 |
 |
 |
 |
|
||||||||||||||||||||||
 |
 |
 |
||||||||||||||||||||||||
|
||||||||||||||||||||||||||
|
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
 |
В статье приводится анализ проблемы дифференциации психопатологических расстройств от поведенческой патологии и демонстрируется ее недостаточная проработанность. Отмечается, что особенно отчетливо теоретико-методологические противоречия обнаруживаются при квалификации физиологически обусловленных расстройств влечений (при наркологической, сексуальной патологии, расстройствах пищевого поведения). Констатируется, что до настоящего времени в современной психиатрии отсутствуют однозначная дефиниция поведенческих расстройств, критерии разграничения первичных, вторичных и третичных поведенческих расстройств. Делается вывод о том, что сложившаяся ситуация не способствует разработке научно обоснованных способов терапии и коррекции и приводит к стигматизации и нарушению прав пациентов. В. Менделевич Современная ситуация в сфере клинической психиатрии характеризуется нарастающим процессом психопатологизации феноменов обыденной жизни, переводом поведенческих девиаций в разряд классифицируемых по МКБ-10 расстройств [12, 14, 15, 20, 25]. На уровне симптоматологии наиболее явно эта тенденция обнаруживает себя в сфере пограничной психиатрии, наркологии (аддиктологии) и сексопатологии. Данный процесс сказывается как на результатах обыденной клинической практики психиатров, так и на обоснованности заключений судебно-психиатрических экспертиз, переводя тему психопатологизации из академической в сферу с опасными для пациентов социальными последствиями. Особую значимость приобретает процесс психопатологизации поведенческих девиаций, в частности физиологически обусловленных расстройств волевой регуляции. Он уже сегодня приводит к стигматизации больных, поражению их в правах, исключению из традиционного медицинского сопровождения, включению в организационно-психиатрический процесс и необоснованному назначению больным психотропных лекарственных средств. После вступления в силу Международной классификации болезней 10-го пересмотра [10, 11] отечественная психиатрия столкнулась с новым теоретико-методологическим вызовом, потребовавшим выработки четких критериев и категорий для дифференциации психических (психопатологических) и поведенческих расстройств между собой, обоснованному разграничению nosos и pathos (по терминологии А.В. Снежневского [23]). Главный вопрос в данной сфере сегодня формулируется так – признавать ли поведенческие расстройства частью психических (психопатологических) или они являются отличными друг от друга патологическими психическими явлениями? Если признать, что поведенческие и психопатологические расстройства представляют собой патогенетически различные феномены (на что указывает название класса F в МКБ-10), то необходимо признать и то, что в классификации должны быть предусмотрены их четкие дифференциально-диагностические критерии и описана специфика коморбидности. Подобное разграничение необходимо в связи с тем, что подходы к терапии и коррекции могут носить принципиально различный характер [10]. В отношении личностных расстройств и феноменов «малой психиатрии» А.Б. Смулевич [22] выделил 2 гетерогенных варианта взаимодействия патохарактерологических (поведенческих) и психопатологических образований (аффективных, тревожнофобических, истерических). Первый вариант, с точки зрения автора, включает случаи, когда первичные психопатологические симптомокомплексы манифестируют вне непосредственной связи с аномалиями личности и трансформируются по механизму «амальгамирования» в патохарактерологические (невротические, постреактивные) развития личности. При втором варианте вторичные (по отношению к расстройствам личности) психопатологические образования формируются на базе конституциональных свойств личности по механизму «отщепления» и определяются как расстройства личности со склонностью к выявлению позитивных психопатологических феноменов. Описанные закономерности сочетания поведенческих и психопатологических расстройств и их динамики [6, 22], к сожалению, не отвечают на главный вопрос о критериях их дифференциации. Кроме того, непроясненным остается вопрос о типичных проявлениях поведенческих расстройств: исчерпываются ли они исключительно личностно-характерологическими реакциями, патологическими паттернами поведения или могут быть диагностированы на основании известных психопатологических симптомов. Например, можно ли признать дисфорию признаком диссоциального или эмоционально-неустойчивого расстройства личности (поведенческого расстройства), или же ее следует трактовать как вторичный (коморбидный) психопатологический симптом, возникший вследствие поведенческого расстройства. Некоторые ученые, изучающие расстройства поведения [1], приходят к выводу о том, что «четкое отнесение (иных поведенческих расстройств, к примеру) патологического гемблинга к конкретному спектру психопатологии осложняется широким кругом коморбидных заболеваний, включающих расстройства личности, аффективные и тревожные расстройства, зависимость от ПАВ». А.О. Бухановский и В.А. Солдаткин [5], описывая симптомы патологического гемблинга, заключают, что его клиническая картина определяется синдромами психофизической зависимости от азартной игры и измененной реактивностью. С их точки зрения, эти проявления являются ведущими, «стержневыми», исчерпывающими для определения нозологического единства расстройства. Иначе говоря, ни на какие патогномоничные диагностически значимые психопатологические расстройства при данном поведенческом расстройстве не указывается. Касаясь проблемы феноменологии и психопатологии сексуальных расстройств, А.А. Ткаченко [24] перечисляет множество истинно сексуальных расстройств, отличая их от психопатологических. Описывая характеристики психопатологических расстройств в структуре сексуальной патологии, он отмечает всего несколько таких феноменов: синтония/дистония, компульсивность/импульсивность, искажение сознания. Наиболее знаковым заключением А.А. Ткаченко по поводу психопатологии сексуальных расстройств следует признать следующее: «Полиморфизм клинической картины таких состояний делает затруднительной их квалификацию в существующих психопатологических терминах» [24]. Таким образом, как и в случае с типично поведенческим расстройством – гемблингом, при сексуальных расстройствах психиатры также не усматривают классических психопатологических феноменов. Сходные закономерности можно выявить в диагностических критериях нервной анорексии (F50), включающих такие поведенческие характеристики, как: преднамеренное снижение массы тела, вызываемое и/или поддерживаемое самим пациентом с помощью ограничений в диете, чрезмерных упражнений, вызывания у себя рвоты и приема слабительных средств. По поводу коморбидности или психопатологии данного феномена в МКБ-10 сказано недвусмысленно: «Нервная анорексия составляет независимый синдром» [11]. С точки зрения Ю.П. Сиволапа [21], вопрос о психопатологической природе аддиктивных феноменов и их месте в общей структуре психических нарушений относится к числу противоречивых вопросов психиатрии и наркологии. Автор выделяет протоаддиктивные, собственно аддиктивные и метааддиктивные расстройства и указывает на то, что психопатологические проявления наркологических заболеваний (в частности, опиоидной зависимости) представляют собой самостоятельные аддиктивные феномены. Таким образом, можно констатировать, что в сфере «малой психиатрии» описываются самостоятельные поведенческие расстройства, не связанные ни с какой психопатологией, но и не обладающие достаточно четкими дифференциально-диагностическими критериями в связи с высоким уровнем коморбидности. В области «большой психиатрии» ситуация несколько иная, менее диагностически сложная. Разграничение поведенческой патологии и психопатологических симптомов психотического уровня не является дискуссионной. Понятно, что расстройства сознания не могут являться признаками/следствиями поведенческого расстройства. В то же время обратная закономерность возможна – психотические расстройства могут приводить к изменениям поведения. Получается, что поведенческие расстройства могут формироваться несколькими способами – быть первичными («прафеноменами») или вторичными («эпифеноменами») по отношению к психопатологическим. В связи с этим следует признать принципиально важными нахождение между специалистами консенсуса по вопросу дефиниции поведенческих расстройств и разработку критериев их дифференциации с девиациями поведения [12], тем более что МКБ-10 не предоставляет такой возможности. Под психическим расстройством в международной классификации подразумевается «болезненное состояние с психопатологическими или поведенческими проявлениями, связанное с нарушением функционирования организма в результате воздействия биологических, социальных, психологических, генетических или химических факторов». Специального определения поведенческого расстройства в МКБ-10 не приводится, если не считать определением дефиницию, приведенную для диагностики расстройств личности и поведения в зрелом возрасте: «клинически значимые состояния, поведенческие типы, которые имеют тенденцию к устойчивости и являются выражением характеристик свойственного индивидууму стиля жизни и способа отношения к себе и другим». Однако известно, что оно по многим параметрам отличается от психического. В частности, для характеристики заболеваний (психопатологии) используются термины «рецидив/ремиссия», а для поведенческой патологии – «компенсация/декомпенсация» [13]. Следует согласиться с мнением С.Ю. Циркина [25] о том, что в современной психиатрии часто можно встретить «умозрительные спекуляции» при квалификации психопатологических симптомов и синдромов. При доминировании гипердиагностической парадигмы [14] причисление некоторых категорий феноменов к психопатологическим либо не учитывает конкретного контекста (ложная симптоматика), либо не усматривает естественного изменения одного из аспектов психической деятельности в патологических условиях (условная симптоматика), либо в процессе диагностики неверно определяется сущность патологии (искаженно понимаемые категории) [25]. Можно констатировать, что истинное психическое расстройство характеризуется наличием психопатологических симптомов и синдромов, имеет психопатологический (эндогенный, экзогенный, психогенный) механизм развития и формирования и предопределяет применение арсенала специфического психофармакотерапевтического лечения. Психическое расстройство никогда не вытекает из преморбидной поведенческой патологии – даже в случае формирования, к примеру, шизофрении на базе «шизофренического диатеза». Особое место в этом ряду занимают невротические расстройства, форму (но не этиопатогенез) которых определяет личностно-характерологический преморбид [13]. В этом отношении психопатология всегда первична по отношению ко всем иным психическим состояниям и процессам. Как показывает практика, поведенческие расстройства, в отличие от психопатологических, могут формироваться несколькими путями. Часть из них могут быть первичными, изолированными, самостоятельными, другие (вторичные) могут основываться на каком-либо психическом расстройстве. Поведенческие расстройства в обязательном порядке включают в себя стойкие и повторяющиеся патологические паттерны поведения, дезадаптирующие человека и/или нарушающие процесс самоактуализации личности. Основным механизмом формирования первичных поведенческих расстройств считаются искажения личностного развития под влиянием неправильных форм воспитания на базе темпераментальной несбалансированности [13], вторичных – деформация осмысленного поведения в связи с активной психопатологической симптоматикой, задающей строго определенный «поведенческий репертуар». Помимо перечисленных в клинической практике наблюдается и третий механизм формирования поведенческой патологии. Он связан с нейробиологическими нарушениями, напрямую определяющими расстройства поведения без первичной психопатологии. Особую группу подобных феноменов составляют физиологически обусловленные расстройства витальных влечений. С.Ю. Циркин в этой связи справедливо утверждает, что при их психиатрической квалификации нередки диагностические ошибки («ложные категории»), когда нейробиологические феномены трактуются как психопатологические симптомы [25]. Примером таких ложных категорий могут служить инстинктивные влечения. По мнению автора, в психиатрии без должной аргументации различают «патологические» и непатологические формы влечений, дифференцируя их в зависимости от степени выраженности. Так, например, речь ведут о «патологической» и непатологической агрессивности, о «патологически» повышенном аппетите, «патологическом» накопительстве и др. «В то же время, – пишет С.Ю. Циркин, – у животных прослеживается значительная вариабельность в проявлении инстинктивного поведения у разных особей одного вида. Интенсивность любого из влечений в зависимости от условий среды может иметь как положительное, так и отрицательное значение, поэтому их разная выраженность благоприятна для выживания вида в целом». Автор убедительно показывает, что «и у человека интенсивное влечение (например, склонность к азартным играм) не должно свидетельствовать о патологии, если нет (иных) ее надежных признаков, в частности проявлений психопатологического диатеза. Если на фоне сильных влечений развиваются патологические состояния, которые не сказываются на изменении их интенсивности, то такие влечения также следует причислять к ложной симптоматике» [25]. Для продолжения аналогии можно обратиться и к традиционному для отечественной наркологии выделению «стержневого психопатологического синдрома» – патологического влечения (ПВ) – к психоактивным веществам (ПАВ) [2–4, 7, 9, 26]. Некоторые авторы убеждены, что он даже носит психотический характер [2–4, 16]. Критики данной позиции рассматривают аддиктивное влечение как парапсихопатологический феномен, имеющий основания быть причисленным к третичным, физиологически обусловленным поведенческим расстройствам, а не к психопатологии [15]. Доказано, что аддиктивное влечение основывается на нейробиологических изменениях в головном мозге, связанных с систематическим злоупотреблением человеком ПАВ [28–31], а психопатологическая модель аддиктивных расстройств, доминирующая в отечественной наркологии, не является ни общепризнанной в мировой науке, ни доказанной в строгих экспериментах. Следовательно, можно утверждать, что в случае причисления ПАВ к кругу психопатологических симптомов мы имеем дело с «ложными категориями» (по С.Ю. Циркину [25]). Несомненно, психопатологические расстройства могут встречаться в структуре наркологических заболеваний как в виде разнообразных синдромов экзогенно-органического генеза (аффективных. неврозоподобных, интеллектуально-мнестических и др.), так и в форме коморбидной патологии. Однако с точки зрения классической психиатрии нет никаких научных оснований признавать основополагающие симптомы наркологических (аддиктивных) заболеваний психопатологическими. В связи с этим немаловажным в ракурсе изучения наркологических расстройств представляется решение проблемы о том, какие именно поведенческие расстройства доминируют в клинической картине наркологического (аддиктивного) заболевания – первичные (личностно опосредованные), вторичные (психопатологически опосредованные) или третичные (нейрофизиологически опосредованные). Считается, что «нозологически специфичные» наркологические расстройства включают в себя: синдром зависимости (так называемое патологическое влечение), абстинентный синдром, синдром психической деградации, синдромы нарушения самосознания и сознания болезни (анозогнозия, деперсонализация и переживание отчуждения), изменения толерантности [2, 26]. Понятно, что абстинентный синдром и изменения толерантности носят явно нейрофизиологический характер. Согласно известным механизмам их формирования при наркологических заболеваниях, их нельзя причислить ни к психопатологическим, ни к поведенческим. В качестве сравнения сходного по механизмам синдрома можно указать на астенический. В соответствии с синдромогенезом его вряд ли следует причислять к психопатологическим. Он отражает сложное патофизиологическое реагирование организма на воздействие различных агентов – как физических, так и психологических. Несколько сложнее обстоит дело с квалификацией синдрома зависимости в ракурсе причисления его к психопатологическим или поведенческим. В настоящее время принято считать, что многие наркологические расстройства представляют специфические клинические феномены в форме третичных поведенческих расстройств. Эти феномены возникают в ответ на психофизиологические (нейробиологические, метаболические) изменения в головном мозге, обусловленные систематическим приемом ПАВ [15]. Они носят своеобразный компенсаторный характер и требуют коррекции нейробиологических механизмов формирования аддикции. Возможно, настает время рассмотреть вопрос о включении некоторых наркологических феноменов (например, аддиктивного влечения) в рубрику F5 – «Поведенческие синдромы, связанные с физиологическими нарушениями и физическими факторами». Следует отметить, что по сути любой психопатологический симптом клинически отражает расстройство психической деятельности, не вытекающее непосредственно из физиологических или патофизиологических процессов. Если же за внешне сходными с психопатологическими проявлениями лежит какой-либо физиологический (патофизиологический) процесс, то подобные феномены неправомерно признавать психопатологическими, и они, конечно же, не требуют психофармакологического лечения. Психопатологический симптом в рамках экзогенно-органических психических расстройств отражает сложный процесс преобразования патологических нейрофизиологических изменений деятельности головного мозга в психопатологическую симптоматику. Для целей феноменологического анализа можно провести параллель и сравнить ПВ с иными искаженными влечениями (не парабулиями), формирующимися на «патофизиологической почве», например, с так называемыми извращениями вкуса. Данное сравнение представляется нам корректным, поскольку известно, что ПВ способно достигать интенсивности витальных влечений [19, 21]. Традиционная психопатологическая квалификация такого клинического феномена, как влечение беременной к соленой пище (парарексия, дисгевзия), представляет значительные сложности, поскольку данное состояние связано с особенностями протекания физиологических процессов в условиях беременности (непатологического состояния). Диагност в подобных случаях не склонен применять термин «патологическое влечение» и прибегает к использованию термина «извращение» (искажение), что фактически означает понимание видоизменения пищевого – витального – влечения (потребности). Аналогично в качестве предмета для сравнения с ПВ могут рассматриваться такие витальные феномены, как полидипсия при сахарном диабете или сексуальные парафилии при гормональных дисфункциях. Ни те, ни другие не являются психопатологическими. Ни те, ни другие не могут отражать «субъективную потребность» в воде или сексе (субъективной называет потребность в алкоголе у больного алкоголизмом В.Б. Альтшулер [2]). Эти феномены относятся к аномалиям, изменениям психической деятельности, обусловленным известными патофизиологическими механизмами. Подобная точка зрения подвергается критике со стороны большинства психиатров-наркологов, подтверждающих возможность формирования поведенческих паттернов, минуя психопатологическую фазу. Высказываются также критические замечания по поводу выделения группы расстройств, обозначаемых в МКБ-10 как «поведенческие синдромы, связанные с физиологическими нарушениями и физическими факторами» [17, 18, 32]. В частности, утверждается, что «отнесение психических расстройств к «поведенческим» [будто бы] предполагает, что при других расстройствах поведенческих нарушений не бывает или они незначительны, что [это] противоречит клинической реальности» [18]. Следует признать, что в современной психиатрии крайне незначительно число исследований, посвященных изучению психологии и психопатологии витальных влечений. Тем не менее еще К. Ясперс писал о том [27], что «влечения – это переживаемые нами инстинкты, т.е. функции, осуществляемые как следствие некоторого стремления; при этом содержание и цель стремления не осознаются, но порожденные им функции осуществляются таким образом, что, в конечном счете, сложная цепь целесообразных событий благодаря направленным движениям приводит к должному результату. Влечения – это соматические потребности: голод, жажда, потребность в сне, т.е. все те потребности, которые удовлетворяются прямо – при условии, что для этого имеются необходимые средства». Понятно, что если на пути удовлетворения витальной потребности у человека встает какая-либо преграда, то он (в силу крайней выраженности и жизненной необходимости реализовать влечение в целях достижения гомеостаза и снятия дискомфорта от фрустрации) может выбирать самые разнообразные стереотипы поведения, некоторые из которых могут со стороны казаться неадаптивными и даже патологическими. Известны, к примеру, случаи «вынужденного каннибализма» вследствие голода, употребления мочи вследствие жажды, «викарной зоофилии» вследствие невозможности вести регулярную сексуальную жизнь [8, 13, 24]. Подобные формы поведения не могут быть однозначно причислены к психопатологическим, поскольку они формируются в условиях непреодолимых преград на пути удовлетворения витальных потребностей. Вместе с тем их нельзя также отнести к нормативному поведению. Именно поэтому их позволительно именовать девиациями поведения или третичными поведенческими расстройствами (в зависимости от выраженности клинических проявлений). Несомненно, в клинике психических заболеваний имеют место сходные по феноменологии явления, но возникающие вне витальной потребности, исключительно в силу психопатологического механизма синдромообразования. К сожалению, типизация расстройств витальных влечений и разработка их дифференциально-диагностических критериев до настоящего времени в современной психиатрии не осуществлена. В связи с этим непонятно, носит ли, например, полидипсия и иные нарушения пищевого поведения у больных шизофренией психопатологический или патофизиологический (нейроэндокринный) характер. В учебниках и руководствах по психиатрии они, как правило, без должного обоснования описываются в ряду психопатологических симптомов. Для клинической наркологии вопрос о витальных влечениях является еще более насущным. Несмотря на то что не существует такой витальной потребности, как потребность в ПАВ, аддиктивное влечение по своей выраженности, интенсивности и непреодолимости может быть во многих случаях приравнено к витальным влечениям, особенно в условиях употребления человеком ПАВ с высоким аддиктивным потенциалом (например, опиоидов) и может вытеснять иные витальные влечения. Это подтверждает И.Н. Пятницкая [19], указывающая, что появление синдрома физической зависимости у наркологически больного свидетельствует о качественном изменении функции организма. С ее точки зрения, можно полагать, что систематическая наркотизация, вызывая вначале приспособительную компенсацию, выражающуюся в изменяющейся реактивности на наркотик, в конце концов, преодолев эту компенсацию, приводит к качественному сдвигу гомеостаза. «Теперь для функционирования организма на новом качественном уровне дальнейшее поступление наркотика необходимо. Только при поддержании уровня постоянной наркотической интоксикации жизнедеятельность протекает в относительно удовлетворительных условиях». Таким образом, проведенный анализ проблемы дифференциации психопатологических расстройств от поведенческой патологии показывает ее недостаточную проработанность. Особенно отчетливо теоретико-методологические противоречия обнаруживаются при квалификации физиологически обусловленных расстройств влечений. До настоящего времени в современной психиатрии отсутствует однозначная дефиниция поведенческих расстройств. Кроме того, нет четкого представления о критериях разграничения психопатологических и поведенческих расстройств между собой, а также первичных, вторичных и третичных поведенческих расстройств. Приходится констатировать, что сложившаяся ситуация не способствует разработке научно обоснованных способов терапии и коррекции и нередко приводит к стигматизации и нарушению прав пациентов.
Литература
1. Айзберг О.Р. Патологический гемблинг: расстройство обсессивно-компульсивного спектра, биполярного спектра или нехимическая зависимость? // Материалы междунар. конф. «Игровая зависимость: мифы и реальность» – М., 2006. – С. 3–8. 2. Альтшулер В.Б. Симптомы и синдромы наркологических заболеваний // Национальное руководство по наркологии. – М., 2008. – 720 с. 3. Благов Л.Н. Опиоидная зависимость: клинико-психопатологические аспекты. – М.: Гениус, 2005. – 316 с. 4. Брюн Е.А., Михайлов М.А. Психопатология патологического влечения с преобладающим телесным компонентом // Вопр. наркологии. – 2011. – № 2. – С. 26–37. 5. Бухановский А.О., Солдаткин В.А. Подход к классификации патологического гемблинга // Психическое здоровье. – 2008. – № 3. – С. 69–74. 6. Горинов В.В. Расстройства личности в зрелом и пожилом возрасте: к вопросу о проблеме исходов личностной патологии (аналитический обзор) // Рос. психиатр. журн. – 2009. – № 5. – С. 51–55. 7. Гофман А.Г. Клиническая наркология. – М.: Миклош, 2003. – 215 с. 8. Давыдов И.П. Ответы на вопросы о каннибализме // Сборник статей по философским проблемам истории и современности. – М., 2012. – С. 266–280. 9. Иванец Н.Н. Наркология – предмет и задачи. Современная концепция терапии наркологических заболеваний //Лекции по наркологии. – М.: Нолидж, 2000. – С. 7–15, 134–148. 10. Клиническое руководство: модели диагностики и лечения психических и поведенческих расстройств / Под ред. В.Н. Краснова, И.Я. Гуровича. – М., 1999. – 223 с. 11. Международная статистическая классификация болезней и проблем, связанных со здоровьем: МКБ-10. – М.: Медицина, 2003. 12. Менделевич В.Д. Поведенческие расстройства или девиации поведения // Психиатрия и психофармакотер. – 2000. – Т. 2, № 6. – С. 166–168. 13. Менделевич В.Д. Психиатрическая пропедевтика (изд. 3-е перераб. и доп.). – М.: МЕДпресс-информ, 2004. – 528 с. 14. Менделевич В.Д. Психопатологизация наркологических расстройств как доминирующая парадигма отечественной наркологии // Независимый психиатр. журн. – 2010. – № 3. – С. 21–27. 15. Менделевич В.Д. Отечественная психопатологическая концепция «патологического влечения к наркотикам» как научный казус // Неврол. вестн. – 2012. – № 3. – С. 3–11. 16. Михайлов М.А. Влечение как бред // Вопр. наркологии. – 2010. – № 4. – С. 15–26. 17. Первомайский В.Б., Карагодина Е.Г., Илейко В.Р. и др. Категории болезни, здоровья, нормы, патологии в психиатрии: концепции и критерии разграничения // Вісник психіатрії та психофармакотерапії. – 2003. – № 1. – С. 14–27. 18. Петрюк П.Т., Шевелёв В.Н., Емельянов В.П. и др. МКБ-9 и МКБ-10: сходство, различие и трудности понимания // Таврический журн. психиатрии. – 2005. – Т. 9, № 3. – С. 84–87. 19. Пятницкая И.Н. Общая и частная наркология: Руководство для врачей. – М.: Медицина, 2008. – 640 с. 20. Савенко Ю.С. Психиатризация массового сознания // Независимый психиатр. журн. – 1996. – № 2. – С. 55. 21. Сиволап Ю.П. К проблеме психопатологии аддиктивных расстройств // Журн. неврол. и психиатр. им. С.С. Корсакова. – 2007. – Т. 107, № 11. – С. 4–6. 22. Смулевич А.Б. Психопатологические образования и расстройства личности (к проблеме динамики психопатий) // Журн. неврол. и психиатр. им. С.С. Корсакова. – 2000. – № 6. – С. 8–13. 23. Снежневский А.В. Общая психопатология. – 6-е изд. – М.: МЕДпресс-информ, 2010. – 208 с. 24. Ткаченко А.А. Аномальное сексуальное поведение. – М., 1997. – 426 с. 25. Циркин С.Ю. Ревизия психопатологических категорий // Независимый психиатр. журн. – 2008. – № 2. – С. 9–14. 26. Чирко В.В., Демина М.В. Симптомы и синдромы аддиктивных заболеваний. Аддиктивная триада // Наркология. – 2009. – № 7. – С. 77–85. 27. Ясперс К. Общая психопатология. – М., 1997. – 1056 с. 28. Courtwright D.T. The NIDA brain disease paradigm: History, resistance and spinoffs. // Biosocieties. – 2010. – Vol. 5, N 1. – P. 137–147. 29. Kuhar M. Contributions of basic science to understanding addiction // Biosocieties. – 2010. – Vol. 5 (1). – P. 25–35. 30. Leshner A.I. Addiction is a brain disease. Issues in Science and Technology Online, 2001, http://www.issues.org/17.3/leshner.htm. 31. National Institute on Drug Abuse. Drugs, Brains, and Behavior: The Science of Addiction, revised ed. – Washington, DC: National Institute on Drug Abuse, 2008. 32. Taylor M.A., Vaidya N.A. Descriptive Psychopathology: The Signs and Symptoms of Behavioral Disorders. – Cambridge University Press, 2008. – 483 p.
The problem of differentiation of psychopathological impairments from behavioral disorders (as exemplified by physiologically-governed disorders of volitional regulation)
V.D. Mendelevich
The paper reviews the problem of differentiation of psychopathological symptoms from behavioral pathology and shows that it has not yet been fully explored. It is noted that especially clearly the theoretical and methodological contradictions become manifest when evaluating physiologically-governed craving disorders (in addictive, sexual pathology, eating disorders). It is acknowledged that in modern psychiatry up to now there has been no clear-cut definition of behavioral disorders and criteria of differentiation of primary, secondary and tertiary behavioral disorders. Bottom line: the existing situation does not favour elaboration of scientifically grounded therapeutic and correction methods and may lead to stigmatization and violation of patient’s rights.
Key words: general psychopathology, behavioral disorders, pathological craving Другие интересные материалы:
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
| |||||||||||||||
