондентам предлагалось ответить, оплачивают ли они – деньгами или “подарками” – услуги врачей и медперсонала в государственных больницах и поликлиниках, т. е. там, где услуги эти должны предоставляться бесплатно. Мы также пытались выяснить, насколько широко распространены неофициально-теневые способы оплаты бытовых и ритуальных услуг, формально являющихся платными (ремонт квартиры, автомобиля, бытовой техники, организация похорон и т. п.). Нельзя сказать, что все без исключения опрошенные решились ответить на эти вопросы. Но уклонившиеся от ответа составляют все же очень незначительное меньшинство.

Оказавшись в государственной больнице (поликлинике), платили ли Вы в последние годы врачам и медперсоналу за то, что должны были получить от них бесплатно, делали ли им соответствующие “подарки” и т. п.?

Каким образом в последние годы Вы обычно расплачиваетесь за бытовые услуги (ремонт автомобиля, телевизора, стиральной машины, ремонт квартиры, строительные работы
и т. д.)?

Приходилось ли Вам в последние годы участвовать в организации похорон, и если да, то платили ли Вы наличными без каких бы то ни было квитанций непосредственным исполнителям?

Итак, примерно каждый четвертый россиянин всегда или почти всегда платит врачам и медперсоналу, которым формально платить не должен, почти каждому третьему приходилось доплачивать работникам похоронных служб, а тех, кто неофициально рассчитывается за бытовые услуги, в стране еще больше. Эти цифры впечатляют, ибо далеко не всем нашим согражданам, судя по ответам респондентов, приходилось в последние годы организовывать похороны или что-то строить либо ремонтировать. Если же считать от числа тех, кому приходилось, то вовлеченных в теневые отношения и связи оказывается явное большинство.

Широкое распространение неофициальных расчетов с работниками организаций, предоставляющих гражданам различного рода услуги, в советское время нередко объясняли тем, что легально получить можно было только услуги низкого качества, что, в свою очередь, было обусловлено незаинтересованностью тружеников государственных учреждений в добротной работе. Полученные нами данные показывают, что этим дело не исчерпывается. Мы видим, что само по себе разгосударствление организаций и учреждений, обслуживающих повседневные нужды населения, не разрушило традицию, сформировавшуюся при государственной экономической монополии.

Стремление к персонификации деловых отношений, традиция теневых расчетов – все это до сих пор определяет сознание и поведение миллионов людей. Почему так происходит – вопрос особый и универсального ответа на него, скорее всего, нет. Если врачам и медсестрам, как и в старые времена, платят просто потому, что бесплатно они, при их зарплатах, толком ничего не сделают, то с бытовыми услугами дело обстоит сложнее. В каких-то случаях неофициально договариваться с исполнителями работ просто выгоднее, чем с фирмой, в других сказывается привычка отдавать предпочтение неформальным деловым контактам как более надежным и взаимообязывающим, в третьих, возможно, что-то еще. Но, как бы то ни было, теневые способы оплаты жизненно важных услуг точно так же пронизывают постсоветскую повседневность, как они пронизывали и повседневность советскую.

Парадокс, однако, в том, что советские теневые традиции наследуются в первую очередь теми группами российского общества, представители которых формировались уже в посткоммунистическую эпоху или вошли в нее в относительно молодом возрасте. Наши предприниматели и ПРЕДпредприниматели заметно чаще других вступают в неформально-теневые контакты с врачами и медперсоналом государственных поликлиник, среди них более высокий процент людей, предпочитающих неофициальные формы оплаты бытовых услуг официальным. Впрочем, парадокс этот, если вдуматься, кажущийся. Просто люди, выделяющиеся на общем фоне не только активностью жизненных установок, но и уровнем достатка, отличаются и более высокими запросами относительно качества жизни, равно как и возможностями их удовлетворения. В подтверждение – еще один факт. Наши предприниматели, чьи доходы заметно выше, чем у других, не только чаще оплачивают услуги врачей в государственных поликлиниках. Каждый четвертый из них при возникновении проблем со здоровьем всегда или в большинстве случаев обращается за помощью в поликлиники частные, между тем как среди ПРЕДпредпринимателей так поступает лишь один из семи, а среди НЕпредпринимателей – один из восьми.

Готовность или неготовность быть повседневно вовлеченным в теневые экономические отношения вряд ли стоит рассматривать в категориях правового сознания различных групп населения. Скорее всего, большинство россиян теневые расчеты интересующего нас типа воспринимают как юридически нейтральные, как устоявшуюся жизненную норму, а не как отклоняющееся поведение. Сложившаяся теневая обыденность не выглядит, похоже, в глазах респондентов чем-то предосудительным или рискованным: по крайней мере, процент отказавшихся отвечать на наши вопросы очень незначителен. Мы полагаем, что люди отличаются друг от друга не оценкой давно сложившейся практики, но возможностями приспособиться к ней, и те, кто не приспособился, столь же мало помышляют об альтернативе, как и приспособившиеся.

У нас нет прямых подтверждений нашего предположения – соответствующих вопросов в анкете не было. Но некоторыми косвенными доказательствами мы все же располагаем. По оценкам респондентов, органы здравоохранения не относятся к наиболее коррумпированным государственным структурам: предприниматели поставили их на предпоследнее одиннадцатое место, ПРЕДпредприниматели – на восьмое, НЕпредприниматели – на шестое. Ни в одной из групп доля причисляющих медицинских работников к разряду самых коррумпированных не превышает семи процентов⁵. И это при том, что с врачами непосредственно сталкивается почти каждый, а, скажем, с налоговиками и таможенниками, которые во всех группах воспринимаются более коррумпированными, чем врачи, – сравнительно немногие.

Тот факт, что число людей, ведущих теневые расчеты с работниками здравоохранения, многократно превышает число тех, кто относит их к злостным коррупционерам, означает, что поведение медперсонала оценивается не с позиции писаного права, а с точки зрения права обычного, которое опирается на общественный здравый смысл. У нас нет оснований считать, что и при оценке каких-либо иных видов теневых отношений люди отказываются от здравого смысла и руководствуются исключительно формально-правовыми критериями.

Конечно, какие-то проявления унаследованной от прошлого теневой практики могут казаться более приемлемыми, чем другие, какие-то, в силу их необщедоступности, могут подвергаться моральному осуждению. Но все это воспринимается как нечто такое, что юридическим оценкам (а тем более санкциям) давно уже не подлежит. Похоже, что традиция теневых отношений, как, впрочем, и любая прочная общественная традиция, оказывается сильнее юридического закона и проявляет способность закон обходить или даже подчинять его себе в тех случаях, когда он с ней не считается. И если историческая традиция теневых отношений устояла и после того, как совет-
ский режим ушел в прошлое, то это значит, что происшедшие изменения были не настолько глубокими, чтобы подрубить ее экономические, социальные и политические корни.

Заметим, что мы пока говорили исключительно об отношении россиян к теневым расходам. Теперь нам предстоит разобраться с установками на теневые доходы – прямые или косвенные. Естественно, что при этом нам придется выйти за рамки советского опыта и прямой советской наследственности.

Теневые соблазны

Чтобы получить максимально полную картину, мы в данном случае прибегали не столько к прямым, сколько к косвенным методам получения информации. Не питая иллюзий, что человек, вовлеченный в незаконную деятельность, простодушно признается в этом интервьюеру, мы спрашивали людей не об их реальном поведении, а о поведении возможном, гипотетическом. Мы интересовались, насколько в современном российском обществе распространена установка на участие или косвенное соучастие в теневой практике. Готовы ли наши сограждане – если это сулит им выгоду – поддерживать коррумпированных чиновников, теневиков-хозяйственников или лично участвовать в теневом бизнесе?

Учитывая, что россияне традиционно все свои беды и радости связывают с властью и олицетворяющими ее людьми, а также то, что сама власть в постсоветской России формируется все-таки не без участия избирателей, мы хотели, в частности, понять, какая доля населения предрасположена к тому, чтобы на определенных условиях сознательно пойти на криминализацию власти, тем самым вступив в некий косвенный сговор с коррупционерами и теневиками. Разрабатывая программу исследования, мы помнили об уже упоминавшихся случаях, когда избиратели приводили к власти заведомо криминальных кандидатов (Нижний Новгород, Ленинск-Кузнецкий и т. д). Опыт таких выборов мы приняли как своеобразный тест и решили повторить его в рамках всероссийского опроса.

Предположим, Вы уверены в том, что кандидат на должность главы местного самоуправления (мэра, главы администрации и т. п.) участвует в теневом бизнесе или связан с криминальными кругами. Могли бы Вы проголосовать за него на выборах?

Как видим, у 38% россиян иммунитет против соучастия в криминализации власти отсутствует. Правда, подавляющее большинство этих людей готово проголосовать за сомнительного кандидата только на определенных условиях (“если жизнь при нем станет лучше”), а без всяких условий (“в любом случае”) – сравнительно немногие. Но и этих последних мы бы со счетов не сбрасывали. Можно предположить, что готовность голосовать за криминального кандидата “в любом случае” означает неверие в то, что власть в современной России может быть законопослушной и некоррумпированной. Люди с такими взглядами выбирают не между коррупционером и честным человеком, но между разными коррупционерами. Да, таких людей действительно не очень много, но они все же есть, их численность измеряется не сотнями и тысячами, а миллионами, и при сохранении нынешнего положения вещей она, видимо, будет возрастать. Интересно, что во всех рассматриваемых группах эти люди представлены примерно в одинаковых пропорциях, между тем как в реакциях на другие варианты ответов расхождения между группами довольно существенны, что позволяет говорить о вполне определенных тенденциях.

Во-первых, теневые установки в группах меньшинства проявляются заметно отчетливее, чем среди большинства. Во-вторых, нетрудно заметить, что наибольшую терпимость к криминализации власти демонстрируют респонденты, которых мы условно назвали ПРЕДпредпринимателями. Только среди них совокупный процент готовых – на определенных условиях или без всяких условий – проголосовать за криминального кандидата превышает процент тех, кто такой готовности не обнаруживает. Эти данные кажутся нам заслуживающими серьезного внимания. Они говорят о том, что многие люди, желающие заняться бизнесом, но не имевшие до сих пор возможности свое желание реализовать, не просто отдают себе отчет в том, в какой среде им придется существовать в случае, если их намерение осуществится. Они, похоже, больше других склонны считать такую среду нормальной, а потому и власть они чаще других хотели бы видеть этой среде соответствующей. Тут установка на своего рода криминально-теневой патернализм, – установка, сформировавшаяся до и помимо собственного опыта участия в бизнесе. Ниже мы увидим, что такая установка сочетается у ПРЕДпредпринимателей с повышенной психологической готовностью и к личному участию в теневой деятельности. Пока же отметим, что среди препятствий, мешающих заняться предпринимательством, только 5% представителей данной группы назвали неготовность вступать в незаконные отношения с чиновниками; среди других помех (отсутствие первоначального капитала, высокие налоги, угрозы со стороны криминального мира, недостаточная уверенность в своих силах) эта помеха – на последнем месте.

Если же мы присмотримся к умонастроениям людей, свой бизнес уже имеющих, то увидим, что в их среде все-таки больше тех, кто не испытывает желания соучаствовать в криминализации власти. В этом они, как ни странно, ближе к тем, кто о предпринимательстве не помышляет. Но близость эта вряд ли означает совпадение мотивов, по которым претензии криминала на власть отвергаются даже тогда, когда он предлагает взаимовыгодную сделку: вы нам – свои голоса, а мы вам – улучшение вашей жизни.

Как мы помним, люди, занятые малым индивидуальным бизнесом, несопоставимо чаще других сталкиваются с коррумпированными чиновниками (что, к слову, подтверждается абсолютным большинством глубинных интервью, взятых нами у предпринимателей такого уровня⁶) . И они, очевидно, на собственном опыте успели не только познать преимущества теневых отношений, в которые неизбежно вовлекаются, но и почувствовать тяготы зависимости и бесправия, на которые обрекает их нынешний криминально-теневой патернализм больших и малых начальников. Рискнем поэтому предположить, что неприятие многими нашими предпринимателями криминализации власти опирается прежде всего на прагматические правовые соображения. Если наше предположение не беспочвенно, то это значит, что в отечественных предпринимательских “низах” вызревает запрос на законный цивилизованный порядок, который будет установлен взамен власти, действующей не по общеобязательным правилам, а по “понятиям”, ею же самой принятым.

У тех же, кто бизнесом не занимается и заниматься не хочет (а они, напомним, составляют большинство населения), мотивы неприятия криминальной власти, видимо, не столько правовые, сколько моральные. Такое предположение допустимо уже потому, что люди эти в массе своей сформировались при коммунистической системе, а коммунизм – это и есть не что иное, как верховенство морали над правом. И, добавим, над экономическими интересами. Известно, однако, что моральный протест против тех или иных явлений (особенно экономических) очень часто имеет в своей основе все те же экономические интересы – особенно если последние не удовлетворяются и шансы на их удовлетворение кажутся сомнительными. Когда же возникает надежда (пусть даже слабая) без особого риска решить экономические проблемы в обход закона, моральные тормоза нередко начинают отказывать, и ниже мы сможем в этом неоднократно убедиться.

Наши НЕпредприниматели, чей активный возраст чаще всего позади и чьи возможности включения в теневые связи ограничены, меньше других могут уповать на коррумпированную власть. Будучи даже уверены в том, что при избранном криминальном руководителе “жизнь улучшится”, они, очевидно, сомневаются в том, что позитивные изменения коснутся именно их жизни. Они меньше других видят собственный интерес в криминализации власти, а поэтому, быть может, и меньше других склонны к соучастию в такой криминализации. Этим они отличаются и от ПРЕДпредпринимателей, выделяющихся своими упованиями на криминально-теневой патернализм, и от предпринимателей, успевших испытать на себе не только выгоды, но и тяготы такой “опеки”.

А теперь попробуем проверить наши предположения, рассмотрев отношение опрошенных не к косвенному соучастию, а к непосредственному личному участию в теневой деятельности. При этом отмеченные выше тенденции, если они не лишены оснований, как-то должны себя обнаружить.

Не без некоторых колебаний мы решились напрямую, “в лоб” спросить людей о том, допускают ли они возможность личного соучастия в корпоративном бизнесе теневиков. Здесь мы еще больше сомневались в искренности ответов. Но, как выяснилось, сомнения и в этом случае оказались безосновательными. Отметим, что варианты ответов предусматривали лишь такое соучастие в теневой деятельности, которое не сопряжено с личным риском: нас не интересовали способность и желание рисковать. Это был тест на законопослушание как ценность и норму жизни.

Картина мало отличается от той, которую мы наблюдали раньше. Примерно те же количественные пропорции, те же тенденции. Почти 40% наших соотечественников не считают нужным противодействовать теневым соблазнам, исходят ли эти соблазны от начальников, действующих независимо от подчиненных, или от начальников, искушающих также и тех, кем руководят. Мы снова видим, что наибольшую податливость демонстрирует при этом группа ПРЕДпредпринимателей, а установки реальных предпринимателей близки к взглядам тех, кто бизнесом не занимается и желания такого не испытывает.

Приведенные данные позволяют в первом приближении судить о том, насколько в российском обществе и его отдельных группах укоренилась ценность законопослушания и как она соотносится с экономическими интересами. Подчеркнем еще раз: вопрос касался такого участия в теневой деятельности, которое не связано с риском и страхом перед наказанием, поэтому мы вправе рассматривать полученные данные именно как информацию о ценностях, не замутненную оглядками респондентов на реальные жизненные обстоятельства, при которых вовлеченность в теневые связи не может быть гарантированно ненаказуемой.

В результате вроде бы выясняется, что ценность законопослушания в наибольшей степени свойственна тому большинству, которое находится в стороне от частного бизнеса – и в реальной жизни, и в своих намерениях. Но так ли это на самом деле? Ведь на практике приверженность нравственным или правовым ценностям вполне проявляется только тогда, когда в противоречие с ними вступает насущный экономический интерес человека и – в то же время – появляется реальная возможность безнаказанно преступить закон. Это обязательно надо иметь в виду, рассматривая “антитеневые” настроения вышедшего из советской эпохи большинства россиян, многие из которых в нынешней криминально-теневой реальности не нашли себе места и оказались выброшенными на обочину экономической жизни.

Речь идет не о том, разумеется, чтобы безоговорочно оправдывать нынешние порядки. Просто не следует в очередной раз впадать в иллюзию, будто нравственные чувства большинства могут стать достаточной основой для эффективной политики, направленной против коррупции и теневой экономики. Тем более что и в самом этом большинстве не наблюдается единства: свыше трети его представителей относятся к теневой деятельности (начальников или своей собственной под руководством начальников) вполне терпимо, а почти каждый четвертый – это заметно больше, чем в группах меньшинства – испытывает сомнения и колебания, что уже само по себе достаточно симптоматично.

Мы не знаем, насколько легка дорога от отвлеченной морали, унаследованной от советского прошлого, к ценностям правопорядка и законопослушания, без которых утверждение эффективной рыночной экономики немыслимо. Не беремся судить и о том, насколько органично и безболезненно одно способно трансформироваться в другое. Рискнем, однако, предположить, что при сохранении нынешней коррупционно-теневой экономической практики наши потенциальные предприниматели могут принять новые ценности и стать их носителями быстрее, чем люди, обремененные советской ментальной наследственностью.

Да, мы хорошо видим, что ПРЕДпредприниматели больше, чем кто бы то ни было, склонны к апологетике нынешних коррупционно-теневых отношений и к участию в них. Но они делают и важный шаг, свидетельствующий об их психологической адаптации к условиям рыночной экономики в ее реальных постсоветских формах, о неотягощенности их сознания инерцией прежнего дорыночного опыта. Многие представители этой группы как бы говорят: мы молоды, энергичны и хотя пока и небогаты, но надеемся, что так будет не всегда. Однако где же еще искать нам сегодня перспективу экономического благосостояния, кроме как в теневой сфере? И каким еще способом можно заработать деньги, необходимые для того, чтобы открыть собственное дело? Показательно, что подавляющее большинство (почти 80%) ПРЕДпредпринимателей в числе причин, мешающих им заняться бизнесом, назвали отсутствие финансовых средств. Поэтому их теневые установки правомерно рассматривать прежде всего как стремление к первоначальному накоплению капитала. Такова реальность постсоветской эпохи и таков реализм людей, которые хотят к ней приспособиться, а не оправдывать свою неприспособленность бессильной моральной риторикой.

Разумеется, законопослушание как мировоззренческая ценность здесь пока не просматривается. Но ее формирование может начаться, если потенциальные предприниматели – как они и хотят – станут предпринимателями состоявшимися. И если это произойдет, то они наверняка поймут, что легальный бизнес может быть более продуктивен, чем теневой, и что на рынке правовой порядок все же удобнее, чем правовой беспредел, при котором чувствовать себя комфортно могут лишь те, кто подавляет экономическую конкуренцию внеэкономическими способами (политическим влиянием, силой бандитского оружия и т. п.).

Короче говоря, наш оптимизм относительно ПРЕДпредпринимателей, даже будучи весьма умеренным, не имел бы под собой никаких оснований, не будь того естественного сближения экономических интересов и ценностей правового порядка, которое наблюдается в “низовой” предпринимательской среде и которое фиксируется в ответах на наши вопросы. Эта небольшая группа тем-то и привлекательна, что ее оценки теневых отношений показывают: ценность законопослушания может возникнуть только тогда, когда сопрягается с экономическим интересом. И если это, как мы предполагаем, происходит, то только потому, что мелкий индивидуальный бизнес разочаровывается в своем союзе с чиновничеством и интересы этих двух социальных групп вступают в непримиримое противоречие.

Возможно (и даже наверняка), в оценке предпринимателей мы тоже впадаем в благостное преувеличение. Ведь людей, терпимых к коррупции и теневому бизнесу, среди них почти столько же, сколько нетерпимых. Не забудем, однако, что речь идет о группе, представители которой при нынешних обстоятельствах не могут избежать контактов с теневой экономической средой. И если часть из них не в состоянии устоять перед искушениями, если готова согласиться на теневой патернализм власти или производственного начальства, то не потому ли, что видит здесь возможность укрыться от неудобств и опасностей, подстерегающих теневика-одиночку? С другой стороны, если среди наших предпринимателей все же так много и тех, кто демонстрирует нежелание на каких-либо условиях содействовать теневой практике (их доля даже больше, чем в среднем по населению), то это, быть может, симптом того, что, действуя в экономической тени, они хотели бы из нее выйти вообще? В таком случае и в самом деле можно было бы говорить о важных тенденциях. Они тем более важны, что мы имеем здесь дело именно с бизнесом, пусть и самым “низовым”.

В условиях капиталистической экономики правовой порядок, определяющий поведение агентов на рынке, может возникнуть и возникает только на основе индивидуальной предпринимательской этики, обеспечивающей соблюдение элементарных правил двустороннего обмена, создающей для них необходимые личностно-культурные (и – тем самым – социокультурные) предпосылки. Отсюда, из этой точки социального пространства правовые ценности распространяются обычно и вверх, подчиняя власть и ее институты, и вниз, укореняясь в сознании наемных работников, которые в любом современном обществе составляют большинство населения.

Но для того чтобы такой процесс пошел активно, сам бизнес должен стать экономически сильным и независимым от власти. Пока же в России бизнес вынужден “жить под чиновником”, кормить чиновника, исполнять его волю. Поэтому рынок в России существует, а единого порядка нет. И именно поэтому же в сознании бизнесменов постоянно сталкиваются представления о должном и сущем, о желаемом и возможном, логика ценностей и логика интересов. Это, в свою очередь, неизбежно сопровождается внутригрупповыми размежеваниями вроде тех, которые мы могли наблюдать. Примерно такая же картина предстает перед нами и тогда, когда речь заходит не о гипотетическом поведении и гипотетических желаниях, но о таком сугубо практическом вопросе, как уплата или неуплата налогов.

Уплата налогов: за и против

Предлагая вопросы на эту тему, мы, в отличие от предыдущих тестов, не ставили респондента в положение гипотетического правонарушителя. Мы спрашивали не о возможном поведении человека, а о его отношении к реальному поведению других. Мы рассчитывали, что на такие вопросы люди будут отвечать откровеннее, хотя и предполагали, что косвенно они будут иметь в виду и самих себя. При этом у нас не было намерения выяснять, почему наши сограждане благосклонно или, наоборот, непримиримо относятся к неплательщикам налогов. Нам важно было определить само их отношение к этой важнейшей “теневой составляющей” сегодняшней российской жизни.

Когда речь идет о нарушении закона, человеку всегда небезразлично, кто нарушитель и каковы его мотивы. Хорошо зная, что россияне склонны отделять интересы “простых тружеников” от интересов начальства, мы предположили, что и сокрытие доходов руководителями предприятий и рядовыми работниками они воспринимают и оценивают неодинаково. Поэтому о начальниках и неначальниках мы спрашивали отдельно. Но и начальники, как известно, бывают разные: одни делятся с подчиненными, другие думают только о себе. Мы предполагали, что к руководителям, которые делятся сокрытыми доходами со своими подчиненными, люди относятся иначе, чем к тем, кто набивает лишь собственный карман, – и это предположение также нашло свое отражение в анкете. Нам важно было понять, насколько массовое сознание отличает индивидуальные отступления от закона, к которым, как правило, “удобно” применять нравственные оценки, от правонарушений институциональных, корпоративных, которые совершают, укрываясь за спиной начальства или даже под его прямым патронажем, – к ним прикладывать моральные мерки куда как сложнее. Наконец, мы пытались выяснить и отношение к конкретным формам такого патронажа – например, к выплатам наличных денег (в том числе и в иностранной валюте) в обход платежной ведомости.

И еще одно предварительное замечание. Наша работа выходит в свет уже после того, как Государственная дума в двух чтениях приняла радикальные поправки к налоговому законодательству. Мы не знаем, как скажутся они на умонастроениях различных групп российского общества, – это станет ясно лишь после того, как новые законы начнут действовать и влиять на повседневный экономический опыт наших сограждан. Года через два такой опрос неплохо было бы повторить: он даст возможность выяснить, как предпринимаемые властями меры, непосредственно затрагивающие интересы людей, сказываются на массовом сознании. В данном же случае речь пойдет о том, как относятся россияне к неуплате налогов сегодня и, следовательно, будут относится до тех пор, пока новые законы не вступят в силу, т. е. до 2001 г.

То, что не прощают начальникам, готовы простить подчиненным

Начнем с ответов на вопрос о неуплате налогов начальством безотносительно к его взаимоотношениям с подчиненными.

Как Вы относитесь к руководителям предприятий, которые уклоняются от уплаты налогов?

Нетрудно заметить, что если в вопросе о теневых отношениях внимание респондента направить не на его собственные гипотетические выгоды, а на правонарушения тех, кто извлекает пользу из своего руководящего статуса, то вся картина существенно меняется. Заметно сокращается численность относящихся к теневой деятельности (а неуплата налогов – это сегодня едва ли не главное ее проявление) благосклонно или хотя бы терпимо – и среди населения в целом, и в рядах НЕпредпринимателей, и, что самое, пожалуй, интересное, среди потенциальных предпринимателей. Более того, последние теперь уже не выглядят самыми убежденными сторонниками теневой практики, уступая место предпринимателям реальным.

Такого рода сдвиги свидетельствуют, очевидно, о том, что некоторые ПРЕДпредприниматели хотели бы действовать в теневой сфере и пользоваться преимуществами, предоставляемыми ею, но пока этого не произошло (или произошло не в той мере, как хотелось бы), они склонны скорее судить, чем оправдывать тех, кто оказался удачливее. Интерес против морали, когда интерес свой; мораль против интереса, когда интерес чужой, – такова, надо полагать, особенность самоощущения, свойственного многим представителям современного российского общества, выделяющимся на общем фоне активностью своих жизненных установок. Не исключено, впрочем, что есть среди них и такие, кто понимает, что желание действовать в теневой сфере не очень-то согласуется с ее осуждением. Возможно, именно поэтому они попытались уйти от этой несогласованности и затушевать ее, заняв позицию безразличия, – ее предпочел в данной группе каждый четвертый, что заметно выше соответствующих показателей в других группах и в среднем по населению.

Что касается предпринимателей, то их более благосклонное, чем у других, отношение к хозяйственникам, уклоняющимся от налогов, на первый взгляд перечеркивает те надежды, которые мы пытались на них возложить. Но это – лишь на первый взгляд. Да, в их среде наивысший процент людей, не просто сочувствующих руководителям-налогонеплательщикам, но и поддерживающих их. И все же такие люди составляют очевидное меньшинство – один из девяти представителей данной группы. Большинство же предпринимателей относится к сокрытию доходов хозяйственниками или позитивно-сдержанно (“с пониманием”), или осуждающе.

То, что среди них наивысший процент “понимающих”, представляется нам чрезвычайно важным. Возможно, это значит, что они могут поставить себя на место людей, вынужденных приспосабливаться к нынешним разорительным налоговым ставкам. Но это может свидетельствовать и о другом.

Если люди относятся к теневой практике “с пониманием” (а не “с одобрением”), то они демонстрируют тем самым отнюдь не юридический нигилизм, не пренебрежение законодательными нормами как таковыми. Они как бы говорят: нарушать нормы – это плохо, это – непорядок, но когда сами нормативные требования настолько завышены, что соблюдать их становится невозможно, то отступление от них в тень становится вынужденной необходимостью. И если такие представления действительно свойственны предпринимателям, то у нас нет пока оснований отказываться от своих предположений и хоронить надежды на их восприимчивость к ценности законопослушания.

Материалы опроса можно трактовать в том смысле, что в сознании значительной части предпринимателей наметился конфликт между экономическими интересами и формирующимися правовыми ценностями, и во многих случаях он обнаруживает себя даже тогда, когда люди проецируют свои интересы на интересы других. Это не значит, что в условиях нынешней тотально-теневой практики конфликт может быть решен в пользу правовых ценностей. Правомерно говорить лишь о том, что в “низовой” предпринимательской среде вызревает неприятие самой такой практики.

И, наконец, о тех предпринимателях, которые уклоняющихся от налогов хозяйственников осуждают (таких, напомним, все же немало – больше четверти). Их позиция может быть продиктована разными причинами. Возможно, они полагают, что даже непомерные налоговые ставки не могут служить оправданием правонарушений. Но не исключено, однако, что мы сталкиваемся тут с ревнивым отношением представителей мелкого неорганизованного бизнеса к бизнесу организованному, теневые возможности которого несопоставимо выше и который может казаться поэтому одним из главных генераторов нынешней теневой практики и одним из главных препятствий на пути к правовому порядку.

Понять, какая мотивация здесь преобладает, нам помогут данные, фиксирующие отношение к неуплате налогов не хозяйственными руководителями, а рядовыми людьми. Эти данные позволят уточнить и представления об особенностях сознания других интересующих нас групп российского общества.

Как Вы относитесь к рядовым гражданам, которые уклоняются от уплаты налогов?

Первое, что бросается в глаза, – резкий рост и среди населения в целом, и в каждой группе численности “понимающих” и существенное снижение численности “осуждающих”. Почти повсеместно – исключение составляют только предприниматели – увеличилась доля “одобряющих”, хотя и очень незначительно. Но в целом сдвиги в настроениях более чем впечатляющие.

Мы, разумеется, далеки от того, чтобы всех “одобряющих” и “понимающих” зачислять в ряды налогонеплательщиков, как не можем исключать и того, что в оценках многих из них содержится и самооценка собственного теневого поведения. Но мы вправе утверждать вполне определенно: когда человек может соотнести подобное поведение с действиями таких же людей, как он сам, а не начальников, к которым сохраняется традиционное для России предубежденно-подозрительное отношение, его нетерпимость притупляется и даже заменяется чувством солидарности. И так – во всех без исключения группах.

Вполне оправданным – и мы впервые можем это наглядно продемонстрировать – оказалось наше предположение о том, что в сознании непредпринимательского большинства моральное осуждение теневого образа жизни вызывается ощущением его недосягаемости: как только появляется возможность соотнести такой образ жизни с собственными частными интересами, мораль начинает свои позиции сдавать. Правда, совокупный процент “одобряющих” и “понимающих” в группе НЕпредпринимателей остается все-таки заметно ниже, чем в каждой из двух других групп, а процент “осуждающих” – выше. Это значит, что определенный водораздел между большинством и меньшинством российского общества сохраняется и в данном случае, что свидетельствует об устойчивости выявленных нами тенденций.

И у ПРЕДпредпринимателей мы наблюдаем то же самое: рецидив морального отторжения, который обнаружился у многих из них по отношению к теневикам-начальникам, исчез, не оставив и следа. Не исключено, что неуплата налогов слабо ассоциируется у них с теми теневыми искушениями, которым они подвержены. Иначе трудно объяснить, почему в их рядах так мало “одобряющих” и так много “понимающих”. Ставить же их, исходя из этого, в один ряд с предпринимателями и говорить применительно к ним о конфликте экономических интересов и правовых ценностей у нас по-прежнему нет никаких оснований.

О самих же предпринимателях мы можем позволить себе повторить то, что уже было сказано. Оценивая рядовых налогонеплательщиков, они, скорее всего, имеют в виду прежде всего самих себя. Поэтому столь фантастически велика в их рядах совокупная доля “одобряющих” и “понимающих”, доходящая до 70%; более высокой, чем в этом случае, оценки теневых отношений мы у них (в отличие от других групп) в дальнейшем уже не обнаружим. Если же речь идет об оценке собственного теневого поведения, то явное преобладание в составе предпринимателей “понимающих” над “одобряющими” мы вправе комментировать так, как уже комментировали, отделяя их в этом отношении от всех остальных. Речь, повторим, идет о начавшемся в их среде формировании правовых ценностей.

Полученная информация позволяет ответить и на вопрос о том, чем руководствуются те предприниматели, которые осуждают уклоняющихся от налогов хозяйственных руководителей. Судя по всему, здесь все же больше неприязни к теневому организованному бизнесу, чем убежденности, что даже в нынешних условиях теневое поведение может и должно быть вытеснено законопослушным. Обратите внимание: в рядах предпринимателей в два с лишним раза меньше тех, кто осуждает рядовых налогонеплательщиков, чем тех, кто осуждает неплательщиков-начальников. В этой связи мы вправе предположить, что в данной группе все-таки очень немного людей, способных и готовых уже в нынешней ситуации и при нынешних законах разрешить конфликт экономических интересов и правовых ценностей в пользу сознательного законопослушания.

О терпимости к корпоративному сокрытию доходов и популярности “черного нала”

Все, что говорилось до сих пор об отношении наших сограждан к неуплате налогов, касалось неплательщиков индивидуальных, будь то руководители предприятий или рядовые работники. Между тем в реальной жизни те и другие, как правило, не изолированы друг от друга, а включены в корпоративные связи, при которых скрывающие доходы начальники могут теми или иными способами делиться с подчиненными. Выяснить отношение общества к такого рода корпоративно-патронажной теневой практике важно уже потому, что именно она получила широкое распространение в позднесоветскую эпоху, хотя, разумеется, и в иных, по сравнению с сегодняшними, формах.

Как Вы относитесь к руководителям предприятий и фирм, которые уклоняются от уплаты налогов, чтобы упрочить материальное положение своих работников?

Изменения, если сравнивать приведенные данные с отношением к индивидуальным рядовым налогонеплательщикам, просто поразительные. Начнем с того, что среди населения в целом и в группах ПРЕДпредпринимателей и НЕпредпринимателей в два-три раза увеличился процент “одобряющих”, причем потенциальные бизнесмены впервые опередили по этому показателю бизнесменов состоявшихся. Интересно и то, что совокупная численность “одобряющих” и “понимающих” среди последних заметно уменьшилась, между тем как в двух других группах и в общей массе опрошенных она или осталась неизменной или даже несколько возросла (у НЕпредпринимателей). А вот с “осуждающими” все обстоит наоборот: в рядах предпринимателей их стало почти вдвое больше, среди ПРЕДпредпринимателей их численность не изменилась, а в целом по населению и в составе НЕпредпринимателей уменьшилась, хотя и незначительно. Что же скрывается за этими впечатляющими сдвигами в оценках?

Мы уже могли убедиться в том, что чисто моральный иммунитет против теневых искушений у человека из непредпринимательского большинства ослабляется по мере того, как искушения эти приближаются к нему самому, открывают перед ним перспективу удовлетворения его собственных интересов. К сказанному можно теперь добавить: сопротивляемость становится еще слабее, когда речь заходит не об индивидуальных правонарушениях с сопутствующей им персональной ответственностью, а о выгодной теневой деятельности под опекой и патронажем руководителей, берущих всю полноту ответственности на себя и освобождающих от нее подчиненных. Наверное, такая практика в глазах многих не выглядит даже противозаконной, а кажется обычной и нормальной – иначе трудно объяснить резкий рост численности одобряющих ее по сравнению с численностью тех, кто одобряет индивидуальное уклонение от налогов. Эта психология, сформированная корпоративно-патронажными теневыми отношениями при брежневском “развитом социализме” и органично воспроизводящаяся постсоветским недоразвитым капитализмом, несколько сближает, судя по нашим данным, нынешних потенциальных предпринимателей и тех, кто предпринимательства чурается. Но – опять-таки не настолько, чтобы говорить о стирании различий.

Но почему же вновь утрачивают свое место теневых лидеров наши предприниматели? Видимо, как раз потому, что бизнес у них индивидуальный, а не корпоративный (что, кстати, не могло не проявиться в ответах не только на этот, но и на большинство предыдущих вопросов). Возможно, и в данном случае сказывается не очень благосклонное отношение мелких бизнесменов-одиночек к организованному государственному и частному бизнесу с его унаследованными от советского времени корпоративно-патронажными особенностями, позволяющими ему более успешно адаптироваться к современной коррупционно-теневой реальности.

Но если так, то это должно отразиться и на их восприятии конкретных нелегальных форм оплаты труда работников, используемых сегодня многими руководителями. И прежде всего – “черного нала”. Посмотрим же, как реагируют на него наши предприниматели и чем отличаются они в этом отношении от других групп.

Существуют руководители, которые помимо зарплаты, отраженной в официальной платежной ведомости, расплачиваются с работниками наличными (с том числе и валютой). Как Вы к этому относитесь?

Обратите внимание, что это, по сути, тот же самый вопрос, что и предыдущий, только в несколько иной, более конкретной формулировке: ведь нелегально расплачиваться с работниками руководители могут только сокрытыми денежными доходами. И, тем не менее, ответы на эти вопросы существенно разнятся.

Прежде всего отметим, что численность “одобряющих” во всех группах и в среднем по населению возросла еще больше. Возможно, сказалось тут то, что в вопросе не содержится прямого указания на правонарушение, в том числе и на неизбежное при оплате “черным налом” уклонение от уплаты налогов: ведь декларировать нигде не зафиксированные и не задокументированные доходы не приходит в голову ни тем, кто расплачивается неучтенными деньгами, ни тем, кто их получает. Это значит, что данный способ финансовых расчетов в глазах многих стал выглядеть почти легальной обыденностью, – подобно тому, скажем, как воспринимается оплата без квитанции какой-либо бытовой услуги.

Именно поэтому, наверное, во всех группах и среди населения в целом так мало тех, кто к “черному налу” относится негативно. Меньшего числа “осуждающих” мы не видели в ответах ни на один вопрос, прямо или косвенно касающийся сокрытия доходов.

Можно сказать, что мы имеем дело с массовым воспроизводством психологии агентов социалистического черного рынка, но – с одной существенной разницей. При “развитом социализме” на этом рынке можно было купить и продать почти все, но труд по месту работы нельзя было продать иначе, чем за официальную зарплату, фонды которой советская власть планировала и держала под контролем. Финансовыми ресурсами, не учтенными государством, руководители предприятий тогда не располагали. В те времена хозяйственники в основном “расплачивались” со своими работниками ресурсами вещественными – не учтенной (и не могущей быть полностью учтенной) государством принадлежащей ему собственности было более чем достаточно, чтобы удовлетворять аппетиты бесчисленной армии рядовых и нерядовых “несунов”, дабы удержать их от превращения в “летунов”.

Сегодня прежние ограничители исчезли, а новые ограничители хозяйственники научились безнаказанно обходить. У руководителей появились теневые финансовые средства, в том числе и валютные, в результате чего черный рынок не только не исчез, но расширился и усовершенствовался, произошло вытеснение его архаичного натурального сегмента современным денежным. В этом – своеобразие нынешних теневых отношений на предприятиях и в учреждениях по сравнению с социалистическими, хотя и отрицать преемственную связь между “новым” и “старым” было бы нелепо. В том числе и потому, что речь, как и прежде, идет об отношениях корпоративно-патронажных, о нелегальной или полулегальной торговле между собственниками рабочей силы и обладателями руководящих статусов, которые получили возможность оплачивать эту рабочую силу из контролируемых ими теневых финансовых источников.

Короче говоря, вместо канувшего в прошлое черного рынка дефицита и рядом с унаследованным от советских времен черным рынком услуг (медицинских, бытовых, чиновничьих и прочих) возник черный рынок труда, на котором значительная, если не преобладающая, часть заработка выплачивается неофициально, что автоматически выводит его из-под налогообложения. Надо ли удивляться, что так много наших сограждан относятся к “черному налу” не только “с пониманием”, но и “с одобрением”?

Нетрудно заметить, что установка на “черный нал” наиболее широкое распространение получила среди людей, принадлежащих, как правило, к постсоветскому поколению и названных нами ПРЕДпредпринимателями: совокупная доля “одобряющих” и “понимающих” составляет в их среде почти 60%. При этом доля “одобряющих” достигает здесь почти трети, что в полтора с лишним раза больше, чем среди непредпринимательского большинства и почти в полтора раза больше, чем в среднем по населению. Такие цифры наводят на мысль, что в стране наметилось не просто поколенческое, но и ментальное размежевание между большинством и меньшинством населения, в основе которого – разное восприятие теневых отношений, а точнее – их самой распространенной постсоветской формы, именуемой в обиходе “черным налом”. Конечно, границы между двумя этими сегментами общества не жесткие и закрытые, а подвижные и открытые, но сама тенденция слишком очевидна, чтобы ее игнорировать.

Осталось выяснить, по какую сторону от линии размежевания находится российское “низовое” предпринимательство. Может показаться, что оно примыкает к непредпринимательскому большинству – по крайней мере по доле людей, которые к нелегальному хождению рублей и долларов относятся “с одобрением”. Не будем, однако, торопиться с выводами. Во-первых, именно этот вопрос вызвал, похоже, у предпринимателей наибольшие затруднения: свыше 40% их представителей под тем или иным предлогом от прямого ответа на него предпочли уклониться. Во-вторых, они меньше, чем кто бы то ни было, склонны “черный нал” осуждать, что довольно резко контрастирует с их ответами на предыдущий вопрос – об отношении к руководителям, уклоняющимся от уплаты налогов ради блага руководимых (хотя по смыслу, повторим, речь идет об одном и том же).

Возможно, дело тут в том, что наши “низовые” бизнесмены, оценивая хождение “черного нала”, испытывали двойственные чувства. С одной стороны, упоминание о черной наличности, как можно предположить, вызывает у них живые ассоциации с их собственной деятельностью, что и проявилось в нежелании и неготовности осуждать ее. С другой – речь в нашем вопросе идет все-таки не об индивидуальной, а о корпоративно-патронажной теневой практике, в которую они не включены и к которой многие из них относятся не без предубеждения. Поэтому-то, быть может, так велик в их рядах процент людей, либо затруднившихся ответить на этот вопрос, либо проявивших безразличие к самому явлению. Не исключено, впрочем, что кто-то таким образом хотел скрыть свою причастность к нему.

И, тем не менее, каждый пятый в этой группе признал, что такую форму нелегальных финансовых расчетов одобряет. Это значит, что в сознании каждого пятого предпринимателя конфликт экономических интересов и правовых ценностей, о котором мы говорили, никак себя не обнаруживает, – по той, очевидно, причине, что интересы удовлетворяются в условиях вполне комфортных, без особых неудобств. По отношению же ко всем остальным представителям данной группы наше предположение о правовых ценностях, прорастающих из интересов, ущемленных в теневой сфере, остается в силе. Оно навеяно всей совокупностью приведенных выше цифровых выкладок, хотя, разумеется, мы отдаем себе полный отчет в том, что это всего лишь гипотеза.

Смягчать или ужесточать законы?
(грань между коррупцией и теневым бизнесом в массовом сознании)

В начале работы мы приводили данные о том, как воспринимают проблему борьбы с коррупцией и теневой экономикой представители интересующих нас общественных групп, насколько важной ее считают. Мы отметили также парадоксальное несовпадение жизненного опыта и жизненных установок российских предпринимателей: с коррумпированными чиновниками они непосредственно сталкиваются чаще других, а важность проблемы борьбы с коррупцией и теневой экономикой оценивают ниже других. Теперь, выяснив отношение разных групп к теневой деятельности, мы можем сказать, что парадокс этот оказался не единственным.

Дело в том, что данные, фиксирующие отношение к проблеме борьбы с экономическими правонарушениями, отнюдь не всегда согласуются с информацией о распространенности теневых установок в той или иной группе. Соответствие более или менее отчетливо просматривается у НЕпредпринимателей, а вот среди потенциальных бизнесменов его, при всем желании, обнаружить нельзя: с одной стороны, они больше всего подвержены теневым искушениям, а с другой – проблема борьбы с нелегальной экономической деятельностью кажется им даже более важной, чем предпринимателям, у которых податливость на такие искушения начинает вроде бы ослабевать. Кажется, тут что-то не так: нельзя стремиться к какой-то цели и одновременно желать препятствий на своем пути.

Понять природу этих несоответствий нам могут помочь данные, фиксирующие представления респондентов о наиболее эффективных методах наступления на коррупцию и теневой бизнес. Дело в том, что для кого-то оно может ассоциироваться с лобовой административно-полицейской атакой, а для кого-то – с устранением причин явления (прежде всего экономических), причем само такое устранение может казаться особой и самостоятельной задачей, перед которой полицейские меры выглядят второстепенными или даже третьестепенными.

Дело, кажется, начинает проясняться. Для представителей российского “низового” бизнеса коррупция, с которой они сталкиваются чаще других, и теневые отношения, в которые они непосредственно вовлечены, – это их личные проблемы, неотъемлемая составляющая их образа жизни. Поэтому среди них наивысший процент тех, кто видит корень зла не в нарушении законов, а в самих законах (прежде всего, надо полагать, налоговых). В полном соответствии с нашей гипотезой о формировании в сознании предпринимателей правовых ценностей многие из них как бы говорят: расширьте пространство легальной свободы, сделайте юридические нормы более либеральными, устраните жесткие правила, загоняющие нас в теневую сферу, и мы из нее выйдем, потому что чувствуем себя здесь неуютно.

Однако даже в предпринимательской среде “либерализаторы” не составляют большинства. Среди бизнесменов немало и тех, кто видит выход в ужесточении контроля за соблюдением действующих законов. Есть среди них даже сторонники чрезвычайщины и диктатуры. В том и другом случае мы, возможно, имеем дело с людьми, для которых вопрос о нелегальной экономической деятельности и о борьбе с ней – это вопрос, относящийся не столько к теневому бизнесу (т. е. к ним самим), сколько к коррумпированным чиновникам. Предприниматели, напомним еще раз, намного чаще, чем кто бы то ни было, непосредственно сталкиваются с коррупционерами, и, видимо, собственный опыт заставляет их с пессимизмом относиться к предположению, что со злоупотреблениями государственных служащих можно справиться, не прибегая к жестким репрессивным мерам.

Таким образом, первый из выявленных нами парадоксов можно объяснить тем, что не все представители российского “низового” бизнеса одинаково воспринимают саму проблему борьбы с экономическими правонарушениями. Одни, как можно предположить, выдвигают на первый план изменение законодательных правил игры, которое может казаться не имеющим к такой борьбе никакого отношения, выглядеть совсем другой проблемой. Иных же больше волнует обуздание чиновничества, принуждение его к соблюдению хотя бы тех законов, которые уже существуют. Тем же, кто такой возможности сегодня не видит, остается уповать разве что на диктатуру, – сравнительно небольшая часть предпринимателей все же готова ее приветствовать.

Эти предположения в какой-то степени подтверждаются и другими полученными нами данными. Имея в виду опыт развитых стран, мы спросили респондентов, снизится ли, по их мнению, уровень коррупции в России, если увеличить зарплату чиновникам. Почти половина предпринимателей (46%) ответила отрицательно, 28% полагают, что увеличение зарплаты могло бы помочь, но лишь в небольшой степени, и лишь 14% верят, что результат может быть значительным. При этом предприниматели относятся к чиновникам лояльнее других, демонстрируют повышенную готовность войти в их положение и считаться с их интересами. Если в сравнении с ПРЕДпредпринимателями это почти не заметно, то при сопоставлении с НЕпредпринимателями (соответствующие показатели здесь 54, 21 и 12%) различия достаточно выразительные. Однако и в среде “низовых” бизнесменов недоверие к государственным служащим распространено, как видим, очень широко, а вера в то, что их можно “перевоспитать”, повысив должностные оклады, не очень крепка. Не беремся судить, насколько это недоверие и это неверие оправданны. Будем исходить из того, что предприниматели отвечали на наш вопрос со знанием дела.

Но если так, то почему в непредпринимательском большинстве, которое сталкивается с коррупционерами несопоставимо реже, предубеждение против чиновников еще сильнее? Почему процент уповающих на принудительные меры здесь выше, чем у предпринимателей, а процент “либерализаторов” намного (в два с половиной раза) ниже? Быть может, как раз потому, что собственный теневой опыт НЕпредпринимателей ограничен. Видимо, для них коррупция и теневой бизнес – это не разные, а одно и то же единое явление, к которому они не причастны и своего интереса в нем не имеют, а потому и вникать в суть дела не очень расположены. Пониманию обстоятельств и мотивов, не спешащему с осуждением, они предпочитают осуждение без понимания.

Полученные данные показывают, что отвлеченные моральные реакции на коррупцию и теневые отношения есть одно из проявлений репрессивного сознания, склонного воспринимать экономический порядок как порядок административно-полицейский. При таком способе мышления даже и не возникают вопросы о том, как порядок должен сочетаться со свободой и в какой мере законы, ограничивающие права граждан, должны соотноситься с объемом этих прав, достаточным, чтобы обеспечить хозяйственную эффективность. С сожалением приходится констатировать: люди, чьи представления не обременены подобными вопросами, составляют сегодня, судя по нашим данным, большинство населения. Никаких иллюзий на сей счет быть не должно.

Однако и отчаянию предаваться не следует. Формирование любого нового общественного большинства всегда начинается с меньшинства. И такое меньшинство, пусть медленно и трудно, но складывается. О “низовом” предпринимательстве мы уже говорили. Но это все же пока очень тонкий и маловлиятельный слой российского общества. Поэтому так важно понять, что происходит в сознании гораздо более представительной группы – ПРЕДпредпринимателей. Как мы помним, эта группа чрезвычайно перспективна, поскольку составляют ее в основном люди молодые и достаточно образованные.

Конечно, инерция репрессивного мышления сказывается и на их представлениях о способах борьбы с теневыми явлениями. И все же отвлеченные моральные оценки им вроде бы чужды, они готовы их отбросить и погрузиться, появись такая возможность, в теневую среду. Но, как мы видели, забыть об отвлеченно-моральных критериях они готовы лишь тогда, когда дело касается перспективы их собственной теневой деятельности или косвенного соучастия в деятельности других – с пользой для себя. В тех же случаях, когда речь идет только об этих других, отвлеченное морализаторство неизбежно проявляется в репрессивных установках.

Тут-то, возможно, и надо искать объяснение второму из выявленных нами парадоксов. Потенциальные предприниматели, как правило, еще глубоко не погрузились в теневую среду – многие из них о таком погружении только мечтают. И поскольку административное наступление на эту среду их лично затронуть не может, они, в большинстве своем, склонны его поддерживать. В таком случае понятно, почему они выше, чем предприниматели, оценивают важность проблемы борьбы с коррупцией и теневой экономикой, сближаясь в данном отношении с непредпринимательским большинством.

И все же почти каждый третий из них (это в полтора раза больше, чем в среднем по населению и в два раза больше, чем в группе НЕпредпринимателей) отдает себе отчет в том, что полицейскими способами проблема не решается, что свобода в экономике и охраняющие ее законы – более надежный способ обеспечения правопорядка, чем репрессии. Возможно, “либерализаторы” в рядах ПРЕДпредпринимателей – это как раз те люди, которые, в отличие от остальных, уже успели воплотить свою мечту о теневой деятельности в реальность, а заодно и познать не только плюсы, но и минусы нелегальной экономики еще до того, как смогли открыть собственный бизнес. Если так, то отважимся на парадоксальный вывод: чтобы избавиться от морализаторства и сопутствующего ему репрессивного синдрома и перейти от экономических инстинктов к экономическому мышлению, надо самому испытать выгоды и риски работы в теневой среде. Вывод, разумеется, гипотетический, но мысль, которая к нему подводит, очевидна: справиться с коррупцией и теневым бизнесом тем легче, чем больше люди, вовлеченные в нелегальную экономическую деятельность, понимают, что это невыгодно им самим.

Народная любовь к чекистам

Репрессивное сознание, доминирующее сегодня в России, всегда и неизбежно попадает в ловушку, из которой непросто выбраться. С одной стороны, коррупция и все, что с ней так или иначе связано, – это болезнь государственной власти и ее институтов. Но вместе с тем репрессивное сознание уповает именно на власть. Поэтому оно должно, в конечном счете, делать ставку или на диктатуру вождя, умеряющего аппетиты чиновников, или на какую-то властную структуру, которая кажется наименее коррумпированной и наиболее подходящей для ведения антикоррупционной войны. Да, но ведь и эта структура должна направляться и управляться чьей-то могучей и решительной рукой!

Мы могли уже убедиться в том, что в постсоветской России, успевшей почувствовать вкус свободы, идея диктатуры не слишком популярна. Теперь попробуем выяснить, какие из существующих в стране властных структур выглядят в глазах людей наиболее подходящими для решения интересующей нас проблемы. Нам предстоит увидеть, где именно люди ищут силы, способные противостоять коррупции и теневой экономике, – в институтах власти или в обществе, в его интеллектуальных, нравственных и других ресурсах.

(респондент мог выбрать не более трех ответов)

Итак, современные россияне чаще всего склоняются к тому, чтобы миссию борьбы с коррупционерами и теневиками возложить на силовые структуры, среди которых преимущество отдается спецслужбам. Что касается последних, то тут все более или менее понятно. Мы уже отмечали, что в анкете у нас был и вопрос о том, какие учреждения и ведомства выглядят в глазах респондентов наиболее коррумпированными. Работники спецслужб и органов безопасности называются среди таковых крайне редко, а потому и надежды, связанные с ними, выглядят естественными. Мы не говорим сейчас о том, насколько сложившийся в массовом сознании образ честного чекиста соответствует реальности, как не собираемся и развенчивать его (для этого у нас недостаточно информации). Мы говорим лишь о том, что такой образ существует.

А вот упования на милицию выглядят довольно странно; ведь именно она, согласно нашим данным, воспринимается – и населением в целом, и каждой из групп – как самая коррумпированная структура. Определенную последовательность в данном отношении демонстрируют разве что предприниматели; наверное, они, как никто, ощущают пристальный (и не всегда бескорыст-ный) интерес к себе со стороны милицейских работников. Надо полагать, что у представителей других групп контакты с милиционерами не столь интенсивны, а потому и доверие к ним не подорвано в той степени, как в предпринимательской среде.

Не очень понятно и то, почему так много людей возлагают надежды на армию. Правда, работники военного ведомства в числе самых коррумпированных называются нашими респондентами еще реже, чем работники спецслужб. Но вооруженные силы, как известно, не предназначены для того, чтобы вести наступление на коррупционеров и теневиков. Возможно, мы сталкиваемся тут с инерцией восприятия армии как символа не только обороноспособности страны, но и гражданского порядка, которое культивировалось в советскую эпоху. Однако и в данном случае наши предприниматели, имеющие дело не с телевизионными образами коррупционеров, а с коррупционерами реальными, выбиваются из общего ряда; процент тех, кто рассчитывает бороться со взятками и поборами с помощью танков и самолетов, в их рядах почти в два раза ниже, чем в других группах и в среднем по населению.

Но, как бы то ни было, ясно одно: репрессивная тенденция в массовом сознании сегодня доминирует. Наши сограждане явно склоняются к мысли, что коррупция и теневой бизнес могут быть подавлены только силой – полицейской или даже военной. В самом же обществе они не видят ни влиятельных групп экономических интересов, ни интеллектуальных и нравственных ресурсов, на которые власть могла бы опереться и которые, в свою очередь, подталкивали бы ее к серьезным антикоррупционным действиям. Люди, как правило, не связывают свои надежды со служителями разума (интеллектуалами) и совести (священниками) – то ли потому, что не верят в отзывчивость общества на голоса разума и совести, то ли потому, что не доверяют их нынешним служителям. Наши данные лишний раз подтверждают, что сегодня в стране нет общепризнанных нравственных авторитетов, чье слово вызывало бы резонанс в обществе и заставляло бы власти корректировать свою политику. Иначе говоря, между обществом и властью нет эффективного посредника. Что же до влиятельных групп экономических интересов, то даже предприниматели не очень-то уверены в том, что их формирующийся класс мог бы стать субъектом борьбы с экономическими злоупотреблениями и ее социальной опорой.

Но если таких субъектов – влиятельных и заинтересованных в декриминализации государства и бизнеса – наши сограждане в обществе не обнаруживают, то, быть может, они возлагают свои надежды на нерасчлененное “низовое” народное большинство, или, как говорили в советские времена, на “простых тружеников”? Ведь это так привычно для нас: уповать на чудо-власть, которая во имя народа и при его “единодушной поддержке” карает и своих зарвавшихся служителей, и постоянно ищущих, но никогда не находящих себе места между властью и народом представителей частного капитала. Но нет: для подобных выводов полученные нами данные тоже не дают серьезных оснований. В антикоррупционный и антитеневой потенциал “простых тружеников” верят сравнительно немногие: во всех группах их доля составляет около четверти опрошенных. Скорее всего, мы имеем дело со слабеющей инерцией прежних представлений и социальных инстинктов, а не с осознанной реакцией на современные явления.

Однако без веры в народ и при отсутствии запроса на сакрального народного вождя лишается почвы и репрессивное сознание: оно неизбежно утрачивает оптимизм, становится колеблющимся и неуверенным. И похоже, что сегодня оно именно таково: даже карательные возможности чекистов, имеющих самый высокий кредит доверия, кажутся несомненными лишь меньшинству населения; в глазах же большинства они, судя по всему, выглядят сомнительными. Конечно, многие полагают, что спецслужбы столь же коррумпированы, как и другие институты: по нашим данным, доля тех, кто все органы и ведомства власти (центральной и местной) считает одинаково подверженными коррупции и вовлеченными в теневой бизнес, во всех группах колеблется около отметки 40%. Но дело, наверное, не только в этом. Вполне возможно, массовое сознание интуитивно улавливает особенность переживаемой страной ситуации.

Суть ее в том, что времена “монолитно единого” народа ушли в прошлое, а гражданского общества, консолидирующего вокруг общих ценностей народ, уже расщепленный по интересам, в России еще нет. Поэтому действия власти и ее силовых структур, даже направленные на благое дело, могут натолкнуться на равнодушие атомизированного населения. Безразличие, с которым россияне воспринимали недавнюю тотальную войну компроматов, – лишнее тому подтверждение.

Репрессивное сознание, будучи доминирующим в современной России, лишено энергии оптимизма; оно скорее инерционно-остаточное, чем устремленное вперед. Возможно, именно поэтому каждый четвертый наш соотечественник вообще не смог найти ни в обществе, ни в силовых ведомствах какую бы то ни было силу, способную противостоять коррупции, – и попросту уклонился от ответа. Понятно и то, почему среди предпринимателей доля таких людей еще больше – почти треть: ведь они лучше других понимают, что одними репрессиями проблему не решишь, ибо это проблема не столько административная, сколько экономико-правовая.

Человеку, однако, свойственно приспосабливаться к любому положению вещей. И если он даже не видит способов решения общих проблем, то способы решения проблем личных он все равно ищет, хотя и не всегда находит. Если власть не выполняет свои функции и нет гражданского общества, способного заставить ее эти функции выполнять, у человека неизбежно возникает установка на отношения неформальные, параллельные официальным, теневые, – именно так он компенсирует отсутствие соответствующих легальных (государственных и общественных) возможностей. При этом в теневой сфере неизбежно возникают различного рода сообщества – не только производственные корпорации, о которых уже говорилось, но и более широкие и разветвленные сети неформальных (а то и просто криминальных) общностей. И наш опрос это тоже подтверждает.

Теневое государство и квазигражданское общество

В обществе, где широко распространены теневые связи и, соответственно, установки на них, предметом купли-продажи становятся и решения, принимаемые органами власти. Так было в советские времена, так – и сегодня. Но насколько глубоко укоренилось такое восприятие власти в современном российском обществе? Чтобы узнать это, мы решили выяснить, какими видятся людям способы отмены решений, принятых по отношению к ним официальными лицами и кажущихся им заведомо несправедливыми. Рассчитывают ли они на легальные органы власти или отдают предпочтение неформально-теневым способам?

Если органы государственной власти или местного самоуправления приняли по какому-то вопросу несправедливое для Вас решение, как, на Ваш взгляд, можно надежнее всего восстановить справедливость и отменить такое решение?

В этой цифровой картине много выразительных деталей. В основном они касаются предпринимателей и интересны уже потому, что представители именно этой группы, как мы помним, несопоставимо чаще других сталкиваются с коррумпированностью власти. “Низовые” бизнесмены меньше, чем кто бы то ни было, верят, что несправедливое решение можно отменить с помощью взятки, – у них, очевидно, больше опыта, и они понимают, что взятку дают до того, как решение принято, а не после. Предприниматели демонстрируют самое низкое доверие к российскому суду – наверное, и здесь сказывается более богатый опыт. Кстати, среди институтов власти суд они считают одним из самых коррумпированных (вторым после милиции). Но самое, быть может, интересное заключается в том, что именно предприниматели чувствуют себя наиболее незащищенными и беспомощными перед произволом властей, – еще одно косвенное доказательство оправданности нашей гипотезы, согласно которой ущемляемые интересы отечественного “низового” бизнеса делают его наиболее благоприятной средой для формирования правовых ценностей.

Есть в этой картине и другие заслуживающие внимания детали, останавливаться на которых мы не будем, дабы не уходить слишком далеко от главного сюжета. Повторим, мы пытались выяснить, какими способами люди предпочитают разрешать конфликты с властью – легальными или нелегально-теневыми. Мы видим, что на последние ориентируется каждый четвертый гражданин России. Но это еще не все. Дело в том, что предприниматели и ПРЕДпредприниматели в данном отношении заметно отличаются и от НЕпредпринимателей, и от населения в целом: в этих двух группах численность тех, кто отдает предпочтение неформальным каналам, даже больше, чем численность тех, у кого сохраняется установка противоположная! И речь идет, как правило, не об индивидуальных контактах с представителями власти, а о воздействии на них через родственно-дружеские сети влияния либо через сети криминальные.

Мы понимаем, что тут требуется комментарий. Но прежде чем предложить его, мы все же считаем целесообразным привести ответы еще на один вопрос, которые существенно дополнят картину и сделают нашу интерпретацию более
обоснованной.

Если, не дай Бог, возникнет угроза Вашему имуществу или угроза физического насилия, чью защиту Вы сочли бы наиболее надежной?

В отличие от предыдущего вопроса, касавшегося защиты граждан от произвола властей, в этом речь идет о защите от угроз, идущих из общества. С читателем, не забывшим еще данные о народной любви к чекистам, сразу же поделимся своим предположением: в массе своей наши сограждане, очевидно, понимают, что службы безопасности призваны охранять государство, а не частные интересы, и потому особых надежд на эти службы не возлагают. В целом же мы снова наблюдаем прежнюю закономерность: если в среднем по населению и в группе НЕпредпринимателей преобладает ориентация на официальные структуры (хотя и здесь она размывается), то большинство реальных и потенциальных предпринимателей отдают предпочтение неформальным связям и общностям. Это позволяет лучше понять, почему именно в группах меньшинства обнаруживается наиболее терпимое отношение к неуплате налогов: дело, очевидно, не только в разорительности их нынешних ставок, но и в том, что власть, оплачиваемая за счет налогоплательщиков, воспринимается ими как неспособная выполнять свои основные обязанности, обеспечивать безопасность населения.

Эти данные еще больше укрепляют нас в мысли о наметившемся в российском обществе поколенческо-ментальном размежевании. Есть все основания предполагать, что в сознании наиболее деятельной и целеустремленной части россиян формируется установка на своего рода квазигражданское общество, своеобразие которого заключается в том, что оно заменяет государство, компенсирует его недееспособность. Да, установка эта не локализируется в группах меньшинства, а распространяется вширь; уже сегодня ее открыто декларирует свыше трети наших сограждан. И все же различия между большинством и меньшинством слишком выразительны, что и заставляет нас, как и в предыдущих случаях, фиксировать внимание именно на них.

Однако особенность такого квазигражданского общества не только в том, что оно замещает государство. В случаях – вернемся к ответам на предыдущий вопрос, – когда люди вынуждены все же вступать в контакты с властями, выясняется, что оно, заменяя государство, одновременно и проникает в него, взаимопереплетается с ним, образуя густые сети горизонтально-вертикальных неформальных связей – родственных, приятельских, а то и просто криминальных. Таким образом, правомерно говорить не только о квазигражданском обществе, берущем на себя функции власти, но и о сопутствующем ему и его дополняющем теневом государстве, обслуживающем неструктурированные (или структурированные нелегально) общности людей в обмен на соответствующие с их стороны услуги – немедленные или отложенные.

Мы не знаем, насколько широк круг россиян, реально вовлеченных в такие отношения. Мы вправе говорить лишь об определенных умонастроениях и о том, насколько распространены они в современной России. Однако вряд ли так уж не прав был Василий Розанов, полагавший, что именно с настроений все начинается и от них, в конечном счете, все и зависит. Они – тоже реальность, причем настолько же вторичная, обусловленная происходящим в жизни, насколько и первичная, в значительной степени предопределяющая то, как эта жизнь протекает.

Заключение. Формула российской самобытности

Раскрепостившие общество горбачевская перестройка и последовавшие за ней ельцинские реформы пробудили в людях инстинкт прорывного, как в русских сказках, обогащения. Вдруг возникло небывалое до того ощущение неограниченных возможностей: стоит лишь проникнуть туда, где большие деньги делаются легко и быстро. В результате Россия размежевалась на две страны. Между ними нет “железного занавеса”, они совместимы и взаимопроницаемы, они постоянно взаимопритягиваются и взаимоотталкиваются. Но по составу жителей и доминирующим тенденциям две эти страны существенно одна от другой отличаются, что наглядно выявилось в ходе нашего исследования.

Первая из них – Россия большинства – выросла из советского прошлого. Она связана с этим прошлым тысячами невидимых нитей, которые опутывают даже тех, кто возвращаться назад не хочет. Вторая – Россия меньшинства – возникла из отрицания прошлого. Она молода, образованна, энергична, относительно обеспеченна, она ищет (или уже нашла) себя в новых видах деятельности, прежде всего в частном бизнесе, который в стране ее отцов и дедов из легальной жизни был исключен. И вот эта-то молодая Россия выступает сегодня, сама того, быть может, не подозревая, в роли главного наследника и продолжателя советского образа жизни эпохи разложения. Отбросив его официальную (идеологическую и моральную) оболочку, она протянула из прошлого в настоящее (а возможно, и в будущее) его скрытую, теневую, нелегально-коммерческую суть, проявлению которой при переходе от социализма к капитализму была дана невиданная доселе свобода.

Картина, что и говорить, озадачивает. Россия вновь стоит перед проблемой, которая, как тень, преследует ее на протяжении столетий: опять, по Карамзину, “воруют, все воруют”. Перед этой проблемой капитулировали все российские политические режимы, в том числе и самые тиранические, обозначенные именами Ивана Грозного, Петра Великого и Иосифа Сталина. И если оглядываться, как на образец, на их опыт построения “великой России”, создания “сильного государства” и осуществления “диктатуры закона”, то в нем можно обнаружить все что угодно, но только не эпохально-необратимые сдвиги в решении этой фатально воспроизводящейся из века в век проблемы. В данном случае опыт прошлого может пригодиться нам лишь как опыт бесславных поражений, а не героических побед, и именно под этим углом зрения он и должен быть сегодня осмыслен.

Россия (в том числе и советская) издавна утверждала себя как могучая военная держава. На приобретение и поддержание этого статуса она расходовала огромные средства, создавая тем самым непосильные тяготы для населения. Платой за державное величие была бедность народного большинства – в этом своеобразие российской истории и, если угодно, одно из главных проявлений ее самобытности. Сюда и уходят корни отечественной коррупции. Бедность большинства сопровождалась трудностями пополнения казны. Тощая казна создавала сложности с оплатой труда многочисленной армии управленцев, бывших несущей конструкцией власти. Их приходилось или посылать на “кормление”, или закрывать глаза на то, что малость своих официальных доходов они компенсируют, как могут, – нередко не ведая удержа. Российская державность и российская коррупция –– две стороны единого исторического явления.

Советская власть попыталась, прибегнув к жесточайшему диктату и подчинив мирную жизнь нормам военного времени, сохранить и упрочить державность и при этом подавить коррупцию. Эффект получился обратный: подавление прав частной собственности и превращение всех граждан в государственных служащих создавало для коррупции и теневой экономики такую благоприятную среду, какой не было за всю прежнюю историю России. Время показало, что теневые экономические отношения оказалась настолько жизнеспособны, что подавить их не смогли ни насилие, ни всеобщий страх. Репрессированные частные интересы проросли, в конце концов, и сквозь коммунистический асфальт, и их пришлось реабилитировать – ради самосохранения самой системы. Но это привело лишь к тому, что здание, возведенное на крови и идеологических догмах, стало быстро разваливаться. Коммунистический режим не мог с прежним успехом подавлять частные интересы, и они устремились в теневую сферу, причем на сей раз от “верхов” не отставали и “низы”, превратившиеся в массе своей из устрашенных коллективизацией послушных крестьян в почувствовавших вкус свободы – пусть и относительной – горожан. Брежневский “развитой социализм” – это тоталитаризм, попытавшийся примирить свою доктрину с реабилитированными частными интересами. Результат известен: под якобы всеобщей идеологической оболочкой образовалась всеобщность реальная – коррупционно-теневая.

Это был не просто кризис коммунистической системы, приведший к ее распаду. Это было свидетельство окончательной исчерпанности прежней модели великодержавия, воспроизводившейся в разных формах со времен Московской Руси. Формула “державность – бедность – коррупция”, которая никогда не формулировалась, но почти всегда использовалась, перестала работать. Михаил Горбачев, отчаянно искавший ей замену, в этом, как известно, не преуспел, в результате чего потерял свою должность, а вместе с ней и страну. Он и не мог преуспеть, потому что для этого ему нужно было найти эквивалент коммунистической идее, придававшей державности сакральный смысл и позволявшей интерпретировать бедность как нечто преходящее, а коррупцию – как нечто нелегитимное и потому преходящее тоже.

Общественная и государственная реальность, фиксируемая формулой российской самобытности, могла сохраняться и видоизменяться только при наличии идеологической склейки, скреплявшей нестыкующиеся детали этой конструкции, замазывавшей зияющие между ними смысловые бреши. Крах коммунистического проекта позволил демистифицировать отечественную историю и соответствующий ей тип духовности – в том числе и романтизированную “загадочность русской души”. Он обнажил то, что скрывалось не только под коммунистическим, но и под предшествовавшими идеологическими проектами, такими, как “Москва – третий Рим” или “православие, самодержавие, народность”. Последовавший за этим распад страны обнаружил исчерпанность традиционных для России способов цементирования общественной системы: судорожные попытки сформулировать новую “национальную идею” по спущенному сверху заказу были заведомо обречены на беспомощность и бесплодность. Время таких идей, похоже, безвозвратно ушло, и России предстоит учиться жить в расколдованном мире рациональности, в котором национальные цели и методы их достижения не имеют никаких шансов обрести утраченный сакральный статус. Но научиться этому, имея за плечами многовековой опыт другой жизни, не так-то просто.

Посткоммунистическая Россия, уменьшившись в размерах, пробует заимствовать чужие формулы – те, которые прежде упрямо отторгала. Она юридически легализовала частную собственность, придала конституционный статус экономическим и политическим свободам, отказавшись от традиционных для страны способов легитимации власти, – теперь она формируется на всеобщих выборах. Результаты пока не впечатляют, скорее – наоборот: державная мощь поколеблена, бедность усугубилась, а коррупция и теневой бизнес расцвели цветом еще более пышным, чем при “развитом социализме”. Но самое тревожное заключается не в этом, а в тех общественных настроениях, которыми сопровождается нынешний кризис и которые выявились в ходе нашего исследования. И прежде всего – в настроениях наиболее молодой, энергичной и достаточно многочисленной части населения, воспринявшей дарованную свободу как свободу теневой деятельности. Мы имеем в виду и “низовых” предпринимателей, которые при нынешних условиях не помышляют, судя по всему, о выходе из теневой среды (хотя и начинают тяготиться ее нравами), и людей, которых мы условно назвали ПРЕДпредпринимателями и которые озабочены тем, чтобы в эту среду попасть, получив тем самым доступ к единственному на сегодня источнику первоначального накопления капитала.

Вместе с тем полученные нами данные дают основания полагать, что в российском обществе еще живы иллюзии насчет эффективности союза моральной и карательной силы. Но как бы ни был велик политический соблазн при строительстве правового порядка опереться на эти иллюзии, на этот самообман доправового массового сознания, – дело это явно бесперспективное. Тем более что в обществе нет для этого достаточных мобилизационных ресурсов. Как показало наше исследование, преобладающая его часть весьма сдержанно относится к авторитарным методам борьбы с коррупцией и теневым бизнесом. Сомнительно, чтобы при таком состоянии общественного сознания мог получить реальную поддержку сакральный вождь-диктатор, без которого союз моральной и карательной силы невозможно себе представить. При этом также следует учесть, что большинство государственных институтов, призванных противостоять экономическим злоупотреблениям, как раз и выглядят в глазах общества самыми ненадежными: милицию, органы суда и прокуратуры, налоговые и таможенные службы представители всех групп называют в числе наиболее коррумпированных.

Судя по всему, морально-репрессивные установки, доминирующие сегодня в России, часто нацелены не столько против теневых отношений во всей их совокупности, сколько против злоупотреблений должностных лиц, т. е. против коррупции в строгом смысле этого слова. И чем ближе люди к теневой среде (фактически или хотя бы только психологически), чем больше вовлечены в нее, тем отчетливее проявляет себя эта особенность современного массового сознания. Здесь-то, быть может, и проходит черта между предпринимательским меньшинством (реальным и потенциальным) и непредпринимательским большинством.

Конечно, отделить борьбу с коррупцией от борьбы с теневым бизнесом можно разве что в воображении. Однако при нынешних обстоятельствах в обнаруживающемся разграничении есть и свой смысл: оно показывает, что в группах меньшинства, выделяющихся не только своими теневыми пристрастиями, но и своим либерализмом, наметился хотя и не очень явный, но все же уловимый сдвиг от морально-репрессивных установок к экономико-правовым, причем, что особенно важно, заметнее всего он проявляется у предпринимателей. Да, они демонстрируют высокую, порой очень высокую готовность пользоваться нынешней неупорядоченной свободой, в том числе и свободой теневой деятельности. Но они же и меньше всех уповают на административно-полицейские меры, ограничивающие коррупционно-теневую свободу других, и больше всех озабочены тем, чтобы расширить пространство своей собственной легальной свободы.

Именно в рядах представителей российского “низового” бизнеса обнаруживается сегодня наиболее внятный запрос на изменение самого характера отношений между предпринимательским классом и государством. Значительная их часть готова, похоже, выйти из тени, если власть обеспечит приемлемые для них законодательные правила игры. И они же, как можно предположить, готовы платить – в разумных размерах – налоги на содержание государственного аппарата, если он будет гарантированно обеспечивать соблюдение этих правил и выполнять другие возложенные на него функции. Многие предприниматели (а в этом, кстати, от них почти не отличаются и бизнесмены потенциальные) даже сейчас с пониманием относятся к экономическим интересам чиновников и считают, что повышение окладов умерило бы коррупционные аппетиты последних. И это при том, что именно предприниматели, как показывают наши данные, имеют наибольшие основания для недовольства властями, ибо именно они меньше всего рассчитывают на официальную защиту своих интересов, ориентируясь главным образом на неформально-дружеские сети квазигражданского общества. Они, как никто, чувствуют себя выпавшими из государства, отщепленными от него, и у нас нет оснований утверждать, что чувство это комфортное. Скорее – наоборот.

Иными словами, в настроениях “низового” предпринимательства просматривается важная тенденция, свидетельствующая о том, что здесь вызревает идея заключения своего рода социального контракта между бизнесом и государством. Идея эта для России новая, даже революционная. Ведь такой контракт может состояться лишь при условии, что государство сделает главную ставку именно на бизнес, освобожденный от опутывающей его паутины административной зависимости от чиновника. Если такое деловое соглашение состоится, то это будет окончательным преодолением многовековой отечественной традиции, будет признанием того, что сила государства может быть надежно обеспечена лишь тогда, когда оно опирается на благосостояние народа, которое, в свою очередь, недостижимо, пока энергия частных интересов предпринимательского класса искусственно гасится, а его расширение и конкуренция внутри него сдерживаются внешними обстоятельствами. И только в том случае, если это произойдет, формула российской самобытности (“державность – бедность – коррупция”) начнет уходить в прошлое. Разумеется, не сразу. И даже не очень быстро. Но медленное движение вперед все же лучше, чем топтание на месте с бесконечными оглядками назад и поисками точек опоры там, где найти их уже нельзя.

Мы, возможно, не уделяли бы столько внимания немногочисленной и маловлиятельной группе “низовых” предпринимателей-одиночек, не выискивали бы в их умонастроениях симптомы формирующихся правовых ценностей, не будь импульсов и публичных сигналов, поступающих сегодня от представителей среднего и даже крупного отечественного бизнеса. Слово “ценности” – прежде всего имеются в виду осознанные установки на продуктивность, ответственность и правовой порядок – в их лексиконе становится едва ли не ключевым. Это значит, что теневой союз между бизнесом и чиновничеством устраивает предпринимательский класс все меньше, а потребность в прозрачности экономических связей ощущается в нем все острее.

Значение такого поворота трудно переоценить: ведь ценности правового порядка в условиях рыночной экономики, повторим еще раз, не могут утвердиться ни во властных структурах, ни в широких слоях населения до тех пор, пока они не укоренились в бизнесе. Этот процесс, судя по всему, начался, и весь вопрос теперь в том, насколько быстро предпринимательский класс сумеет консолидироваться (в том числе и организационно, а быть может, и политически) на основе ценностей, выстраданных многими его группами. И если наша информация об умонастроениях “низовых” бизнесменов-одиночек добавит сторонникам такой консолидации уверенности в их силе и правоте, то мы будем считать свою задачу выполненной.

Как бы то ни было, иного пути освобождения от теневых соблазнов, столь сильных в резервной армии российского бизнеса, равно как и от морально-репрессивного антитеневого синдрома, довлеющего над сознанием непредпринимательского большинства, мы не видим. Пока и политическая власть, и право распоряжаться собственностью будут находиться в одних руках, ничего измениться не может: и аппарат управления, и органы правопорядка, и судебная система останутся коррумпированными, сколько и как их ни реформируй. До тех пор любые антикоррупционные меры могут быть только имитационными, какими они были в России всегда. А раз так, то и массовое сознание будет реагировать на все это так, как свойственно сознанию доправовому, мечущемуся между морально-репрессивным идеализмом и теневым материализмом. Это и есть, видимо, главный вывод, который можно сделать на основании нашего исследования.

Приложение

(респондент мог выбрать не более трех ответов)

Другие интересные материалы:

Продолжение дискуссии о путях развития российской наркологии
Свою позицию высказывает Председатель...

Уважаемые коллеги! Развернувшаяся...

Криминальные риски в России
Мир без насилия в обозримом будущем...

Благодаря Ульриху Беку, мы знаем, что...

Замечания
к городской программе на 2000 - 2001 гг. по...

1.1. Создание и развитие городского...

О галлюцинациях и теориях деятельности мозга
Автором описывается весьма оригинальная...

Г. Хакен Наисложнейшей и в то же время...

Гражданское общество: мираж в конце тоннеля?
“…единственным способом реальной защиты...

Идея гражданского общества стала своего...

Теневой образ жизни. Социологический автопортрет постсоветского общества