НарКом - Смешанные метафоры: арт-терапевтическое вмешательство при созависимости

Способы защиты, задействуемые человеком при наркотической зависимости, часто относятся к физиологическому и превербальному уровням. В арт-терапии как психотерапевт, так и визуальные образы неизменно выполняют рецептивную функцию. Возможность передачи опыта без слов в те моменты, когда вербальные вмешательства, интерпретации или объяснения со стороны психотерапевта могут спровоцировать актуализацию примитивных защит клиента или помешать ему осознать свое «я», очень важна. Благодаря арт-терапии клиент может почувствовать, что его понимают, принять свои чувства, ощутить свое «я», испытать уверенность в своих силах и способность контролировать ситуацию.

В этой статье я опишу свою работу с 11-летней девочкой по имени Кристина. Она начала посещать арт-терапевтические занятия при стационаре по работе с аддикциями (Линкс-центре), где ее мать проходила реабилитационную программу по преодолению зависимости от крэка и героина. Этот случай показывает, что проблемы зависимости и психологических защит в отношениях между родителем и ребенком приобретают особенно острый характер, когда родители употребляли или употребляют наркотики. В статье рассматриваются защитные механизмы, которые могут использоваться детьми для того, чтобы справиться с психотравмирующей ситуацией. Специфика проявления этих защит у детей в значительной мере отражает защитные механизмы самих родителей.

Основываясь на теоретических разработках Баллинта (Ballint, 1952, 1968), Биона (Bion, 1957), Кляйн (Klein, 1940, 1957, 1975), Огдена (Ogden, 1979) и Винникотта (Winnicott, 1947, 1965, 1971), я рассмотрю психологические и эмоциональные факторы, лежащие в основе употребления наркотиков, и то, как эти факторы влияют на отношения между родителями и ребенком. Я сфокусирую внимание на защитных механизмах, связанных с параноидно-шизоидной позицией. Я постараюсь показать, как специфические проблемы зависимости и психологической защиты проявляются и прорабатываются в психотерапии, и объяснить, почему я считаю арт-терапию наиболее эффективным методом лечения.

Контекст

Линкс-центр является специализированным учреждением, в задачи которого входят лечение и реабилитация пациентов с наркотической зависимостью и сопутствующими ей проблемами. Линкс-центр является частью общенациональной благотворительной системы (система домов «Феникс»), он представляет родителям, проходящим шестимесячную реабилитационную программу, уникальную возможность: весь этот период они могут жить при центре со своими детьми. Центр также обслуживает клиентов, еще не освободившихся от наркотической зависимости: здесь пациентам, пытающимся от нее освободиться, оказывается поддержка, при этом они ограждены от дополнительной психической травмы, связанной с отрывом от детей.

Центр располагается в четырехэтажном здании в самом центре города. Пациенты проживают в семейных комнатах с отдельным санузлом. На первом этаже здания, рядом с комнатой персонала, имеются также общая гостиная и игровая комната. Здесь же располагаются две общие кухни и небольшие комнаты для консультаций. В центре одновременно могут размещаться до шести взрослых с шестью детьми в возрасте до 12 лет. Взрослыми клиентами могут быть одинокие родители, супружеские пары и беременные женщины старше 18 лет.

Коллектив работников центра включает менеджера, руководителя группы, трех специалистов-психотерапевтов и двух детских психологов. Менеджер организует деятельность специалистов центра. Он также координирует работу всего центра относительно системы домов «Феникс». Дети респондентов посещают школы, расположенные в этом же районе. Уровень развития детей оценивается детскими психологами. В случае необходимости и при наличии финансовых возможностей наряду с психотерапевтами в работу центра на договорных началах включаются специалисты, оказывающие такие виды услуг, как арт-терапия или игровая терапия.

Менеджер центра, обеспокоенный недостаточным объемом психотерапевтической работы, проводимой с детьми пациентов, пригласил меня вести арт-терапевтические сессии. Поскольку финансовые возможности центра ограничены, я могла проводить индивидуальные сессии лишь с двумя детьми, что приводило к обострению конкуренции как между детьми, так и родителями. Всем детям оказывалась помощь в связи с имевшимися у них эмоциональными нарушениями, однако на арт-терапию направлялись лишь те, у кого эти нарушения были выражены наиболее сильно.

Арт-терапевтические сессии проводились во второй половине дня, в субботу, и иногда это создавало неудобства, поскольку мешало участию детей в иных мероприятиях. К сожалению, пол игровой комнаты, где проводились арт-терапевтические занятия, был покрыт ковром. Я стелила на пол целлофановую пленку, заклеивала стеклянную дверь бумагой и вывешивала табличку с надписью «Занято». Тем не менее, в ходе сессий клиенты нас иногда беспокоили, поскольку в помещении, примыкавшем к игровой комнате, располагалась стиральная машина. Время от времени другие дети хотели воспользоваться игровой комнатой, когда там проходили арт-терапевтические сессии. После сессий нам иногда делали замечания по поводу того, что ковер все же пачкается.

Эмоциональные составляющие наркотической зависимости

Участниками реабилитационной программы нередко являются родители и ребенок (дети). При этом ребенок становится свидетелем выражения его родителями чувств, связанных с попытками преодоления зависимости. В ходе психотерапии некоторые родители осознают, что наркотическая зависимость в значительной мере обусловливает их эмоциональную зависимость от детей. Начинается весьма болезненный процесс эмоционального дистанцирования от детей, что, в свою очередь, делает клиентов более уязвимыми к стрессу и сложным моментам в межличностных отношениях. Когда родители испытывают сомнения по поводу продолжения реабилитационной программы или хотят прекратить ее, дети также переживают тревогу и неопределенность. Помимо того, что родители страдают от стигматизации и осуждения со стороны окружающих, они нередко переживают вполне обоснованный страх по поводу того, что окружающие считают их плохими родителями.

Программа работы центра основана на бихевиоральном подходе и требует строгого соблюдения субординации, что в значительной мере обусловлено необходимостью авторитарного регулирования неупорядоченного поведения клиентов, вызванного зависимостью. Кроме того, программа предполагает поддержку работников центра, которые должны постоянно прорабатывать возникающие у них чувства беспомощности и гнева.

Я обнаружила, что работа в жестко структурированной среде нередко вызывает у персонала реакции защиты и зависимости. Это особенно характерно для тех, кто раньше сам проходил лечение от наркотической зависимости. Когда эти реакции осознаются сотрудниками, это позволяет им лучше понять клиентов и оказывать им помощь в решении имеющихся у них проблем.

Однако иногда реакции контрпереноса остаются нераспознанными, и тогда паттерны эмоциональной защиты и отрицания у персонала приобретают устойчивый характер. В этих случаях клиенты и персонал пытаются «неосознанно получить поддержку со стороны окружающих и использовать свои отношения с ними как способ психологической защиты» (Langs, 1975, р. 356-359) либо дистанцируются от них. Когда между клиентами и персоналом учреждения формируются созависимые отношения, их переживания часто отреагируются бессознательно.

• отрицая, что эмоциональные проблемы клиентов могут отражаться на персонале, специалисты часто недооценивали необходимость прохождения супервизий и работы с собственными эмоциональными проблемами, были неспособны проявлять эмпатию по отношению к резидентам и друг другу; у них развивался дистресс и «синдром выгорания».

Эти способы защиты отражали общую динамику отношений в учреждении. Работая с Кристиной в русле психодинамического подхода, я все больше осознавала те потенциальные трудности, которые будут появляться вследствие применения персоналом исключительно бихевиоральной модели, когда коммуникация между клиентами осуществляется главным образом посредством проективной идентификации, и последняя выступает при этом в качестве формы психологической защиты.

Я пришла к выводу, что при работе с данной клиентской группой очень важно поддерживать тесную обратную связь со всеми работниками учреждения, поскольку это позволяет предупредить проявления авторитарного поведения и тенденцию обвинять клиентов, являющиеся серьезным препятствием для проведения психотерапии.

Я опасалась, персонал учреждения будет склонен к обвинениям и навешиванию ярлыков, поэтому я решила воспользоваться лишь основной информацией, предоставляемой мне специалистами центра, а также самими клиентами и их родственниками. Благодаря этому мое понимание клиентов и их семейной динамики росло по мере развития психотерапевтических отношений.

Занятия, насколько это было возможно, носили недирективный характер. Я объясняла детям, что они могут использовать время сессии и предоставляемые материалы по своему усмотрению. Изобразительная деятельность сочеталась с вербальной коммуникацией с учетом их индивидуальных потребностей.

Теоретическое обоснование

Во время работы в центре я учитывала, что наркотики и иные психоактивные вещества могут использоваться клиентами как средство защиты от тревоги или подавления болезненных детских воспоминаний. Если родители прибегают к таким способам защиты от тревоги и неприятного опыта прошлого, это неизбежно снижает их способность к проявлению эмпатии по отношению к своему ребенку, а также адекватному эмоциональному реагированию на его поведение. Из литературы хорошо известно, в чем заключается «достаточно хороший» уход за ребенком (Bion, 1959, 1962; Klein, 1940, 1957, 1975; Winnicott, 1965, 1971). Вследствие приема наркотиков и утраты контакта со своими чувствами и потребностями способность родителей осуществлять должный уход за ребенком, а также процессы проекции, удержания, отражения и интроекции серьезно нарушаются. Они не способны проявлять к ребенку достаточную эмпатию и удовлетворять его потребности. При этом ребенок чувствует себя отвергнутым, эмоционально депривированным и травмированным.

Все эти особенности были характерны для Кристины, которая выработала сильные защитные механизмы, пытаясь справиться с трудной для нее ситуацией. Для лучшего понимания материала, описываемого в этой статье, следует принять во внимание связь данных защитных механизмов с параноидно-шизоидной позицией, которая была описана сначала Кляйн (Klein, 1927,1946), а затем Бионом (Bion, 1957) и Огденом (Ogden, 1979, 1982). Эти защитные механизмы заключаются в расщеплении и проекции определенных частей Я клиента на окружающих.

При наркотической зависимости имеет место проекция на внешние психоактивные вещества, что ведет к расщеплению Я, трудностям в поддержании личных границ, удержании чувств, символизации и интроекции. Неспособность к символизации и поддержанию личных границ является следствием зависимости от психоактивных веществ: с одной стороны, эти вещества угрожают здоровью и жизни субъекта, а с другой стороны, они воспринимаются им как необходимые для выживания. Это двойственное отношение к наркотикам, предполагающее конфликт между зависимостью и защитными тенденциями, напоминает внутри-психический конфликт, характерный для маленького ребенка.

Одним из направлений психоанализа, которое может помочь в понимании раннего внутрипсихического конфликта, является теория объектных отношений, разработанная на основе работ Кляйн (Klein, 1927, 1946). Согласно этой теории, ребенок с рождения находится в определенных отношениях с объектами, поначалу он отделяет их от своего Я весьма примитивным образом. Иными словами, Кляйн полагала, что на ранних этапах развития ребенок не может в достаточной степени разделять свое Я и внешние объекты или силы. Различные ощущения — чувство голода, например, — он связывает со своим телом, которое воспринимается им как источник дискомфорта либо как источник удовлетворения своих потребностей (эти потребности выступают для него в качестве внутренних объектов). Младенец воспринимает внутренние объекты как хорошие или плохие в зависимости от испытываемых им в тот или иной момент телесных ощущений. На этом этапе своего развития ребенок воспринимает те объекты, с которыми он взаимодействует, как «хорошие» или «плохие» и, соответственно, они вызывают у него чувства любви или ненависти.

Восприятие ребенком внешних объектов основано на его внутренних состояниях, а потому переживаемые им чувства не связываются с «внешней матерью». Кляйн, однако, считает, что в своих бессознательных фантазиях ребенок рассматривает всякий инстинктивный импульс как вызванный и удовлетворенный хорошим или плохим объектом (родителем). Эти импульсы амбивалентны: с одной стороны, они воспринимаются ребенком как фрустрирующие, а с другой стороны — как приносящие удовлетворение. При этом ребенок ощущает себя бессильным и зависимым существом. Ему кажется, что объект влияет на его чувства и имеет над ним особую власть, и в зависимости от своих ощущений он то желает его обрести, то боится его.

По мере развития ребенка и осознания им особенностей окружающей среды он начинает более адекватно воспринимать внешний мир и объекты начинают ощущаться им по-новому: при формировании так называемой «депрессивной» позиции ребенок воспринимает родителя как объект, заключающий в себе как положительные, так и отрицательные качества. Таким образом родитель обретает целостность в глазах ребенка.

В контексте данной статьи следует подчеркнуть, что психическое развитие ребенка ведет к формированию целостного, интегрированного образа объекта. Это становится возможным лишь в том случае, если окружающая среда и отношения обладают достаточными «удерживающими» свойствами, а родители терпимо относятся к противоречивым эмоциям ребенка и способны контролировать тревогу и иные сложные чувства.

В этой статье я попытаюсь показать, что родители, страдающие наркотической зависимостью, оказываются не способны обеспечить такие условия для развития ребенка главным образом из-за того, что они сами находятся на стадии зависимых отношений, внутренние и внешние стимулы различаются ими не до конца. Это обусловливает трудности в восприятии личных границ. Кроме того, окружающие люди и объекты воспринимаются ими как «расщепленные» на хорошую и плохую части — как источник страдания и одновременно наслаждения. Их коммуникация с внешним миром имеет весьма примитивный характер, а его объективное восприятие оказывается невозможным.

В этой статье я покажу влияние наркотической зависимости на отношения ребенка и родителя, те полярные чувства, которые они испытывают по отношению друг к другу. В заключение я рассмотрю, как использование арт-терапии помогает решать проблемы зависимости и защиты в отношениях между ребенком и родителями. Благодаря психотерапии их отношения могут принять более здоровый и зрелый характер, а ребенок и родитель становятся способны справляться с тревогой, вызванной проявлениями защитного, зависимого поведения в их отношениях.

Я хотела бы сфокусировать внимание на тех защитных тенденциях, которые отличали отношение Кристины к матери и отражали собственные защиты последней, обусловленные употреблением наркотиков. При этом проявления защит у Кристины отличались от тех, которые были характерны для ее матери. В ходе арт-терапевтических сессий девочка использовала изобразительные средства и отношения с психотерапевтом для проявления внутренних конфликтов, связанных с зависимостью и защитой.

Направление на арт-терапию

Кристина была направлена на арт-терапию детским психологом, которая сообщила мне, что девочка «часто бывает очень шумной, пытаясь привлечь внимание своей матери. Это создает в их отношениях серьезные проблемы». Поведение Кристины также вызывало негативные реакции у других обитателей центра и персонала. Предполагалось, что арт-терапия поможет Кристине лучше понять свои чувства и особенности поведения, связанные с ними.

Мать Кристины — миссис Ли — очень хотела, чтобы Кристина прошла арт-терапию. Она встретилась со мной, чтобы обсудить направление дочери на лечение. Что крайне важно, она воспользовалась этой встречей для того, чтобы «с кем-то поговорить». Миссис Ли рассказала мне о тех проблемах, которые возникают у нее в отношениях с Кристиной, и предположила, что эти трудности могут быть определенным образом связаны с прошлым. Миссис Ли, в частности, пожаловалась на тугоухость Кристины, отчасти обусловливающую ее шумность и плохое поведение в школе. Она также отметила, что Кристина постоянно конфликтует с другими детьми и в то же время сильно привязывается к некоторым из них (недавно она поссорилась с одной из своих подруг и очень тяжело это переживала), что у девочки снижена самооценка. И, наконец, несколько месяцев назад у Кристины умерла бабушка, что также было для нее серьезной травмой.

Миссис Ли ничего не сказала о том, как ее зависимость от героина и крэка влияет на отношения с Кристиной. Мне показалось, что она, настаивая на «решении проблем» Кристины, с одной стороны, пыталась избежать обсуждения своих отношений с дочерью и, с другой стороны, признавала свою потребность в помощи, надеясь, что арт-терапия каким-то образом компенсирует те недостатки, которые характерны для их взаимоотношений.

Семейная ситуация

У миссис Ли было семеро детей от трех мужчин — четверо мальчиков (12, 14,18 и 20 лет), Кристина (11 лет) и две младших дочери-близнецы (4 года). Несколько месяцев назад дети были взяты под временную опеку и иногда в выходные дни посещали центр. Миссис Ли надеялась, что дети будут возвращены ей после того, как она закончит программу лечения. У 14-летнего мальчика имелись поведенческие нарушения, в связи с чем он был помещен в школу-интернат. Кристина же и ее брат по имени Марк жили вместе с матерью в центре. Отношения между ними были весьма напряженными.

Кристина была высокой, стройной девочкой. У нее были живые, карие глаза и темные волосы, едва закрывавшие уши. Она всегда пребывала в движении и много жестикулировала. И хотя я, работая с ней, иногда испытывала сильную фрустрацию, я все еще с теплотой вспоминаю ее. Кристина отличалась дружелюбным, любознательным характером; она всегда оживленно беседовала со мной и шутила. Ее голос звучал по-детски.

Иногда ее выразительная манера общения отвлекала меня от деталей, требовавших особого внимания. Желание получения одобрения со стороны окружающих в некоторых случаях делало ее весьма уязвимой. Было очевидно, что она не чувствует себя в достаточной степени защищенной и в общении с новыми людьми не ощущает своих личных границ.

Первая встреча

Во время оценочной сессии, состоявшейся на следующей неделе, Кристина находилась в состоянии радостного возбуждения. Она заявила: «Я — единственная, кто занимается арт-терапией». Затем спросила: «Вы художница? И вы будете меня учить каждую неделю?» Я объяснила ей, что такое арт-терапия и каковы правила работы. Она проявляла нетерпение и, казалось, была готова заниматься всем, что бы я ей ни предложила. Когда я сказала, что она может выражать через рисунок то, что она чувствует, Кристина сразу же спросила: «Значит ли это, что я могу быть неряшливой и случайно капнуть краской на пол?» Я почувствовала замешательство и сказала: «Похоже, быть неряшливой важно для тебя».

Я почувствовала, что она меня проверяет. Опасаясь проявлений контрпереноса, я осознавала, что Кристина начинает улавливать различия между психотерапевтическими и повседневными отношениями, возможно, надеясь использовать эти различия как механизм «расщепления». Она, наверное, неосознанно могла попытаться защитить свое хрупкое Я путем обозначения этих различий. Было видно, что она довольна тем, что ей предоставлены возможности, не предоставленные Марку, и явно хотела, чтобы я позволила ей быть неаккуратной, зная, что ее матери это явно не понравилось бы.

Первая сессия

Во время первой сессии проявились проблемы психотерапевтических границ и защиты. Кристина периодически называла меня Лиз, но, когда я указывала ей на это, она все отрицала. Работая очень осторожно, она создала схематичное изображение «хорошей» женщины, а затем задала мне несколько вопросов, пытаясь убедиться в конфиденциальности сессий: «Значит, вы не расскажете ни моей маме, ни тем, кто здесь работает, что я здесь говорю?» Удовлетворившись моими ответами, она сказала, что нарисованная ею женщина — это ее тетя, живущая в Лондоне: «Я обычно с ней гуляла и сейчас по ней скучаю» (в дальнейшем я поняла, что этот рисунок являлся одним из первых проявлений переноса на меня). Заметив на ее лице грустное выражение, я сказала, что «всегда тяжело хотя бы на время расставаться с дорогими для тебя людьми или местами». Однако мои слова не вызвали у нее никакой ответной реакции, и я почувствовала, что меня проигнорировали. Она переключилась совсем на другое и достала краски.

Вскоре Кристина молча погрузилась в работу, словно пребывая в каком-то гипнотическом состоянии. Постепенно ее движения становились все более экспрессивными. Выдавив красную и черную краску прямо на бумагу и ударяя по ней кисточкой, Кристина нарисовала «черное небо» и «красных дьяволов».

Затем она создала несколько грязных и небрежных рисунков, испытывая при этом сильное раздражение и обиду. Позже я узнала, что мать накричала на Кристину, увидев, что ее одежда запачкана в краске. Когда я сказала, что пора заканчивать, она явно не хотела уходить. «Вы придете за мной на следующей неделе?» — спросила она. Я подтвердила, что непременно приду и что считаю очень важным продолжать встречаться в установленное время в том же месте. Даже не попрощавшись, она вышла из комнаты и быстро поднялась по лестнице.

Обсуждение

Те темы, которые были подняты во время первой сессии, в том или ином виде проявлялись и в дальнейшем. Однако те способы, посредством которых Кристина пыталась заявить об этих проблемах, постоянно менялись. В ходе первых сессий преобладало защитное расщепление. Я была для нее «хорошим» психотерапевтом, приходящим для того, чтобы спасти Кристину от «плохой» матери. Негативный перенос на меня в форме чувства гнева выражался невербально, главным образом посредством рисования. Это позволяло ей удерживать «плохие» черты самой себя.

Создаваемые ею изображения чертей, «атакующих ведьм», «ужасных скелетов», а также использование красной и черной краски так или иначе были связаны с неосознаваемой темой «жертвы» и «агрессора», сосуществующих в ней самой. Эти образы и краски использовались ею также для того, чтобы выразить чувства, связанные с болезнью и смертью. Обращаясь к этим темам, она, казалось, пыталась убежать от преследовавших ее страхов и конфликтов.

Временами Кристина раздраженно реагировала на свои ошибки и те образы, которые она создавала. Ее сниженная самооценка провоцировала во мне желание ее защитить. Я чувствовала, что Кристина проецирует на меня сильное ощущение зависимости. Я заметила, что на каждой сессии я пытаюсь «защитить» ее психотерапевтическое пространство от Марка, который иногда заглядывал в комнату через внешнее окно. Мои попытки защитить Кристину усиливали ее зависимость от меня и в то же время повышали ее уверенность в своих силах. По мере того, как эта уверенность выросла, я решила, что настал момент открыто обсудить с ней ее защитные тенденции. В то же время я заметила, насколько противоречивы мои собственные реакции на ее поведение. С одной стороны, я испытывала чувство «материнского» удовлетворения, видя, какое удовольствие получает девочка, пользуясь предоставленными ей изобразительными материалами. С другой стороны, я часто испытывала чувства тревоги и сожаления по поводу ее поведения.

На этом этапе психотерапии Кристина часто неосознанно пачкала все вокруг себя, и мне стоило большого труда убрать следы краски после ее ухода. Меня также беспокоила ограниченность моего бюджета, поскольку Кристина расходовала очень много краски. Я ощущала непрямое давление со стороны миссис Ли и персонала центра в связи с тем, что Кристина постоянно «создает вокруг себя грязь». При этом для меня был очень важен анализ своих положительных и отрицательных реакций, поскольку это помогало мне разобраться в отношениях Кристины с матерью и персоналом. Я ясно прослеживала в ее поведении проявления расщепления и склонности Кристины воспринимать себя в роли «изгоя», связанные с уязвимостью девочки и ее зависимостью от матери и других людей.

Седьмая сессия

Кристина выглядела чем-то обеспокоенной, она была погружена в свои мысли и несколько раз выходила на кухню. Когда она вошла с пустой консервной банкой с острыми краями, я сказала ей, что она может порезаться. «Я буду рисовать, — ответила она, — а вы не смотрите на меня». Я настояла на том чтобы, прежде чем я отвернусь, она оторвала от металлической банки крышку (хотя я боялась, что Кристина сочтет это свидетельством моего недоверия к ней). Однако она засмеялась, продолжая держать банку.

Я отвернулась, и на протяжении нескольких секунд атмосфера в комнате напоминала мне фильм ужасов: я опасалась, что во время рисования состояние сознания Кристины может измениться, ее самоконтроль снизится и произойдет деструктивное отреагирование чувств, однако в то же время я ощущала, что она опирается на меня, надеясь, что я помогу ей вернуться в реальность.

Когда она, наконец, передала мне банку, мы обе испытали чувство облегчения. Кристина снова засмеялась, но уже более тепло и естественно. Затем она рассказала мне, что ей не дают заснуть «ужасные кошмары», которые она не хотела бы их описывать. Тем самым девочка попыталась впервые заявить о том, что способна самостоятельно справиться со сложными чувствами и обозначила границу между собой и мной, по-видимому не желая моего «материнского вмешательства».

«А теперь вы можете повернуться», — сказала Кристина. Она показала мне свой рисунок — на нем был изображен дом, крыша которого была выкрашена блестящей краской и увенчана консервной банкой. «Это дом, где люди воскресают из мертвых», — сказала она. На это я заметила, что она часто говорит о смерти. «Я родилась вместе с сестрой-близнецом, но она умерла. Я рада, что это была не я», — объяснила она. Я сказала, что она, наверное, грустит из-за смерти сестры, и добавила, что если бы Кристина умерла, то это было бы очень печально.

«Моя бабушка умерла в нашем доме, и я видела ее мертвое тело. Моя мама была этим очень расстроена. Бабушка обычно как-то странно на меня смотрела, и мне это не нравилось», — продолжила Кристина. Тогда я предположила, что она просила меня отвернуться для того, чтобы не «чувствовать» моего взгляда — возможно, ей неприятно, когда окружающие внимательно на нее смотрят. Девочка ответила, что в школе многие смотрят на нее слишком пристально: «Мне от этого не по себе». Я подумала о том, что Кристина, наверное, хочет сохранить что-то в тайне от окружающих — такое желание характерно и для родителей, употребляющих наркотики, которые стремятся избежать стигматизации как самих себя, так и своих детей, что вполне естественно. Интересно, говорила ли Кристина своим одноклассникам о том, где она живет, и почему? Если она рассказала им об этом, она наверняка испытала сложные чувства, и это не могло не снизить ее самооценку.

После этого деятельность Кристины приобрела беспорядочный характер: она стала смешивать краску с клеем и даже забрызгала мою одежду. Хотя она и извинилась, в ее голосе чувствовалось осуждение: «Я уверена, что вы сами пачкаетесь, даже когда бываете одеты во все самое лучшее, правда?» Когда я сказала, что, наверное, то же самое ей говорит ее мать, она снова ехидно засмеялась. Оставалось три минуты до конца сессии, и Кристина умоляла меня дать ей возможность задержаться — она отчаянно пыталась закончить рисунок с деревьями и птицами.

Я заметила, что Кристина пытается скрыть от меня чувство страха и другие свои переживания. Однако она не могла скрыть от меня ту грязь, которую она до этого развела. Миссис Ли появилась, когда мы отчищали следы краски, и начала весьма агрессивно бранить Кристину. Атмосфера сразу стала напряженной. Я закончила эту сессию с тяжелыми чувствами вины и грусти, испытывая потребность в том, чтобы рассказать миссис Ли о ходе психотерапии — в частности, о том, что Кристина склонна к созданию беспорядка и грязи, что не может не влиять на ее отношения со мной и другими людьми.

Обсуждение

Сильные чувства, пережитые мною в ходе этой сессии, побудили меня организовать встречу с миссис Л и. Я надеялась, что благодаря этой встрече она станет с большим пониманием относиться к моей работе с Кристиной. В ходе беседы с ней я почувствовала, что она неосознанно завидует дочери из-за того, что та получает помощь. Миссис Ли сказала мне, что она испытывает чувство вины за то, что не объяснила Кристине, почему она находится в центре (Кристине было сказано, что у миссис Ли «проблемы с курением»). Хотя миссис Ли сделала это для того, чтобы «защитить» Кристину, она также и сама пыталась таким образом психологически защититься, что однако лишь еще более затрудняло ее отношения с дочерью и заставляло ее испытывать неосознанный страх перед «грязью» и «беспорядком».

Объяснив миссис Ли, почему Кристине столь необходимо иметь возможность экстернализировать свой внутренний «беспорядок», я подчеркнула, что такое поведение дочери, конечно же, может вызывать у нее сложные чувства. Мы решили предпринять определенные шаги для решения этой ситуации и предоставить Кристине возможность играть более активную роль, взяв на себя ответственность за свое поведение. Мы также договорились, что девочка будет приходить на арт-терапию в старой одежде и тратить больше времени на уборку помещений в конце сессий.

Кроме того, мы решили проводить с миссис Ли и Кристиной регулярные совместные встречи для того, чтобы они могли напрямую общаться друг с другом и со мной по поводу арт-терапевтической работы. Я допускала, что эти встречи могут отразиться на психотерапевтических отношениях, однако считала их необходимыми в силу тенденции к расщеплению и сложностей коммуникации, характерных для этого периода работы.

На той же неделе я участвовала в собрании персонала центра и испытала при этом весьма сложные и противоречивые чувства. Оказалось, что коллектив работников центра «расщеплен» на несколько групп, каждая из которых фокусируется на разных проблемах: в частности, на создаваемом Кристиной «беспорядке», а также на том, что делать с чувствами ревности и зависти, переживаемыми другими пациентами по отношению к Кристине из-за того, что та посещает арт-терапию. Мы также обсудили неспособность миссис Ли самостоятельно обращаться ко мне с беспокоящими ее вопросами, связанными с лечением Кристины.

К счастью, в конце собрания персонал согласился с моими наблюдениями по поводу того, что миссис Ли затрудняется говорить об этом напрямую, что еще больше усиливает внутренний конфликт Кристины и ее склонность к бессознательному отреагированию своих переживаний. В свою очередь, это превращало Кристину в изгоя в отношениях с матерью, пациентами и персоналом. Благодаря моему участию в собрании удалось снять напряжение, существовавшее в коллективе работников центра, и договориться, как нам следует себя вести для того, чтобы предупредить возникновение этого напряжения в дальнейшем.

Восьмая сессия

Кристина задерживалась, и я решила подняться в ее комнату, чувствуя, что она нуждается в том, чтобы я подтвердила свою готовность работать «исключительно» с ней, а не с миссис Ли. Девочка сбивчиво объяснила: «Я одеваюсь в старое». Перед тем, как мы пошли вниз, миссис Ли ее поцеловала. Мне показалось, что они обе стремились продемонстрировать мне свою близость друг к другу. Кристина начала с игры с материалами, а затем попросила меня отвернуться. Я отвернулась, а она начала рисовать, все время со мной разговаривая. «Мне действительно не хватает моей тети», — сказала она. Я предположила, что она, наверное, хочет, чтобы я, так же как ее тетя, постоянно о ней думала, даже когда меня нет с ней рядом. Кристина сделала вид, будто меня не услышала, сосредоточенно и молча смешивая краски в пластиковом контейнере (может быть, стараясь показать мне, что она хочет удержать в себе сложные чувства). Я молча наблюдала за ней и подумала, что мать, по-видимому, велела ей работать аккуратно. Словно прочитав мои мысли, она спросила: «О чем вы говорили с мамой?» Я объяснила ей, о чем мы договорились. Хотя внешне она не проявила никакого неудовольствия по поводу нашей встречи и договоренностей, которые были достигнуты, я почувствовала неоднозначное отношение Кристины к тому, что я поставила ее мать в известность о ходе арт-терапии.

Она отреагировала на эту информацию в символической форме: вопреки первоначальной сдержанности, она вылила созданную ею смесь красок из контейнера на устилавший ковровое покрытие целлофан. «Упс», — засмеялась она, а затем побросала бумагу на пол, начала ее мять и резкими, агрессивными движениями проткнула целлофановую пленку. «Если пленка протечет, мы должны будем закончить сессию и заняться чисткой ковра», — предостерегла ее я, стараясь говорить спокойно. Когда она остановилась, я закрыла образовавшуюся дыру.

Когда она стала в спешке раскладывать созданные ею изображения передо мной в надежде получить поддержку, я испытала смешанные чувства тепла и раздражения. «Твои рисунки довольно выразительны и красивы», — это было все, что я успела сказать ей прежде, чем сессия закончилась.

Обсуждение

Отчаянные попытки Кристины получить мое одобрение по поводу своих рисунков в конце сессии делали ее жалкой и весьма уязвимой, а мои чувства, вызванные ее настойчивыми «атаками» на меня путем агрессивного использования материалов и попыток нарушить границы, становились все более сложными. Парадоксальным образом, в конце сессии я испытывала чувство вины из-за того, что не успела как следует рассмотреть ее рисунки и обсудить их.

В своем анализе проективных процессов Кейз (Case, 1994, р. 5) отмечает, что клиенты иногда переходят от конкретных «клаустрофобических переживаний, связанных с ощущением себя словно находящимися в материнском теле..., когда они не могут воспользоваться речью», к более отвлеченным чувствам, когда психотерапевт начинает восприниматься ими как «контейнер». Она также обращает внимание на то, что вначале арт-терапии клиент не знает, что ему делать — создавать или разрушать. Затем он все же отдает предпочтение деструктивным действиям, направленным на конкретные физические объекты, или проявляет агрессию в адрес других (в частности, психотерапевта).

Я заметила, что и Кристина, и ее мать все еще находились на этой стадии. Отношения матери и дочери были весьма противоречивы и беспорядочны, что выражалось в их агрессивных нападках друг на друга, хотя они и пытались оказывать друг другу поддержку. Кейз обращает внимание на важную роль психотерапевта в принятии, удерживании и переработке агрессивных тенденций клиента, проявляющихся через феномен проективной идентификации (ibid., р. 7).

В ходе арт-терапии Кристина и миссис Ли использовали меня именно в таком качестве — как объект, удерживающий их враждебные чувств друг к другу, — с тем чтобы благодаря этому получить возможность разобраться в своих отношениях и оценить их более объективно. На протяжении последующих нескольких недель я беспокоилась, какие последствия будет иметь моя очередная встреча с миссис Ли. Я чувствовала, что хрупкий аспект личности Кристины, ее дефензивное «ложное я» будет слишком уязвимо, что повлияет на ее спонтанность в ходе сессий. По мере того, как приближалась очередная встреча с миссис Ли, я все более остро осознавала, насколько сильной может быть ее реакция на рисунки дочери.

Тринадцатая сессия

Войдя в комнату, Кристина сразу же повесила снаружи табличку «не беспокоить». Она принесла с собой какие-то коробки и, сделав из них «крылья», стала возбужденно «летать» по комнате, произнося при этом: «Я — птица. Знаете какая? Хорошие новости — меня выбрали на танцевальном конкурсе в школе... Теперь я буду выступать на концертах. Любой может прийти и посмотреть на меня... и вы тоже».

Я решила, что тревога Кристины вызвана двойственным отношением к тому, что ее «выбрали». «Да, я волнуюсь из-за того, что мне предстоит выступать перед всеми; они, наверное, подумают, что я глупая», — сказала она. Я почувствовала, что тревога девочки также связана с моей встречей с миссис Ли, которая должна была состояться после этой сессии.

Создавая дом из коробок (возможно, являющийся символом безопасности), Кристина спросила: «А вам не скучно?» Я спросила ее, почему она так думает. «Вы так тихо там сидите», — ответила она. Мы поговорили о том, как много разных значений может иметь ситуация, когда один человек в присутствии другого сидит молча.

«Мне обычно кажется, что людям со мной скучно или их что-то во мне раздражает», — сказала она. Я подумала, что такие мысли, наверное, посещают Кристину, когда рядом с ней молча присутствует миссис Ли. «Возможно, поэтому так сложно быть рядом с кем-то, не разговаривая», — заметила я. «Да, в школе меня называют болтуньей», — ответила девочка, и на ее лице появилось удрученное выражение, — «Моя мама сегодня будет смотреть мои рисунки?».

Сказав Кристине, что у нее есть право самой решать, показывать матери свои рисунки или нет, я поняла ее дилемму: ее работы могли не соответствовать тому, чего ожидала миссис Ли в качестве результата арт-терапии. «Я покажу маме только хорошие рисунки», — сказала Кристина задумчиво. «Для тебя важно, чтобы маме понравилось то, что ты нарисовала», — констатировала я. Она кивнула. Спеша закончить рисунок до конца сессии и видя, что он не совсем удачен, она становилась все более возбужденной. «Ах ты, дура! Я такая дура!», — произнесла она. На это я сказала: «Человек расстраивается, если ему никак не удается сделать то, что он хочет, но это вовсе не значит, что он глупый».

Встреча с целью оценки хода работы

Кристина разложила созданные ею рисунки и, держа миссис Ли за руку, стала показывать ей одну работу за другой. Без умолку рассказывая про свои рисунки, она не оставляла нам возможности для комментариев. Мне показалось, что в этой ситуации миссис Ли очень тяжело понять потребности дочери, поскольку периодически она равнодушно и отстранение говорила: «Да, это хорошо» (тем самым давая Кристине противоречивую обратную связь). Она оживлялась лишь в те моменты, когда начинала в чем-то упрекать Кристину или говорила мне о ней что-либо плохое. Это в какой-то мере отвечало потребности Кристины вызывать у матери раздражение, поскольку ее опыт отношений с людьми убеждал ее в том, что она может привлекать внимание окружающих, лишь раздражая их.

Миссис Ли говорила о Кристине так, будто ее не было рядом с нами, сообщая мне о том, что, по ее мнению, с дочерью было «не в порядке». Из-за этого я начала испытывать тревогу и дискомфорт. Кристина же пыталась защититься от этой ситуации, делая вид, будто не слышит, что говорит ее мать, либо игнорируя ее слова и пытаясь без умолку и громко что-то говорить сама.

Обсуждая со мной дочь подобным образом, миссис Ли вызывала у Кристины ощущение ее собственного отсутствия, которое могло выражаться по-разному: Кристина или чего-то не слышала, или делала вид, что не слышит, представляя себя находящейся в каком-то ином месте, либо ощущала себя «неживой» и отстраненной от своих чувств. В этой ситуации девочке, конечно же, было трудно взять на себя ответственность за то, что она чувствовала или делала.

Миссис Ли не осознавала значимости происходящего и была не способна побудить Кристину к игре, активности и фантазии. В какой-то момент беседы миссис Ли заявила, что один из друзей Кристины наплевательски к ней относится, и я подумала, что девочка, наверное, почувствовала, что так оно и есть.

В процессе этой беседы были затронуты темы смерти бабушки Кристины, гибели одного из близнецов во время рождения, а также того факта, что у Кристины «два отца» и что она иногда вспоминает про Боба (как я в дальнейшем узнала, этот человек некоторое время жил с миссис Ли вплоть до того момента, как год назад покончил жизнь самоубийством). Кристина села к матери на колени, и они начали, раскачиваясь, петь: «Боб играл на пианино». Было видно, что миссис Ли испытывает при этом замешательство. Оно было вызвано в том числе и тем, что воспоминания Кристины были неприятны миссис Ли. Обращаясь ко мне, она заметила, что Кристина «вспоминает то, что хочет».

Прежде чем наша встреча закончилась, миссис Ли сказала, что рисунки Кристины следовало бы по окончании арт-терапии повесить в помещениях центра, чтобы их видели персонал и родители. Я вновь пережила весьма сложные чувства по поводу того, что миссис Ли довольно бестактно пытается сделать чувства Кристины предметом «экспонирования».

Обсуждение

После этой встречи у меня возникли определенные соображения. Во-первых, я подумала, что возникшее у миссис Ли ощущение, будто арт-терапия связана с «экспонированием», отражало ее перенос на меня и ситуацию в целом. В обществе часто оценивают женщин на основании поведения или достижений их детей — это делают их родственники, друзья, незнакомые люди и они сами. Женщины, которые принимают наркотики, могут особенно остро ощущать, что окружающие и социальные службы оценивают, насколько они хорошие матери, и это может иметь для них драматические последствия (именно так оно и было в случае миссис Ли). Такая оценка может в какой-то мере обусловливать затруднения в формировании и соблюдении психологических границ в отношениях между женщинами, страдающими наркотической зависимостью и их детьми.

В подобных условиях нормальные защитные и интроективные паттерны в отношениях между родителем и ребенком могут серьезно искажаться. Ребенок может испытывать на себе определенное «давление»: он может ощущать, что его хотят «подогнать» под некий образ, соответствующий проекциям родителей (Ogden, 1979,1982). Описанное Винникоттом «ложное я» (Winnicott, 1947) ребенка может формироваться вследствие его попыток защититься от проективной идентификации родителей.

В определенной степени данная встреча была призвана укрепить психотерапевтический альянс. Кристина «обнажала» передо мной свои чувства. Принятие и осознание мною душевной боли и противоречивой зависимости девочки от миссис Ли позволили ей в какой-то мере освободиться от защищавшего ее «ложного я». Проявления беззащитности и ранимости Кристины стали менее заметны благодаря созданию психотерапевтического пространства и отражению ее чувств в рисунках, созданных в моем присутствии.

Семнадцатая сессия

Я напомнила Кристине, что следующая сессия будет последней перед двухнедельным перерывом. В ответ она начала агрессивно резать целлофановую пленку, покрывавшую ковер. Затем девочка начала играть со мной в прятки, пытаясь таким образом исследовать свои чувства, связанные с сепарацией. Она энергично заворачивала изобразительные материалы в целлофан и прятала их под пленку. «Вы должны отгадать, где вещи... Вам нельзя смотреть, куда я их прячу. Вы должны догадаться, что именно я спрятала», — говорила она. Эта деятельность, возможно, являлась для нее защитой от чувств, вызванных предстоящей разлукой.

Затем Кристина нашла в игрушечной коробке марионетку и отрезала ей голову. «Я ненавижу эту куклу-бабулю», — заявила она. Я предположила, что, когда умерла ее бабушка, она чувствовала, будто ее бросили, и, наверное, испытывает схожие чувства сейчас, когда я собираюсь от нее «уйти». Но девочка это отрицала: «Я о ней почти не думала», — ответила она. Словно выплеснув в этих играх свои чувства, Кристина успокоилась и замолчала, погрузившись в процесс рисования. «Я нарисую картину для мамы, — сказала она, — я люблю свою маму». Ее рисунок должен был стать подарком для миссис Ли, призванным, по моему мнению, смягчить мать и сгладить ее прежние нападки на Кристину. Возможно, он также был призван продемонстрировать лояльность Кристины по отношению к матери.

Потом мы стали вместе рассматривать ее рисунок с изображенными на нем красочными фигурами, напоминающими бабочек, и поговорили о смешении «хороших» и «плохих» чувств, связанных с отношениями с родителями. Симметричность нарисованных Кристиной фигур также была значима, поскольку напоминала о зеркальных образах и проблемах идентичности в отношениях матери и дочери. Наверху листа Кристина написала: «Керли — моя самая любимая кузина. Когда я жила в Лондоне, мы обычно вместе ходили в бассейн», — пояснила она. Она создала рисунок, чтобы проиллюстрировать это. Я отметила, что фигуры на рисунке очень похожи друг на друга. «Мы были как близнецы, мы даже носили одинаковую одежду», — сказала она. Однако теперь она выглядела грустной и потерянной, и я напомнила ей о смерти ее сестры. Кристина ответила: «Я хотела бы, чтобы она жила... Мне бы хотелось с кем-нибудь всегда играть — как мои маленькие сестры».

В конце сессии Кристина в вопросительной форме выразила свое пожелание: «Мы ведь не уедем из Лондона для того, чтобы мама бросила курить?» Думаю, что Кристина тем самым хотела выразить, что ее потребности противоречат потребностям матери, и она не верит тому, что ей сказала миссис Ли относительно причин ее пребывания в центре. Оказалось, что в ходе этой сессии Кристина уже могла удерживать и осознавать сложные для нее чувства гнева, одиночества и утраты.

После этого сеанса нам почти не пришлось ничего чистить. Тем не менее, в тот день я ушла из центра с ощущением «потерянности» и дискомфорта, думая о том, что я также причастна к созданию у Кристины ложного представления о причинах ее пребывания в центре. Не пыталась ли я тем самым «унести с собой» ее тревогу? Мне было неясно, в какой мере эта тревога принадлежала Кристине, а в какой — миссис Ли.

Восемнадцатая сессия

Кристина пришла с опозданием, хотя она торопилась и бежала впереди матери. Целлофановая пленка была постелена другими пациентами неправильно, и Кристина успокаивала меня: «Не волнуйтесь, сегодня я не буду пачкать комнату». Испытывая неловкость, я напомнила ей о том, что буду отсутствовать в ближайшие две недели. Она посмотрела на меня и, кажется, была готова заплакать: «Кто же тогда будет со мной заниматься рисованием?»

В ходе этой сессии переживаемое мной чувство вины постепенно нарастало. Увидев, что Кристина выдавила на бумагу большое количество краски, я заметила: «Наверное, ты расстроена из-за предстоящего перерыва в нашей работе?» — «Нет, если вы куда-нибудь поедете, вам там будет весело», — ответила она. Ее вполне взрослая манера поведения заставила меня почувствовать себя ребенком. Она рисовала, и я заметила, что задаю ей бессмысленные вопросы. Я также почувствовала, что ее раздражение вполне закономерно, поскольку процесс ее арт-терапевтической работы был прерван. Меня поразило ощущение, что мы словно поменялись с ней ролями. Когда она закончила рисунок «я люблю маму», я внезапно почувствовала себя отверженной и неадекватной. Следующий рисунок она создала для меня, и это меня ободрило.

Сознавая силу проективной идентификации, я почувствовала облегчение, увидев, что Кристина принимает свою неуверенность. «Вы занимаетесь рисованием с другими детьми?» — поинтересовалась она и стала спрашивать меня, есть ли у меня собственные дети. Я предположила, что в глазах Кристины должна быть определенная связь между мною и миссис Ли, так как у нас обеих есть другие дети. «Марк делает то, чего не могу сделать я, потому что он старше», — пожаловалась она.

К этому моменту ее движения во время рисования стали довольно небрежными, и она даже капнула на меня краской, словно пытаясь вызвать с моей стороны определенную реакцию. Отметив, что она, наверное, чувствует фрустрацию и раздражение, я сказала ей, что мы вынуждены будем прервать работу, если она будет продолжать так себя вести. Ее слова свидетельствовали о том, что она понимает, что раздражение и гнев могут иногда выражаться не напрямую: «Как, например, в школе, когда кто-нибудь что-то роняет, чтобы всех позлить, но он не говорит ничего вслух». Она сильно испачкалась в краске, и мы закончили сессию раньше времени для того, чтобы Кристина могла пойти помыться.

Я надеялась, что она вернется помочь мне убрать помещение, но она не появилась, возможно желая «уйти» первой и избежать ощущения того, что ее оставили — что я ее «бросила». Я поднялась попрощаться и пообещала Кристине, что пришлю ей открытку, когда буду в отъезде. В тот момент мне показалось, что она нуждается в каком-то конкретном знаке моей поддержки, который свидетельствовал бы, что я о ней помню (возможно, однако, эта моя версия была вызвана переживаемым мной вследствие контрпереноса чувством вины). Ее положительный, но небрежный отклик лишь усилил чувства вины, неадекватности и беззащитности, которые я испытывала, когда расставалась с ней.

Обсуждение

В ходе этой сессии проективная идентификация использовалась мною как защита от переживаемых Кристиной чувств зависимости и уязвимости. Они были вызваны моим предстоящим отсутствием и перерывом в нашей работе, но, возможно, уходили корнями в более глубокие переживания девочки, связанные с воспоминаниями о перенесенных ею в прошлом утратах.

Влияние контрпереноса на психотерапевта и сотрудников центра

В течение последующих нескольких недель мои занятия с Кристиной проводились нерегулярно; некоторые из них неожиданно отменялись администрацией центра. Как и Кристина, я была вынуждена строить предположения относительно причин происходящего. Было ли это связано с неудовлетворенностью руководителей центра моей работой, с ревностью ко мне других сотрудников центра или с негативным отношением миссис Ли к арт-терапии?

Спустя несколько недель мой супервизор отметил, что пассивная позиция, которую я заняла в этой ситуации, могла быть вызвана реакциями проективной идентификации, представляющими собой проявления контрпереноса. Слова супервизора заставили меня занять более активную позицию.

Когда вернулась менеджер центра, я сразу же встретилась с ней для того, чтобы объяснить ей важность продолжения моей работы с Кристиной, пока девочка не уехала из центра, а также о том, что занятия должны проводиться регулярно. Менеджер сказала мне, что, поскольку годовой бюджет центра сейчас утверждается внешней организацией, финансирование деятельности центра временно приостановлено. Мы договорились о продолжении моей арт-терапевтической работы.

Нам удалось сохранить психотерапевтические отношения и обратиться к решению проблем эмоциональной зависимости и отверженности. Эти проблемы усугублялись внешними событиями, в частности, неустойчивым финансированием: у меня возникало чувство незащищенности, а характерное для Кристины ощущение психологической уязвимости обострялось. Наряду с необходимостью психологически адаптироваться к нерегулярности арт-тераиевтических сессий, Кристина переживала серьезные изменения в своих отношениях с родственниками. С ней начал встречаться отец, а ее брат Марк собирался переехать жить к нему. Кроме того, по выходным Кристина стала общаться со своими братьями и сестрами.

Реабилитационная программа миссис Ли близилась к завершению, и Кристина также должна была скоро покинуть центр, вернуться домой и продолжить обучение в школе в Лондоне. Это означало окончание арт-терапии. Сочетание этих факторов создавало мощную терапевтическую динамику.

Мысленно возвращаясь к этому моменту нашей работы, я понимаю, что, обсудив проблемы арт-терапии напрямую с менеджером, я задала Кристине ролевую модель. Она стала более настойчивой, приобрела способность поддерживать личные границы и защищать свое «пространство». Это укрепляло ее уверенность в том, что она сможет справиться со страхом разлуки и утраты, когда арт-терапевтическая работа приблизится к своему завершению.

Двадцатая сессия (после перерыва в работе)

«Хорошо, что вы вернулись», — приветствовала меня Кристина, и я порадовалась, что она смогла это сказать в присутствии Марка и миссис Ли, которые ее сопровождали. Я почувствовала угрозу нежелательного вторжения, когда Марк спросил меня, может ли он присутствовать на сессии, и ответила: «Нет».

«У нас есть еще блестящая краска?» — спросила она. «Это будет зависеть от бюджета», — ответила я. Мне пришлось отвечать уклончиво: мне было сложно в этот момент объяснить девочке, что наши занятия находятся под угрозой (позже я испытала в связи с этим чувство вины, осознав, что если бы я не была столь обеспокоена финансированием своей работы, мой ответ мог бы быть другим).

Ближе к концу сессии Кристина «неправильно» вырезала некоторые бумажные фигуры и, испытывая сильную досаду, швырнула ножницы на пол. «Ты, наверное, испытываешь тревогу и раздражение оттого, что мы снова расстаемся?» — спросила я. Вместо ответа она перевернула металлическую банку и начала громко стучать по ней для того, чтобы не слышать моих слов. Затем она выбежала из комнаты. Вначале остолбенев от недоумения, а затем почувствовав себя очень уязвимой, я села и задумалась. За пять минут до конца сессии Кристина вернулась. Она обвинила меня в том, что я не поднялась увидеться с ней: «Потому что вы всегда заканчиваете в шесть! Вы никогда не разрешаете мне побыть здесь дольше». Я спросила ее, нет ли у нее ощущения, что люди, которые «уходят» от нее, относятся к ней плохо и не собираются к ней возвращаться. Когда мы убирали помещение, Кристина сказала, что она была рада получить от меня «почтовую открытку», которую я послала ей, находясь в отъезде. Затем она рассказала мне про своего отца и о том, что он никогда ей не писал, а писал «только Марку».

Обсуждение

После этой сессии я поняла, что Кристина смогла продуктивно «воспользоваться» мною в контексте психотерапевтических отношений. Мне стало очевидно, что я «цеплялась» за ее неудовлетворенные эмоциональные потребности. В то же время я подумала: а не пыталась ли я отреагировать свои чувства, не включились ли мои собственные защиты, из-за чего я утратила объективность восприятия? Если это действительно так, то мне вряд ли удастся предупредить проявление прежней динамики и прежних чувств Кристины. В этот период Кристина хотела бы видеть в своих родителях тревогу и озабоченность по поводу разлуки, но в результате контрпереноса эти чувства переживались мною. Моя первоначальная тревога была связана с тем, что миссис Ли избегала многих важных вопросов. Мои навязчивые и возможно неверные интерпретации также отражали поведение миссис Ли по отношению к Кристине. Эти реакции в контексте здесь-и-сейчас отчасти были спровоцированы моей тревогой по поводу возможного преждевременного завершения арт-терапии.

Однако я вновь недооценила независимость Кристины и ее способность справиться с сепарацией, поскольку она, вопреки моим опасениям, действительно стала более уверенной в своих силах. Это выяснилось позже, когда я получила от миссис Ли и персонала центра положительную обратную связь по поводу поведения Кристины и ее способности «говорить о своих чувствах» более открыто.

В этот период я начала осознавать, что, возможно, неправильно работала с проективной идентификацией. Мои собственные защитные реакции заставляли меня слишком сильно идентифицироваться с Кристиной и воспроизводить во взаимодействии с ней динамику, характерную для ее отношений с миссис Ли. Когда Кристина громко била по банке, она, возможно, пыталась заглушить мои навязчивые интерпретации и стремление склонить ее к конформности не только в отношении моих собственных проекций по поводу ее утрат и причин ее поведения, но и в отношении моего желания сделать так, чтобы Кристине «стало лучше».

Винникотт (Winnicott, 1947) напоминает, что психологическое давление может стать причиной формирования у клиента «ложного я» и что преждевременные интерпретации часто провоцируют у него очень ригидные защиты. Однако порой психотерапевт лишь в ретроспективе может осознать значение своего поведения по отношению к клиенту, пытаясь осмыслить и пересмотреть свою первоначальную позицию для того, чтобы она стала более «полезной» для клиента.

В рамках арт-терапии в тех случаях, когда психотерапевт совершает подобные ошибки, художественные средства выполняют функцию буфера, обеспечивая поддержание психотерапевтического альянса и удержание чувств клиента до тех пор, пока психотерапевт не осознает свои реакции и не адаптирует свое поведение к психотерапевтической ситуации. Неряшливость Кристины в работе продолжала приниматься и удерживаться мною в психотерапевтическом пространстве (несмотря на мои психотерапевтические интервенции, некоторые из которых были преждевременны и непонятны для Кристины), поэтому ее реакции проективной идентификации по-прежнему удерживались и перерабатывались мною на неосознаваемом уровне. В то же время мои вербальные комментарии позволяли Кристине осознать свои «расщепленные» эмоции несмотря на то, что некоторые интерпретации ей было трудно принять. К счастью, в случае с Кристиной слова и образы постепенно приходили во все большее соответствие друг с другом. В ходе последующих сессий способность Кристины оценивать ситуацию более объективно и вербализовать свои чувства быстро развивалась.

Двадцать третья сессия

Эта сессия состоялась после недельного перерыва (предыдущая встреча была неожиданно отменена сотрудником центра, решившим, что Кристина не сможет вовремя вернуться из поездки домой). Когда я пришла, Кристина уже ждала меня перед дверью. «Разрешите мне помочь вам выложить вещи?» — спросила она. Войдя в игровую комнату, я заметила, что она уже побывала здесь и написала на грифельной доске несколько вопросов. Все они начинались со слов; «Что вы чувствуете по поводу..?»

Я поинтересовалась, не собирается ли она задать мне какие-либо вопросы. Она утвердительно кивнула. Затем я спросила, что она чувствовала по поводу моего отсутствия и на ее лице появилось грустное выражение. Когда я объяснила, почему отсутствовала на прошлой неделе, она сказала: «Вы должны были прийти, потому что я была здесь в пять часов». Она не стала больше разговаривать и начала рисовать, комментируя при этом свои действия.

«Я выступаю на "Арт-атаке"», — объяснила она. Я не без тревоги заметила, что многие изобразительные материалы заканчиваются. Она выглядела очень расстроенной и вздыхала, отчаянно пытаясь выдавить из тюбиков остатки краски. В конце концов она отшвырнула тюбик в сторону. «Наверное, ты почувствовала, что тебя "атаковали", когда я не пришла на прошлой неделе?» — спросила я. Она проигнорировала или «не услышала» мой вопрос, а я начала быстро подкладывать листы бумаги под ее рисунки, потому что стекавшая с них краска могла запачкать ковер.

Ситуация становилась все более напряженной: Кристина брызнула краской в сторону стены, и я заметила, что она одновременно испытывает страх и радостное возбуждение из-за того, что ей удалось вызвать у меня гнев. Наши взгляды внезапно встретились, и девочка, наверное, прочла в моих глазах молчаливое принятие ее провокации. Мне ничего не оставалось, кроме как улыбнуться Кристине, потому что я испытывала смешанные чувства грусти и тепла по отношению к ней. К моему удивлению, она утратила эмоциональное равновесие и заплакала.

«Я, наверное, раздражаю вас, и вы чувствуете, что с вас уже довольно?» — спросила Кристина. «Нет, — ответила я, — но я не понимаю, зачем тебе надо было вызывать у меня раздражение. Может быть, таким образом ты хотела показать мне, что сама переживала грусть и раздражение, когда я отсутствовала?» Она утвердительно кивнула и прикусила губу, пытаясь сдержать слезы. Когда мы пошли на кухню, чтобы взять принадлежности для уборки комнаты, она сказала: «Иногда я делаю то же самое по отношению к маме; вы знаете, я ее раздражаю, потому что она меня не любит. Я никому не нравлюсь, вы ведь знаете?» Ее слова меня расстроили, и я спросила, почему она так думает.

«Мама больше обо мне не заботится. Я знаю об этом, потому что она всегда на стороне Марка», — сказала Кристина. Я заявила, что сомневаюсь в этом, и спросила, может ли она выражать свои чувства как-то иначе: «Ты, наверное, можешь разговаривать с мамой так же, как ты сейчас разговариваешь со мной, рассказывая мне о своих чувствах». — «Если бы я стала говорить об этом, люди подумали бы, что я глупая», — ответила девочка.

У нас возникла редкая возможность обсудить страх Кристины, мешающий ей рассказывать другим о своих чувствах, о также вопрос о том, что окружающие, возможно, воспринимают ее иначе, чем она сама. Мы также поговорили о том, что разные люди могут воспринимать ее по-разному, в зависимости от того, кто эти люди и какова ситуация. Мы пришли к выводу, что она должна попытаться использовать арт-терапевтические сессии для работы со своими страхами и выражения своих чувств. Я понимала, что для нее это может оказаться трудным, однако в конце сессии мы с Кристиной почувствовали, что стали ближе друг к другу.

Двадцать шестая сессия

Когда я вошла в комнату, Кристина объявила: «Я скоро уеду». Я почувствовала грусть и тревогу. «Мы должны будем попрощаться, Кристина. Что ты в связи с этим чувствуешь?» — спросила я. «Может быть, мы устроим что-нибудь особенное?» — предложила она, и в ее голосе прозвучало отчаяние. «Мы могли бы в ходе сессии устроить что-нибудь, чтобы попрощаться друг с другом», — согласилась я.

«Мои сестры должны скоро вернуться домой. Я по ним очень скучаю, но мы скоро будем снова счастливы вместе», — сказала она. В ее голосе чувствовалась неуверенность. Она рассказала, что раньше не очень любила своих сестер, но в прошлые выходные, увидевшись с ними, она была удивлена, так как почувствовала себя счастливой.

«Марк уедет отсюда раньше меня. Он теперь будет жить с моим папой», — сказала Кристина. Я была удивлена, почувствовав, что она завидует Марку из-за того, что отец относится к нему с большим вниманием. «Тебе, наверное, будет не хватать Марка?» — спросила я. Она согласилась, что будет по нему скучать. Она также добавила, что отец в прошлом часто вел себя вспыльчиво и это ее пугало.

Я почувствовала, что мне не стоит продолжать эту тему, потому что Кристина снова начала говорить так, будто она выступает на передаче «Арт-атака». «Я собираюсь пока отложить этот рисунок, чтобы он подсох, — добавила она, откладывая нарисованный густой краской рисунок в сторону, — мы вернемся к нему позже». На этом рисунке были изображены женщина и мальчик, и я подумала, что это, наверное, миссис Ли и Марк.

После этого Кристина нарисовала большую и маленькую фигуры и спросила меня, как правильно написать слово «папочка». Она написала это слово на пузыре из жевательной резины, выдуваемом изо рта маленькой фигуры. Восприняв этот рисунок как предлог для продолжения разговора, я сказала, что раньше она почти не говорила о своем отце. Она отодвинула рисунок в сторону и взяла красную краску.

Теперь все руки Кристины были испачканы в красной краске, словно она поранилась. Я спросила девочку, не обижал ли ее отец, а также о том, будет ли она переживать, уехав из центра и прекратив арт-терапию. Я подумала, что должна вербализовать эти ее чувства прежде, чем она сама сможет в полной мере их идентифицировать и осознать. Теперь, когда я служила ей «зеркалом» и отражала проецируемые ею переживания, она уже была в состоянии принять их.

Теперь Кристина выдавливала на бумагу разные краски, смешивая их толстым слоем. Она переживала сильные чувства и сама осознавала это, потому что пачкала все вокруг себя, а также свое тело и одежду. «Твои чувства смешаны, как краски», — прокомментировала я. Она подняла руки, изобразив угрожающий жест. «Руки Дракулы», — сказала она и засмеялась. «Дело, похоже, принимает угрожающий оборот», — ответила я. Мне в голову пришла мысль о нападении вампира. Запачканная одежда Кристины вызывала такие ассоциации, хотя после сессии она сама наверное подвергнется «нападению» со стороны миссис Ли. Кристина вернулась к своему высыхающему рисунку. До конца сессии оставалось всего две минуты, и она в свойственной ей манере стала просить меня продлить сессию. «Заканчивать сессии всегда трудно, и нам будет стоить большого труда сказать друг другу "до свидания"», — сказала я. Она засмеялась и согласилась.

В ходе последних арт-терапевтических сессий перед завершением пребывания Кристины в центре у нее сформировалась более положительная идентичность, позволившая ей объединить положительные и отрицательные переживания. Благодаря этому она смогла осмыслить финальный этап нашей работы, проявляя независимость и не прибегая к жестким защитам, которые раньше всегда актуализировались у нее в моменты расставания.

Тридцатая сессия

Придя в центр, я застала Кристину играющей в холле с Марком. «Ой, я про вас забыла!» — воскликнула она и засмеялась. Я пошла доставать из машины изобразительные материалы. Когда я вернулась, Кристина от меня спряталась. Я сделала вид, что ищу ее, и в определенный момент она выскочила из-за шторы, громко смеясь. «Я собираюсь на встречу со своей семьей в Лондоне и совсем про вас забыла», — заявила она. «Наверное, у тебя иногда возникают смешанные чувства по поводу арт-терапии? — спросила я, заметив противоречивость ее чувств и растущую независимость. — Может быть, сегодня ты предпочла бы продолжить игру с Марком вместо того, чтобы заниматься со мной?». Она посмотрела на меня, сонно улыбнулась и кивнула в знак согласия. Затем она попросила разрешения пойти в туалет. Возможно, для нее это было возможностью избежать чувства вины, вызванного осознанием ею своих потребностей и необходимостью прощания со мной.

Вернувшись, Кристина, по-видимому, уже не могла контролировать эти чувства, поскольку разлила воду и краску. «Не пытаешься ли ты таким образом выразить те чувства, о которых тебе трудно говорить? — спросила я. — Может быть, ты беспокоишься о том, как я буду реагировать, если ты меня расстроишь?» — «Да... иногда мне трудно сказать маме о таких вещах. Мне бывает плохо. Когда раньше со мной происходили какие-нибудь неприятности, я никому об этом не говорила — ни персоналу, ни маме. Я все скрывала, если меня об этом не спрашивали», — призналась она.

Она начала рвать бумагу на мелкие кусочки и складывать их в пластиковый контейнер. «Хорошо, что они здесь помещаются», — сказала она. Я заметила ей, что искренность иногда таит в себе опасность, потому что может вызвать у людей сильную реакцию. Затем Кристина начала говорить о «грустной маленькой девочке» с увиденного ею как-то плаката.

Тема несбывшихся надежд и озабоченности реакциями окружающих была особенно значима в ходе последних сессий. На одну из них Кристина принесла серебряные звездочки. «Я люблю с ними играть», — заявила она. «Может быть, ты думаешь, что с их помощью сможешь продлить нашу работу, потому что эти звездочки волшебные?» — спросила я и напомнила ей, что у нас осталось всего несколько встреч. «Вы всегда говорите такие вещи!» — Кристина, казалось, разозлилась. Она начала рисовать большую черную стену с красивыми цветами наверху. Увидев это, я произнесла: «На эту стену, похоже, трудно забраться». Она ответила, что ей трудно расставаться со мной, но она этому рада. Она молча взяла лист бумаги и написала наверху «темная ночь». Затем она начала закрашивать лист черной краской и, казалось, готова была заплакать.

«Мы встречались довольно долго, Кристина, и поэтому нам грустно прощаться», — сказала я, и меня переполнило чувство грусти. Кристина начала приклеивать серебряные звездочки на черный фон. «Но в прощании есть свои плюсы», — продолжала я. «Это грустно, — тихо сказала она, протягивая мне свой рисунок. — Вы можете сохранить его как мой подарок вам на прощание».

Ей необходимо было обозначить завершение нашей работы и в то же время быть уверенной в том, что какой-нибудь конкретный предмет будет напоминать мне о ней. «Красиво! — сказала я. — Я повешу это на стену» — «Вы что, сохраните все мои рисунки?» — спросила Кристина. В ответ я предложила ей вместе просмотреть на последней сессии все ее работы, прежде, чем проститься. Я также сказала, что она сама должна решить, что она хотела бы сделать со своими работами.

Создаваемый Кристиной рисунок был настолько пропитан водой, что бумага начала расползаться. У меня возникло желание помочь ей, однако я удержалась от этого, дожидаясь, пока она попросит меня. «Не могли бы вы мне помочь?» — пригласила она. Когда я начала ей помогать, она расстроилась: «Я проснулась утром и расплакалась. У меня прошлой ночью болел живот, мне было нехорошо. Я ничего не сказала маме, потому что она сказала бы, что я лгу» — «Похоже, у тебя действительно болел живот, и тебе было еще хуже из-за того, что ты не могла сказать об этом маме», — прокомментировала я. После этого она вовлекла меня в свои занятия, предложив мне подавать ей изобразительные материалы. «Когда у тебя что-нибудь болит или ты расстроена... за тобой ухаживают», — заметила я. Кристина рассмеялась и начала говорить о неприятных для нее вещах, о том, в частности, что она чувствует себя одинокой из-за того, что у ее матери появился любовник и что ей хотелось бы иметь «настоящего папу», с которым можно было бы играть.

Последняя сессия

В начале последней сессии Кристина попросила приготовить ей чашку чая с двумя ложками сахара, чтобы отметить «окончание» нашей совместной работы. Хотя она по-прежнему была склонна отреагировать свои переживания физически и «выплескивать» свои чувства в момент расставания (каковым является ее отъезд из центра), способность Кристины более адекватно использовать символическую экспрессию и описывать свои чувства словами значительно возросла. Это было заметно в ходе последней сессии, большую часть времени она вела себя вполне адекватно. Миссис Ли также сообщила о существенном улучшении в своих отношениях с Кристиной.

В ходе сессии, предшествовавшей отъезду Кристины из центра, у Кристины то и дело возникали боли то в животе, то головные боли. Когда я заметила, что в момент волнения мы нуждаемся в физической поддержке, она сказала: «У меня всегда что-то начинает болеть, когда я сильно расстроена. Когда я волнуюсь, мне бывает очень плохо».

Она много говорила о своих надеждах и страхах, связанных с прощанием. Многие из обсуждаемых нами рисунков отражали чувства одиночества и отверженности, которые она испытывала в своих отношениях с отцом. Как было мною обещано, в начале последней сессии я приготовила ей чашку «успокаивающего», горячего, сладкого чая. Мы обе хорошо понимали необходимость отреагирования потребности в физической поддержке. Кристина разделила свои рисунки на «хорошие» и «плохие», отнеся к «плохим» рисункам изображение «больной ведьмы, лежащей в кровати». Затем мы поговорили о положительных и отрицательных сторонах ее отъезда из центра и завершения арт-терапии. Рисуя в ходе этой сессии, она создавала все больше и больше грязи, и когда я попыталась напомнить ей о необходимости аккуратного обращения с ковром, она потребовала: «Говорите громче! Я вас не слышу. Доктор сказал, что у меня снижен слух». По ходу сессии ее слух, похоже, снижался все сильнее и сильнее. Этим, как и погружением в процесс рисования, она фактически «закрыла мне рот».

Когда до конца сессии оставалось 10 минут, нас охватило ощущение грусти. Чувствуя душевную боль и неопределенность, я спросила себя, следует ли мне обратиться к Кристине либо оставить ее наедине с собственными чувствами, не дав ей возможности их обозначить словами. Она продолжала рисовать, а я наблюдала за ней. Лишь иногда она поднимала голову для того, чтобы посмотреть на время.

Когда до конца сессии оставалось три минуты, Кристина откинулась на спинку стула и сказала: «Закончено». Я подошла и села рядом с ней, а она начала рассказывать мне про свой рисунок. На нем был изображен стоящий на ветке дерева ребенок, из глаз которого лились «потоки слез». Под деревом располагалась женщина с зонтиком, говорившая: «Я иду тебе помогать». «Женщина собирается спасти ребенка», — пояснила Кристина. «Может быть, этот рисунок отражает твою потребность в том, чтобы рядом с тобой был кто-то, кто "спасал" бы тебя, когда тебе бывает тяжело, кто забирал бы твою боль?» — спросила я. Однако мои собственные слова показались мне искусственными.

На прощание Кристина вручила мне подарок — красивый, выполненный блестящими красками рисунок, после чего мы сложили все ее работы в большую сумку. Она однако оставила себе все «хорошие» картины и многозначительно предложила выбросить остальные. Она спросила: «Вы не поднимитесь наверх попрощаться перед тем, как уйти?» Я сделала это с тяжелым сердцем. Я испытывала сильную тревогу, мне было грустно и хотелось поскорее «убраться». Кристина была удивлена, когда я вручила ей «на счастье» маленькую открытку. Когда я выходила из здания центра, она высунулась из окна спальни, энергично махая мне рукой, и кричала мне «До свидания!» до тех пор, пока я не скрылась из виду.

Обсуждение

Попытка идеализировать прошлое может быть частью процесса расставания с ним. Она проявлялась в том, что Кристина выбросила «плохие» рисунки и унесла с собой только «хорошие». Большое значение имело и то, что еще до окончания арт-терапии она смогла осознать переживаемое ею в связи с предстоящей разлукой чувство печали и связать его с болезненными ситуациями в прошлом, ассоциирующимися с расставанием. Кристина стала более адекватно использовать проективную идентификацию с целью передачи своих чувств, и у меня сложилось впечатление, что благодаря арт-терапевтической работе она смогла достичь многого, а мы обе чему-то научились.

Рефлексия арт-терапевтического процесса Кристины

При направлении на арт-терапию у Кристины отмечались психологические и поведенческие проблемы, характерные для детей, перенесших эмоциональные травмы, депривацию и плохое отношение со стороны близких. Эти проблемы подробно обсуждаются, например, в работах Кейз (Case, 1990).

Какие особенности арт-терапии делают ее особенно эффективным методом работы с детьми и взрослыми, имеющими подобного рода проблемы? Ниже я приведу несколько причин того, почему я считаю, что арт-терапия была подходящим методом для работы с поведенческими нарушениями Кристины и связанными с ними проблемами зависимости и защиты.

1. Устойчивость психотерапевтических отношений и границы сессий позволили Кристине проработать травматичный опыт сепарации и утраты, связанный как с прошлыми, так и с текущими отношениями. В результате она стала чувствовать себя более психологически защищенной и смогла установить и поддерживать близкие, доверительные отношения. Это происходило параллельно с развитием у нее способности осмыслять свой опыт. В процессе психотерапии она постепенно обретала способность достаточно длительное время пребывать в состоянии молчаливой концентрации, погружаясь при этом в процесс создания визуальных образов.

3. Поначалу Кристина обнаруживала склонность к бессознательному отреагированию своих переживаний, вследствие чего нередко провоцировала в окружающих гнев и другие негативные чувства. Она проявляла эту склонность и в рамках арт-терапии, демонстрируя «вызывающую наклонность к загрязнению» себя и окружающего пространства и расточительному использованию изобразительных материалов. В этом проявлялась хаотичность внутреннего мира девочки и ее потребность в эмоциональной поддержке со стороны окружающих. Включившись в арт-терапевтический процесс, Кристина постепенно осознала это благодаря рефлексии над своими отношениями со мной. Она смогла критически оценить свойственную ей тенденцию тестировать границы сессий путем использования изобразительных материалов.

Вытесненные чувства Кристины были противоречивы, они колебались между полюсами плохих и хороших, жестко контролируемых и хаотичных, лишенных каких-либо сдерживающих границ переживаний. В психотерапевтическом пространстве изобразительные материалы давали Кристине уникальную возможность для удержания и отреагирования противоречивых чувств. Кроме того, когда мы вместе обсуждали созданные ею рисунки, эти чувства становились для нее «зримыми». Благодаря тому, что чувства Кристины обсуждались нами без какого-либо осуждения с моей стороны, девочка смогла принять свои внутренние противоречия и различные аспекты своего «я». Позже, в определенные моменты работы, когда регулярность занятий нарушалась или когда Кристина переживала чувства разлуки и утраты, она иногда вновь начинала «пачкать» краской себя и окружающее пространство.

4. Осознанные и неосознанные попытки Кристины манипулировать другими и контролировать их становились все менее заметными по мере того, как Кристина осознавала свои чувства, училась более открыто выражать и удерживать их. Благодаря игре в прятки в ходе сессий Кристина смогла удовлетворить свою инфантильную потребность в том, чтобы другие «узнали», что она чувствует, не прибегая при этом к словам. Невербальное выражение чувств также позволило Кристине удовлетворить свою потребность в том, чтобы ее присутствие ощущали, не разрушая при этом ее защит. Изобразительные материалы играли при этом очень важную роль, помогая Кристине проработать конфликты, связанные с зависимостью и защитами. Работая с изобразительными материалами, она могла открываться мне или нет по своему усмотрению. Чувствуя, что она сама контролирует психотерапевтический и художественный процесс, Кристина могла исследовать свои внутренние конфликты. Это также способствовало укреплению ее независимости и повышению самооценки.

5. По мере того, как уверенность Кристины в своих силах росла, она постепенно освобождалась от защит, связанных с отрицанием. Она стала меньше бояться быть отвергнутой и совершать ошибки. Защитное отрицание Кристиной своих чувств выражалось в двух основных формах:

• В развитии прочной «второй кожи» (Bick, 1968). Это проявлялось в соматизации, «неспособности услышать» или навязчивой болтовне Кристины, имевшей целью избежать чувств, возникавших у нее в моменты тишины. По этой причине катарсические элементы арт-терапией были особенно полезны для Кристины. Ощущая тактильный контакт с материалами в процессе создания образов,

• В расщеплении и проекции труднопереносимых чувств на других людей. В рамках арт-терапии это проявлялось как в переносе на психотерапевта, так и в создаваемых Кристиной образах. Поначалу эти образы отражали ее кошмары, чувства ужаса и страха смерти. В рисунках преобладали изображения ведьм, скелетов и чертей. В определенные моменты Кристина воспринимала себя и других как «злых». Как показывает Д. Шаверьен, изобразительная деятельность и образы используются клиентом с целью удержания расщепленных чувств (как положительных, так и отрицательных) (Schaverien, 1992). При этом художественная продукция может становиться талисманом или, напротив, объектом, на который отреагируются негативные чувства. Шаверьен также полагает, что визуальные образы могут отражать переносы пациента на психотерапевта.

• Хотя изображения ведьм доминировали в рисунках Кристины, в процессе работы она постепенно начала рисовать и воспринимать их несколько иначе. Она стала говорить о «хороших» и «плохих» ведьмах, что было обусловлено возросшей способностью Кристины осознавать положительные и отрицательные аспекты своей личности и окружающих людей. Благодаря психотерапевтическим отношениям девочка постепенно научилась принимать «пугающие» переживания, проецируемые ею вовне, удерживать и осмыслять их.

Создание образов обеспечивало надежную среду, в которой Кристина могла проявить компульсивные защитные паттерны, привычные для нее в отношениях с окружающими. Нахождение новых, более конструктивных способов выражения этих защит в рефлексивной психотерапевтической ситуации способствовало глубокому изменению состояния Кристины, ее восприятия и поведения. Первоначально же Кристина была склонна провоцировать в окружающих гнев и раздражение.

Работа с изобразительными материалами вызывала у Кристины чувства радости и удовлетворения. Она начала переживать «возвышенные», положительные эмоции, способствующие повышению ее самооценки. Это помогло ей сформировать новые, более адекватные паттерны восприятия себя и окружающих. Интерпретации и рефлексия в ходе сессий были призваны помочь Кристине принять свои чувства и понять способы их выражения. Постепенно она стала использовать более прямые способы коммуникации, которые затем стала применять и за пределами психотерапевтического пространства.

Миссис Ли и персонал центра отметили, что в результате посещения арт-терапии в состоянии и поведении Кристины произошли позитивные изменения. К концу работы девочка стала гораздо более сдержанной и самодостаточной. Она научилась вербализовать свои чувства, отказавшись от присущего ей ранее бессознательного способа их отреагирования.

На определенном этапе арт-терапии я поняла, что персонал центра необходимо предупреждать о проявлениях проективной идентификации и контрпереноса, которые могли накладывать отпечаток на поведение Кристины за пределами психотерапевтического пространства. Это было очень важно для того, чтобы избежать негативного влияния этих проявлений на институциональную динамику и процесс арт-терапии.

Арт-терапевтический процесс был закончен преждевременно, потому что мать Кристины завершила программу своего лечения и решила уехать из центра. Однако то, как Кристина справилась с моментом сепарации, позволяло сделать достаточно хороший прогноз. Она смогла осознать те чувства, которые вызывала у нее сепарация. Будущее же Кристины во многом зависит от того, какую помощь она и миссис Ли получат по возвращении в Лондон. Я рекомендовала Кристине как можно скорее возобновить арт-терапевтические занятия, чтобы избежать соматизации переживаний и поведенческих проблем. Склонность девочки к физическому выражению эмоций в состоянии тревоги указывала на то, что в подростковом и взрослом возрасте она, возможно, будет подвержена эмоциональным злоупотреблениям или даже самоповреждениям, что может проявиться в пристрастии к алкоголю или наркотикам, либо в невротических нарушениях питания.

В данной статье особое внимание обращалось на проблемы зависимости и защиты, в ходе арт-терапевтической работы с Кристиной проявлявшиеся в расщеплении и проективной идентификации. Такой механизм психологической защиты характерен для параноидно-шизоидной позиции, при которой переживания отреагируются весьма прямолинейно. Употребление наркотиков может быть одним из проявлений этой тенденции, обусловленной зависимостью и защитой. Родители, принимающие наркотики, могут неосознанно проецировать свои внутренние конфликты, связанные с зависимостью, на отношения с детьми.

Важным моментом начального этапа моей работы с Кристиной была неосознанная идентификация с нею миссис Ли, служившая серьезным препятствием для преодоления их зависимости друг от друга и взаимной враждебности. Те аспекты «я» миссис Ли, которые она не могла осознать и признать в себе, но видела их в Кристине, вызывали у нее реакции враждебности и гнева.

Эти реакции также отражали отчаянные попытки миссис Ли защититься от болезненного для нее опыта сепарации, неприязни со стороны окружающих и зависимости в ее прошлых и текущих отношениях. В свою очередь, у Кристины эти реакции вызывали схожие защитные тенденции, проявлявшиеся в расщеплении и проекции, которые усиливали ее враждебность и агрессивность. Девочка отреагировала их, вызывая гневные реакции со стороны окружающих, что приводило к ее идентификации с жертвой.

Психотерапевтические отношения в сочетании с изобразительной деятельностью обеспечили уникальную возможность для удержания переживаний Кристины. Это повышало эффективность психотерапевтического процесса, направленного на проработку защит и множества других проблем. В условиях вербальной психотерапии достичь этих результатов было бы весьма затруднительно. В ходе психотерапии Кристина смогла экстернализировать и принять свои переживания. Она нашла возможность более четко обозначить границы в своих отношениях с матерью и, наконец, в достаточной степени отделиться от нее, что, в свою очередь, помогло ей сформировать более целостное чувство собственного «я» в отношениях с другими людьми.

Все это, в свою очередь, позволило миссис Ли задуматься над своей собственной идентичностью в отношениях с Кристиной. Она стала более открытой в выражении своих слабостей и менее склонной задействовать психологические защиты. Благодаря этому она обрела способность удовлетворять эмоциональные потребности Кристины, не прибегая к отреагированию враждебных чувств. Став более объективной в оценке своих отношений с дочерью, своих отношений с дочерью, миссис Ли помогла ей преодолеть паттерн зависимого, самодеструктивного поведения. У нее самой эти тенденции выражались в форме приема наркотиков.

Заключение

Арт-терапия как альтернатива вербальной коммуникации. Процесс создания визуальных образов способствует прямому выражению эмоций. При этом клиент имеет возможность выбрать, рефлексировать ему над образом молча (внутрипсихически) либо обсудить его с психотерапевтом. Это весьма ценно при работе с наркоманами, для которых характерны отчуждение от своих чувств (диссоциация эмоциональной сферы) и серьезные затруднения в обсуждении переживаний из-за страха осуждения.

Изобразительная деятельность предполагает анонимность. Изобразительные образы, создаваемые клиентом, могут быть не связаны с конкретным субъектом или ситуациями и носить отвлеченно-символический или метафорический характер, что позволяет наркоманам быть «видимыми» и в то же время не чувствовать себя эмоционально «обнаженными».

Изобразительная деятельность помогает в исследовании внутреннего мира и повышает самооценку. Наркотическая зависимость может вести к социальной изоляции и снижению социального статуса, негативно отражается на самооценке субъекта и его способности контролировать ситуацию. Использование клиентом изобразительных материалов в ходе арт-терапии предполагает предоставление ему личного пространства, из которого он может постепенно перейти в мир социальных отношений. Занятия клиента изобразительной деятельностью в присутствии психотерапевта повышают его уверенность в собственных силах и самооценку.

В процессе арт-терапии эмоции удерживаются посредством визуальных образов. Это особенно ценно в отношении наркоманов, для которых характерны хаотичные переживания и плохое осознание личных границ. Создаваемые ими визуальные образы отражают и удерживают их чувства.

Арт-терапия обеспечивает катарсическую разрядку и в разные моменты работы позволяет удовлетворять самые разнообразные потребности клиентов. В период преодоления наркотической зависимости и ремиссии эмоциональное состояние зависимых клиентов очень неустойчиво. Временами они бывают не способны говорить о своих чувствах и неприятных физических ощущениях. В таком состоянии они нуждаются в каких-либо невербальных способах выражения своих переживаний.

Изобразительная деятельность является безопасным и приятным способом выражения тревоги и других чувств. Благодаря творческой активности клиент может испытать чувство радостного возбуждения, почувствовать свою идентичность и осознать свои цели. Изобразительная деятельность также включает в себя элемент повторяющегося ритуального действия, освобождающего от зависимости и самодеструктивных проявлений.

Визуальные образы имеют множество смыслов. Благодаря обсуждению рисунков с психотерапевтом клиент может осознать ранее неосознаваемые им аспекты своего «я». Визуальные образы способны одновременно удерживать различные иррациональные и противоречивые чувства.

Визуальные образы и те чувства, которые с ними связаны, не требуют вербализации. Перенос эмоций на визуальные образы и психотерапевта актуализирует превербальный уровень мышления и ранний опыт родительской поддержки. Это является уникальным аспектом психотерапевтических отношений при арт-терапии, который может быть особенно ценен при работе с наркоманами.

В этой статье я показала, что наркотическая зависимость может являться следствием ранних детских травм и (или) эмоциональной депривации, нередко передающихся из поколения в поколение. Способы защиты, задействуемые человеком при наркотической зависимости, часто относятся к физиологическому и превербальному уровням. В арт-терапии как психотерапевт, так и визуальные образы неизменно выполняют рецептивную функцию. Возможность передачи опыта без слов в те моменты, когда вербальные вмешательства, интерпретации или объяснения со стороны психотерапевта могут спровоцировать актуализацию примитивных защит клиента или помешать ему осознать свое «я», очень важна.

Литература

Другие интересные материалы:

У него будет судорожный припадок

Судорожный припадок выглядит так:...

Российская полиция: вчера, сегодня, завтра
«Ни новая редакция действующего Закона о...

Вооружен и очень опасен. (Название...

Состояние и тенденции развития наркологической заболеваемости в Санкт-Петербурге
Главный нарколог Комитета по...

Наркомания в зеркале петербургских СМИ
Автором произведен анализ публикаций...

Введение В современном обществе СМИ...

Аверсивная терапия алкоголизма: есть ли перспективы?
Опыт и перспективы аверсивной терапии в...