НарКом - Семейные и социальные корреляты преступности

Социализация предполагает не только передачу культурных традиций через родителей, но и усвоение ценностей и стандартов, связанных с меняющимися на протяжении жизни социальными ролями. В данной статье обсуждается воздействие на криминальность социальных сил.

Исследования показывают, что индивидуальные особенности генетического происхождения играют определенную роль в развитии криминального поведения. Ребенок не является просто tabula rasa, чьи характерные черты формируются контролирующим каждый шаг окружением, но и сам содействует своему развитию, влияя на реакции других людей. Однако индивидуальные вариации темперамента и стратегий решения задач, обнаруживающие себя уже в начале жизни, видимо, основываются на более фундаментальных параметрах физиологической активности, и их дифференциация на сложные психологические функции возникает только благодаря реципрокному взаимодействию с социальной средой.

Эта статья посвящена рассмотрению социальных влияний на развитие криминальности. Также будут рассмотрены исследования коррелятов расстройства поведения и агрессии, поскольку эти последние являются не только предвестниками более поздней социальной девиантности (см., напр.: Robins, 1978; Farrington, 1989), но, по-видимому, имеют предпосылки, сходные с предпосылками развития криминальности. Психологи традиционно проявляют повышенное внимание к семье как первичному агенту социализации, тогда как социологов больше интересует влияние соседей, школы, места работы и брака. Такое разделение интересов нашло отражение и в данной статье. Тем не менее социализация предполагает не только передачу культурных традиций через родителей, но и усвоение ценностей и стандартов, связанных с меняющимися на протяжении жизни социальными ролями. Поэтому в данной статье будет также обсуждаться воздействие на криминальность социальных сил за пределами семьи.

Сравнение семейной среды делинквентов и неделинквентов показывает, что делинквенты часто растут в неблагоприятных условиях. Многие из результатов, которые нам предстоит суммировать в этой главе, были предвосхищены в ранних работах Хили (Healy, Bronner, 1936) и Глюков (Glueck, Glueck, 1950) и впоследствии воспроизведены в лонгитюдных исследованиях, таких как Кембриджское исследование (Farrington, West, 1990) и долгосрочное последующее наблюдение за мальчиками в Кембриджско-Соммервилльском исследовании в Массачусетсе (McCord, 1979, 1986), а также в многочисленных поперечно-срезовых сравнениях (см. обзоры: Hethcrington, Martin, 1979; Loeber, Stouthamer-Loeber, 1986; Snyder, Patterson, 1987). В большинстве исследований семейных коррелятов преступности, проведенных до 1950-х гг., чувствуется влияние психоаналитических концепций о значении первых пяти лет жизни для дальнейшего развития; сохранившийся интерес к отношениям в раннем детстве и сегодня прослеживается в теории привязанности. Однако в более близких к нашим дням исследованиях основное внимание сосредоточивается на взаимодействиях между родителем и ребенком в доподростковый и подростковый периоды развития, что отражает возросшее влияние теорий социального научения и социального контроля. Это повлекло за собой не только изменения в методологии, состоящие в использовании наряду с интервью и ретроспективными отчетами методов прямого наблюдения, но и смещение акцентов с эмоциональных потребностей детей на эффективность их воспитателей с точки зрения формирования и передачи навыков и стандартов поведения. Хотя переменные, получающие наибольшее внимание в исследованиях семейных коррелятов, во многих случаях совпадают, их можно разделить на функциональные аспекты, или межличностные процессы, которые оказывают прямое воздействие на поведение, и структурные аспекты, такие как размер семьи, влияние которых является менее прямым. Эти аспекты рассматриваются в нижеследующих разделах.

Складывающиеся в каждой семье методы воспитания детей представляют собой определенную совокупность вариантов родительского поведения, способствующего просоциальному развитию ребенка, но центральное внимание в этом разделе будет уделено применяемым родителями дисциплинарным мерам. Хотя дисциплинирующие воздействия не всегда отличимы от других практически ежедневных столкновений, они являются относительно устойчивыми стилями интеракции, к которым родители прибегают для прекращения, предотвращения или изменения нежелательного поведения ребенка. Они часто изучаются по отдельности, и до сих пор нет унифицированной теоретической системы, которой можно было бы руководствоваться при наблюдениях за функционированием семьи. В результате эта область исследований страдает от переизбытка вольной и нечеткой терминологии. Например, дисциплинарные меры в семьях делинквентных или агрессивных детей часто описываются как суровые, карательные, применяемые от случая к случаю или в зависимости от настроения родителей, а также как демонстрирующие «недостаточную» материнскую любовь (Glueck, Glueck, 1950; Cortes, Gatti, 1972; Feldhusen, Thurston & Benning, 1973; West, 1982; Kolvin et al., 1988). Однако эти общие и не свободные от оценочных суждений описания не определяют четко параметры способов воспитания, наиболее часто приводящих к антисоциальному развитию.

Попытки систематизировать имеющиеся данные сосредоточиваются вокруг содержания, стиля и последовательности дисциплинирующих воздействий. В од-Ном подходе идентифицируются паттерны вознаграждений и наказаний, раздаваемых при дисциплинарных конфронтациях, и проводится различие между Применением силы/власти (power assertion) (физическое наказание, критика и Угрозы, лишение материальных благ), лишением любви (love withdrawal) (нефизическое выражение неодобрения и воздержание от проявлений привязанности) и индукцией (разъяснением проступка и сосредоточением внимания на последствиях действий ребенка для других; см.: Hoffman, 1977). У нормальных детей моральное развитие положительно связано с предпочтительным использованием родителями методов индукции и отрицательно — с опорой на применение силы/власти, однако не имеет единообразной связи с лишением любви как мерой наказания (Hoffman, Saltzstein, 1967). Относительная неэффективность применения силы/власти в качестве дисциплинирующего воздействия в процессе социализации объясняется его зависимостью от присутствия наказывающего и страха перед ним, а также тем, что применение силы снабжает ребенка моделью враждебного поведения. Лишение знаков привязанности действенно только во взаимоотношениях, которые уже являются любящими. С другой стороны, индукция лучше всего обучает правилам поведения в конкретной ситуации, вызывает реакции, несовместимые с текущей девиантной деятельностью, и извлекает выгоду из способности ребенка к эмпатии (Hoffman, 1977).

Согласно некоторым исследованиям, в делинквентных семьях чаще всего прибегают к применению силы/власти как способу добиться от ребенка соблюдения норм и правил поведения. Бандура и Уолтере (Bandura, Walters, 1959) установили, что родители делинквентов часто использовали насмешки и физическое наказание, тогда как родители неделинквентов больше полагались на индукцию и лишение любви. Матери, дети которых уже в младшем школьном возрасте страдали расстройством поведения, также обнаруживают тенденцию значительно чаще реагировать как на девиантные, так и на недевиантные образцы поведения своего ребенка в императивной (приказной) и критической форме, чем другие матери (Lobitz, Jonson, 1975; Patterson, 1982). Мак-Корд (McCord, 1979), однако, пришел к выводу, что родительская агрессия в отношении ребенка является значимым предвестником совершения в последующем преступлений против личности, но не против собственности.

Однако содержание дисциплинирующих воздействий не является независимым от стиля интеракции. Материнское поведение по отношению к ребенку можно систематизировать на основе плоской круговой модели, в которой различные формы интеракции размещаются вокруг двух независимых измерений (или осей координат) — любви (принятие и душевная теплота/отвержение и враждебность) и контроля (предъявление требований и наложение запретов/нетребовательность и потворство; см.: Maccoby, Martin, 1983). Благодаря этой модели становится возможным объяснить, например, такое внешне противоречивое описание родительского стиля в делинквентных семьях как «суровый, но не контролирующий», поскольку эти два дескриптора отображают полюса разных измерений. Комбинации этих измерений дают четыре различных родительских стиля: авторитетный (принимающий — требовательный); потакающий (принимающий — нетребовательный); авторитарный (отвергающий — требовательный) и игнорирующий (отвергающий — нетребовательный). Дисциплина, основанная на авторитете и доверии взрослого, побуждает ребенка к самоконтролю и повышает его уверенность в себе. Авторитарный стиль связан с применением силы и, скорее всего, оказывает отрицательное воздействие на ребенка, выражающееся в более низком уровне морального развития, повышенной агрессивности и пониженной самооценке. Однако недостаточная социализация может также быть результатом потакающего и игнорирующего стилей воспитания, а в соответствующей литера^ре авторитарный и игнорирующий стили неизменно рассматриваются в качестве предпосылок делинквентности.

Конкретные последствия стилей дисциплинирования будут также варьироваться в зависимости от того, насколько интенсивно, часто и последовательно они воплощаются в практике воспитания. Переменчивый и непоследовательный курс воспитания может указывать на отсутствие согласия между родителями по поводу способов приучения детей к дисциплине или на непоследовательность одного из родителей в применении дисциплинарных мер, причем и то и другое нередко наблюдалось в семьях делинквентов. Например, часто сообщается о слабом материнском контроле и отцовской рестриктивности (Hetherington, Martin, 1979). Однако в поведенческих подходах особое значение придается непоследовательности в форме необусловленных последствий {noncontingent consequences). Хорошей иллюстрацией здесь могут быть работы Паттерсона (Patterson, 1982, 1986), который разработал ориентированную на воспитательную практику программу исследований, чтобы с позиций социального научения построить теорию процесса семейного принуждения, призванную объяснить антисоциальное поведение у дошкольников и детей предподросткового возраста.

Согласно наблюдениям Паттерсона, безвредное аверсивное поведение детей в форме крика, хныканья, дразнения и игнорирования (просьб и приказов взрослых) встречается во всех семьях. Однако частота такого поведения снижается вследствие применения эффективных нефизических способов наказания, включающих временное прекращение подкрепления, лишение привилегий и поручение рутинных работ по дому, вместе с параллельным обучением просоциальному поведению путем введения четких правил. Все эти ситуативные управляющие воздействия, по-видимому, состоят в родстве с паттернами индукции и авторитетного стиля, выделяемыми другими учеными. Аверсивное поведение имеет тенденцию сохраняться у антисоциальных детей, и девиантные семьи характеризуются использованием большего числа наказаний в форме унижения и пустых угроз. Данные микросоциальных наблюдений за последовательными интеракциями говорят о высокой частоте реципрокного принуждающего обмена реакциями между родителем и ребенком в таких семьях. Мать чаще уделяет внимание девиантному поведению ребенка и чаще взаимодействует с ним по поводу такого поведения, реагируя на проступки «ворчанием», содержащим угрозы, которые никогда не исполняются. Она может также вступить в длительный принуждающий обмен реакциями с ребенком, который может закончиться применением физического насилия. Агрессивное поведение ребенка положительно подкрепляется привлечением к себе родительского внимания и вовлечением родителя во взаимодействие, а также отрицательно подкрепляется в тех случаях, когда родительское наказание прерывается контрнаступлением ребенка. Помимо того, что родитель подает ребенку пример агрессивного поведения, он подкрепляет принуждающий стиль поведения ребенка, который затем распространяется на другие ситуации в семье и за ее пределами.

Паттерсон, таким образом, подчеркивает, что именно применение суровых, но непоследовательных наказаний, а не сами по себе наказания, отличает девиантные семьи. Впрочем, он различает два стиля дисциплинирования в семьях с антисоциальными детьми, которые соотносит с различными формами детской девиантности (Patterson, 1982; Snyder, Patterson, 1987). «Социальные агрессоры» дразнят и задирают братьев и сестер и подвержены частым вспышкам гнева, тогда как «ловцы внимания» (stealers) прибегают к целому букету прегрешений, включая ложь, неуемную активность, поджоги и мелкое воровство. Для родителей «социальных агрессоров» более вероятен вовлекающийся (enmeshed) стиль, когда тривиальные проступки детей вызывают у них сильное раздражение, имеющее продолжение в большом числе приказов и критических замечаний, и в таких семьях особенно часто развиваются принуждающие интеракции. Маккоби Родители «ловцов внимания» предпочитают не вовлекаться в занятия ребенка, демонстрируя безучастный стиль, при котором наказываются только некоторые антисоциальные проступки. Если они применяют наказание, оно часто не связано непосредственно с поступком ребенка. Оба эти стиля неэффективны в том, что касается изменения (в лучшую сторону) девиантного поведения ребенка.

Безучастный и вовлекающийся стили, по-видимому, равнозначны игнорирующему и авторитарному стилям, которые описали Мартин (Maccoby, Martin, 1983). Однако безучастный стиль наиболее очевидно связан с последующей делинквентностью. 84% детей, бывших «ловцами внимания» в восьмилетнем возрасте, имели дело с полицией в 14 лет, по сравнению с 24% «социальных агрессоров» и 21% нормальных детей, а для двух третей из них правонарушения уже стали привычным делом (Moore, Chamberlain, Mukai, 1979). Низкий уровень делинквентности среди «социальных агрессоров» может показаться необычным, но эта классификация относится только к поведению дома, и было отмечено, что из семей с максимально выраженным процессом принуждения выходят дети, демонстрирующие образцы поведения, свойственные как «социальным агрессорам», так и «ловцам внимания» (Loeber, Stouthamer-Loeber, 1986).

Безучастный стиль во многом связывается с недостаточным надзором за детьми, или текущим контролем детского поведения, который подразумевает oсведомленность родителей о том, где находится ребенок в данный момент, кто его друзья, чем он занимается вне дома в свободное от учебы время, когда он должен приходить домой и др. Недостаточный надзор, как было установлено в некоторых исследованиях, значимо коррелирует и с официально зарегистрированной делинквентностью, и с делинквентностью по данным самоотчетов (Hirshi, 1969; McCord, 1979; Wilson, 1980; Patterson, Southamer-Loeber, 1984; Cerncovich, Giorgano, 1987). Недостаточный надзор также часто упоминается в анамнезе агрессивных мальчиков (Feldhusen, Thurston & Benning, 1973; Loeber, Dishion, 1984). Согласно исследованиям Уилсона, проведенным с мальчиками из бедных городских районов (Wilson, 1980, 1987), плохой контроль со стороны матерей является более важным фактором в различении делинквентов и неделинквентов, чем неблагоприятное социальное положение или криминальность родителей.

Тем не менее, несмотря на очевидное практическое значение надзора за детьми для их дисциплинирования, это понятие обладает небольшой объяснительной силой. Паттерсон считает контролирование поведения детей важным компонентом материнской компетентности, который коррелирует с эффективностью преодоления конфронтации и применения социального подкрепления (Patterson, Stouthamer-Loeber, 1984). Он отводит этому аспекту центральную роль в развитии делинквентного поведения, так как многие девиантные поступки остаются ненаказанными. Хирши и Готтфредсон (Hirshi, Gottfredson, 1988), однако, полагают, что данный аспект имеет отношение скорее к совершению преступлении, чем развитию криминальности, поскольку первое, вероятно, происходит раньше. С этим положением согласуются данные, согласно которым родительский кон-троль более тесно связан с делинквентностью старших подростков, чем с делинквентностью детей предподросткового возраста (Snyder, Dishion & Patterson, 1986; Weintraub, Gold, 1991).

Крайние формы отвержения и безразличия, обнаруживаемые в стилях дисциплинирования, в известной степени распространяются на взаимодействия между всеми членами делинквентных семей. Конфликт между родителями, выражающийся в спорах, постоянных ссорах, враждебных позициях, а также непрочный брак или распад семьи, как было установлено в результате лонгитюдных исследований, оставляют в ранней жизни делинквентов заметный след (McCord, 1979, 1986; West, 1982; Kolvin et al., 1988). Супружеские склоки также коррелируют с расстройством поведения у мальчиков (Emery, OLeary, 1982) и с распространением мальчиками агрессии на объекты и ситуации за пределами семьи (Loeber, Dishion, 1984).

Родители делинквентов чаще демонстрируют отрицательное отношение к своим детям, хотя не до конца ясно, какие негативные интеракции здесь более значимы — с матерью или с отцом. Глюк и Глюк (Glueck, Glueck, 1950) установили, что и отцы, и матери делинквентов проявляли меньшую любовь к своим детям, чем родители неделинквентов. Однако по наблюдениям Бандуры и Уолтерса (Bandura, Walters, 1959), отношения между отцом и сыном нарушаются чаще, чем между матерью и сыном, а отцы делинквентов проявляют меньше тепла и проводят с сыновьями меньше времени, чем отцы неделинквентов. Хэнсон с коллегами (Hanson et al., 1984) также установили, что конфликтные отношения между отцом и сыном предсказывали вовлеченность ребенка в преступление. С другой стороны, в лонгитюдном исследовании Мак-Корда недостаток любви со стороны матери, который ощущал ребенок в период от 5 до 13 лет, был значимо связан с совершением в дальнейшем сыновьями преступлений против собственности, но не против личности. Была обнаружена взаимосвязь последних с конфликтами Между родителями и с проявляемой по отношению к ребенку агрессией. Разнящиеся выводы исследователей могут отражать растущее влияние отца по достижении детьми подросткового возраста и уменьшающееся — матери, но могут отражать и кумулятивный эффект в том смысле, что отвержение обоими родителями оказывает более сильное воздействие и вызывает более сильную делинквентность в дальнейшем, чем отвержение только одним родителем (Rutter, 1971; McCord, 1986).

Делинквенты также негативно воспринимают свои семьи. Багат и Фрейзер (Bhagat, Fraser, 1970) установили, что делинквенты оценивали своих матерей по семантическому дифференциалу ниже, чем неделинквенты. Делинквенты-рецидивисты описывают свои семьи как менее сплоченные и менее экспрессивные по шкале семейной среды Мооса, а также как менее ориентированные на достижение или отдых, чем неделинквенты (Leflore, 1988). Делинквентность по данным самоотчетов также связана с недостатком участия и поддержки со стороны родителей (Hirshi, 1969) и, как свидетельствуют сами подростки, с постоянными конфликтами между родителями и детьми, низким доверием родителей к детям и отсутствием близких взаимоотношений (Cernkovich, Giordano, 1987). Впрочем согласно данным Кантера (Canter, 1982b), недостаток семейной привязанности сильнее связан с делинквентностью мальчиков, чем девочек.

Недостаток участия в делах друг друга находит отражение в том, что делинквентные семьи редко проводят вместе свободное время (Bandura, Walters, 1959, Cortes, Gatti, 1972). Фаррингтон и Вест (Farrington, West, 1990) сообщают, что редкое участие отца в занятиях сына 12-летнего возраста значимо предсказывает совершение сыном преступлений после 20 лет. Когда же они взаимодействуют друг с другом, их обмен реакциями чаще всего обнаруживает разногласия. Хетерингтон, Стоуви и Ридберг (Hetherington, Stouwie & Ridberg, 1971), например, отметили, что в ходе структурированных взаимодействий (в терапевтической ситуации) члены делинквентных семей проявляют меньше тепла и больше враждебности, имеют более негативные ожидания относительно друг друга и реже достигают согласия, чем члены неделинквентных семей. Аналогичные результаты были получены в наблюдениях за интеракциями матери и сына в семьях без отца; в делинквентных семьях коммуникация была более негативной и отношения были менее теплыми (Blaske et al., 1989).

Иногда семейный разлад переходит в жестокое физическое обращение родителей со своими детьми. Здесь важно отметить, что опыт физического насилия в детстве является предвестником делинквентности вообще и совершения насильственных преступлений в частности. Уайдом (Widom, 1989a) рассматривает доказательства связи жестокого физического обращения в детстве с последующим антисоциальным поведением и отмечает, что здесь оправданы только предварительные выводы о причинной связи. Большинство детей, с которыми жестоко обращаются, не становятся впоследствии асоциальными личностями, а согласно некоторым исследованиям, жестокое физическое обращение, возможно, вообще не является существенным фактором делинквентного развития. Например, по данным последующего наблюдения Мак-Корда, более значимо не жестокое обращение как таковое, а отвержение со стороны родителей, ибо серьезные преступления в юном возрасте совершались 50% детей, которые были отвергнуты, но только 20% детей, которых родители физически наказывали или игнорировали, и 11% детей, которых любили (McCord, 1986). В исследовании Брауном (Brown, 1984) подростков была также найдена связь между делинквентностью по данным самоотчетов и документально подтвержденными фактами заброшенности детей и психологически жестоком обращении с ними, однако между делинквентностью по данным самоотчетов и жестоким физическим обращением с детьми связь отсутствовала. Однако Уайдом (Widom, 1989b) описывает 20-летнее последующее наблюдение за детьми с официально установленным статусом заброшенных родителями или жертв жестокого физического обращения с их стороны, в ходе которого она установила, что к моменту достижения взрослости такие дети чаще других имели приводы и судимости. Что касается лиц мужского пола, 42% стали преступниками, по сравнению с 33% из контрольной группы. Показатели для лиц женского пола составили соответственно 19 и 9%. Жестокое обращение с ребенком было также значимо связано с совершением насильственных преступлений в последующем, но только у мужчин. Противоречивые результаты исследований в этой области, возможно, отражают меняющиеся критерии жестокого обращения с ребенком.

Уже давно отмечено, что преступники часто происходят из распавшихся семей, в которых отсутствуют один или оба фактических родителя. Например, в обзоре детских дел, переданных на рассмотрение в суд штата Флорида, Чилтон и Маркл (Chilton, Markle, 1972) обнаружили, что 28% белых делинквентов мужского пола происходили из неполных семей (для сравнения, национальный уровень для белых лиц мужского пола составляет 13%); показатели для чернокожих делинквентов мужского пола составили 59 и 43% соответственно. Наиболее высокие показатели обычно наблюдаются у лишенных свободы преступников (см., напр.: Cortes, Gatti, 1972; Hollander, Turner, 1985). Однако поскольку отсутствие целой семьи само по себе может повлиять на решение направить делинквента в места лишения свободы, такие данные, по-видимому, несколько переоценивают эту связь, и согласно результатам Кембриджско-Соммервилльского исследования, отсутствие отца в детстве не предсказывало совершение преступлений в юношеском или взрослом возрасте (McCord, 1979). Результаты обследований населения общин тоже говорят об относительно слабой связи, и Хирши также не нашел однозначной связи между отсутствием отца и делинквентностью по данным самоотчетов (Hirshi, 1969). Хотя некоторые постулируют наличие такой связи (Canter, 1982b), Ранкин считает, что отсутствие по крайней мере одного биологического родителя связано только с некоторыми формами делинквентности, особенно со статусными правонарушениями несовершеннолетних, такими как прогулы или побеги (Rankin, 1983).

В общем, существует, скорее всего, умеренное влияние отсутствия одного из биологических родителей на делинквентность, однако мальчики из семей без отца более агрессивны и имеют более низкий уровень морального развития (Hoffman, 1971; Santrock, 1975). Тем не менее только в некоторых исследованиях адекватно контролировались причины или продолжительность отсутствия родителя (родителей), и противоречивые результаты могут отражать вариации выборок. Например, эта связь сильнее выражена у мальчиков, чем у девочек, у старших детей по сравнению с младшими и у белых подростков по сравнению с чернокожими (Canter, 1982b; Chilton, Markle, 1972). Более того, понятие «распавшаяся семья» является спорным, и дихотомия «целая»/«распавшаяся» семья является чрезмерно упрощенной, опирающейся в большей мере на физическую, чем на функциональную концепцию семейной жизни (Wells, Rankin, 1986).

Рассмотрение причин, по которым отсутствует один родитель или оба, позволяет сделать вывод, что связь между неполной семьей и делинквентностью наиболее очевидна, когда семья распадается в результате развода, оставления семьи одним из родителей или раздельного проживания супругов, и менее очевидна в в случае смерти одного из родителей (Gibson, 1969; Rutter, 1971). Аналогичным образом, студенты, определенные как некоммуникабельные и плохо приспособленные к социальной жизни, чаще сообщали о разводе родителей, чем студенты с более развитыми социальными навыками (Megargee, Parker & Levine, 1971). По некоторым наблюдениям, мальчики, выросшие без отца, чаще имеют судимости, кем мальчики из целых семей, однако не отличаются от мальчиков из целых, но конфликтных семей (McCord, McCord & Thurber, 1962). Таким образом, на делинквентность больше всего влияет распад семьи, который предшествует разводу или разъезду супругов либо следует за этим (Rutter, 1971; Loeber, Stouthamer-Loeber, 1986). To же справедливо и в отношении расстройства поведения у детей в семьях разведенных родителей. Лейхи с коллегами (Lahey et al., 1988) обнаружили, что в детской клинической популяции расстройство поведения у детей было значимо связано с антисоциальным расстройством личности у родителей, но не с разводом последних, свидетельствуя о том, что связь между разводом и расстройством поведения является следствием большей склонности антисоциальных родителей к разводу.

Впрочем, стресс, испытываемый оставшимся с ребенком родителем (обычно матерью) в результате развода или раздельного проживания, может обострить конфликты между родителем и ребенком. Матери-одиночки при этом страдают от слабой социальной поддержки, испытывают финансовые затруднения, не имеют возможности отдохнуть от домашних обязанностей и потому обычно мало занимаются воспитанием ребенка в течение года после развода (Hetherington, Martin, 1979). Разумеется, это зависит от особенностей матери, ибо Мак-Корд с коллегами (McCord et al., 1962) установили, что вероятность возникновения делинквентности в семьях без отца снижалась в тех случаях, когда мать отличалась душевной теплотой и не имела склонности к девиантному поведению. Наблюдение, согласно которому распавшиеся семьи повышают вероятность статусных преступлений (по данным самоотчетов) больше, чем других форм делинквентности (Rankin, 1983), особенно у мальчиков (Canter, 1982b), также поддерживает эту точку зрения, так как ребенок чаще всего начинает прогуливать школу и сбегать из дома, когда мать не заботится о нем, игнорирует его.

Родственная гипотеза заключается в том, что дополнительные заботы и обязанности матери-одиночки сокращают возможности надзора за ребенком. Паттерсон и Стоутамер-Лоэбер (Patterson, Stouthamer-Loeber, 1984) ссылаются на неопубликованное исследование Мак-Корда, в котором приводятся различные вероятности адекватного надзора за ребенком в зависимости от статуса семьи. Эта вероятность составила 0,70 для целых семей; 0,50 для семей, где родители находятся в конфликте, и 0,20 для распавшихся семей с неласковой и незаботливой матерью. Недостатком надзора можно также объяснить вывод Стейнберга (Steinberg, 1986) о том, что так называемые «дети с ключом на шее», которые возвращаются из школы в пустой дом, поскольку мать еще работает, более чувствительны к давлению сверстников в отношении совершения антисоциальных поступков. Однако это варьируется в зависимости от материнского стиля воспитания.

Альтернативная гипотеза заключается в том, что отсутствие отца само по себе является критическим фактором, так как у детей нет модели мужского поведения. Эта гипотеза нашла подтверждение в кросс-культурном исследовании дописьменных обществ (Backon, Child & Barry, 1963). Исследователи установили, что уровень имущественных преступлений и преступлений против личности был существенно выше в тех обществах, где отцы в силу традиций не участвуют в воспитании детей; этот факт они объясняют недостатком возможностей для маскулинной идентификации и, как следствие, последующей озабоченностью маскулинностью. Это могло бы быть объяснением большего воздействия распавшихся семей на мальчиков и большего влияния группы сверстников на делинквентность в семьях без отца (Hanson et al., 1984). Однако этим не удается объяснить, почему явно большее воздействие на делинквентность оказывают семьи, распавшиеся вследствие вражды между супругами, чем семьи, разрушенные смертью родителя.

В одной социологической теории семья рассматривается не просто как агент социализации и контроля, но и как первопричина последующего положения индивидуума в более широкой социальной структуре (Wells, Rankin, 1986). В этом смысле распавшаяся семья может быть причиной делинквентности, поскольку изменяются социальные взаимосвязи семьи, например возникают стереотипные представления о детях разведенных родителей как о девиантных, что может стать самоисполняющимся пророчеством. Более сильная связь распавшихся семей с официально зарегистрированной делинквентностью, чем с делинквентностью по данным самоотчетов, также согласуется с таким представлением. С другой стороны, это могло бы служить объяснением вторичной, но не первичной девиантности, возникающей как в распавшихся, так и целых семьях.

Преступники все же чаще, чем непреступники, имеют криминальных родителей (Glueck, Glueck, 1950; Robins, West, Herjanic, 1975; McCord, 1979; Offord, 1982; West, 1982). В Кембриджском исследовании, например, 37,9% мальчиков, ставших делинквентами, имели хотя бы одного родителя, совершившего уголовное преступление до того, как ребенку исполнилось 10 лет; для неделинквентов этот показатель составил 14,6%. Семейная криминальность также предсказывала устойчивую криминальность детей после достижения ими 20-летнего возраста, равно как и судимости за насильственные преступления (Farrington, West, 1990). В свою очередь, бывшие делинквенты, став родителями, часто имеют делинквентных детей (Robins et al., 1975). Аналогичная межпоколенная передача была обнаружена для агрессии (Huesman et al., 1984). Это, по-видимому, справедливо и для расстройства поведения, поскольку Лейхи (Lahey et al., 1988) обнаружил, что 50% детей с симптомами расстройства поведения, направленных на клиническое обследование и лечение, имели родителя (в основном отца) с антисоциальным расстройством личности, по сравнению с 11% детей с другими расстройствами.

Было предложено несколько возможных объяснений. Согласно одному из них, эта связь обусловлена генетическими факторами, общими у родителя и ребенка, хотя такое объяснение более правдоподобно для постоянного совершения преступлений, чем для кратковременной делинквентности. Второе объяснение состоит в том, что родители служат моделями антисоциального поведения. В Кембриджском исследовании эта связь была сильнее, когда родители совершали преступные действия в период воспитания ребенка, и не обнаруживалась в том случае, Когда родители впервые совершили преступление после достижения ребенком 18-летнего возраста (West, 1982). Тем не менее Вест и Фаррингтон не нашли доказательств тому, что родители прямо моделируют криминальное поведение или Вовлекают сыновей в преступную деятельность. По их мнению, даже если более плотное наблюдение полиции за криминальными семьями оставляет для этого некоторую возможность, они рассматривают неэффективную воспитательную Практику в качестве более правдоподобного фактора, так как при контролировании других переменных самой характерной чертой криминальных родителей является плохой надзор за детьми. Кроме того, родительская криминальность оказалась связанной со слабой дисциплиной детей, живущих в бедных кварталах Бирмингема (Wilson, 1980).

Однако родительская криминальность коррелирует также с отсутствием постоянной работы и зависимостью от социальных пособий, что может вносить свой вклад в распад семьи и семейный стресс (West, 1982); как было обнаружено родители делинквентов отклоняются от среднестатистической «нормы» и во многих других аспектах. Мак-Корд (McCord, 1986) установил, что родительская девиантность давала наибольший эффект, когда сочеталась с родительской агрессивностью и конфликтом в семье, но ее эффект был относительно слабым, когда отец проявлял уважение к матери и любовь к ребенку. По наблюдениям Колвина с коллегами (Kolvin et al., 1988), родители мальчиков, позже ставших преступниками, чаще характеризовались как агрессивные и «неэффективные». Таким образом, неспособность девиантных родителей предоставить своим детям образцы нормативного и просоциального поведения является еще одним возможным объяснением эффектов родительской криминальности.

Размер семьи и отношения между сиблингами

Большой размер семьи — это еще один установленный коррелят делинквентности (Fischer, 1984). По материалам Кембриджского исследования, делинквенты чаще происходили из семей с четырьмя и более детьми (West, 1982), а Хирши выявил такую же связь для делинквентности поданным самоотчетов (Hirschi, 1969). Рецидивисты также часто происходят из больших семей (Buikhuisen, Hoekstra, 1974), хотя размер семьи, по-видимому, не является значимым для делинквентов женского пола (Offord, 1982).

Как и в случае с родительской криминальностью, объяснения в этом случае затрудняются тесной связью размера семьи с другими относящимися к семье переменными. Большие семьи чаще проживают в бедных перенаселенных районах, и во главе таких семей с девиантным ребенком часто находятся криминальные родители. Поэтому больший стресс и более серьезная дезорганизация семьи также являются возможными факторами, однако связь размера семьи с делинквентностью обнаруживается и после исключения (по отдельности) семейного дохода, социоэкономического статуса и родительской криминальности (Fischer, 1984). В больших семьях сложнее установить и поддерживать дисциплину, и отдельные дети могут ускользать от надзора, но в исследовании Хирши эффект размера семьи сохранялся и после контролирования такой переменной, как надзор за детьми. Возможно также, что дети в таких семьях получают меньше внимания и любви со стороны родителей, и потому им сложнее формировать просоциальные навыки. Единственные дети реже становятся делинквентами (Hirschi, 1969; West, 1982), а более всего к делинквентности склонны средние по порядку рождения дети (Hirschi, 1969; Leflore, 1988). Впрочем, Хирши установил, что эффект размера семьи сохранялся и после контролирования таких переменных, как любящие, нежные отношения с детьми (affectional ties) и объем интеракций с родителями. В противоположность этому, сравнивая делинквентов обоих полов с близкимиим по возрасту неделинквентными братьями и сестрами, Риистма-Стрит, Оффорд и Финч обнаружили, что делинквенты сообщали о менее позитивных взаимодействиях с родителями с раннего детства (Reistma-Street, Offord & Finch, 1985). Таким образом, возможно, что с детьми из больших семей, ставшими делинквентами, родители обращались по-другому.

Самым сильным фактором может быть воздействие делинквентных сиблингов. Глюк и Глюк отмечают, что 65% их делинквентной выборки имели делинквентного сиблинга, по сравнению с 26% неделинквентов (Glueck, Glueck, 1950). Поскольку данное утверждение справедливо для семей как большого, так и малого размера (Robins et al., 1975), этот фактор может быть более важным, чем размер семьи сам по себе. Более того, влияние размера семьи зависит от числа братьев в семье и не зависит от числа сестер, что указывает на эффект «пагубного влияния» (Offord, 1982). Связь делинквентности с большой семьей может, таким образом, отражать тенденцию растущих в ней детей больше полагаться на своих сиблингов, выступающих для них в качестве моделей и источников социального обучения.

Хотя в настоящее время принято считать, что делинквентность слабо связана с принадлежностью к социальному классу, факт остается фактом: делинквенты в общем и целом чаще происходят из «обездоленных» семей, которые вследствие материальных затруднений живут в нищете, в убогих и тесных лачугах, и зависят от социальных пособий. Тесная связь этих параметров жизни с делинквентностью надежно установлена. В состоящей преимущественно из представителей рабочего класса выборке Кембриджского исследования низкий семейный доход был относительно независимым предиктором последующей делинквентности (West, 1982), а большая зависимость делинквентных семей от социальных пособий была отмечена в нескольких исследованиях (см., напр.: Offord, 1982; Ouston, 1984). Хирши обнаружил связь делинквентности по данным самоотчетов хотя и не с принадлежностью к низшему социальному классу, но с отсутствием работы y oтца (Hirschi, 1969).

Психологические эффекты таких условий опять же не совсем ясны из-за их взаимосвязи с другими переменными, такими как родительская криминальность и родительский надзор. Впрочем, маловероятно, что они оказывают прямое воздействие на криминальное поведение, так как понятие депривации скорее относительное, чем абсолютное, и делинквенты редко воруют по той причине, что им не хватает еды или одежды. Более того, далеко не во всех бедных семьях вырастают делинквенты. Например, Уилсон нашел, что в бедных районах неблагоприятное социальное положение было связано со слабым родительским контролем, но не с серьезной делинквентностью по данным самоотчетов (Wilson, 1980).

В теориях напряжения и субкультуры эти эффекты рассматриваются как опосредованные нормами, которые усваиваются детьми, растущими в таких условиях, однако подобные теории не слишком преуспели в объяснении делинквентного поведения (см. главу 5). Тем не менее жизненные условия, характерные для социально обделенных семей, могут благоприятствовать таким ценностям и стандартам, которые иллюстрируют особенности воспитания детей, приписываемые большей частью рабочему классу. К таким особенностям относят более частое применение силы как меры дисциплинарного воздействия, что, в свою очередь, Может быть связано с приданием большего значения внешним правилам, чем самоуправлению, использованием «ограниченного» в отличие от «развернутого» лингвистического стиля коммуникации и ориентацией скорее на настоящее, чем на будущее (Gecas, 1979). Другое возможное объяснение заключается в том, что тяжелое экономическое положение вызывает стресс, нарушающий воспитательный процесс в семье (Patterson, 1982). Имеющиеся на данный момент данные не позволяют сделать выбор между этими альтернативами.

В большинстве исследований семейных переменных акцент делался на неспецифических воздействиях на делинквентность, рассматриваемую как общий исход, тогда как их возможным связям со специфическими формами девиантного поведения уделялось мало внимания. Однако и здесь удалось получить некоторые релевантные данные. На основе множественного регрессионного анализа Мак-Корд (McCord, 1979) идентифицировал различные паттерны семейных предикторов имущественных преступлений и преступлений против личности. Первые были связаны с конфликтом в семье, а также с недостатком материнской любви и контроля, а последние — главным образом с недостатком материнской любви и контроля. Ранее мы отмечали, что «ловцы внимания» в исследовании Паттерсона в основном происходили из нестрогих семей с безучастным стилем воспитания, «социальные агрессоры» — из вовлеченных (в жизнь детей) и принуждающих семей, а дети, демонстрирующие оба девиантных паттерна, — из наиболее принуждающих семей.

Хьюитт и Дженкинс (Hewitt, Jenkins, 1946) также нашли, что социализированные агрессивные делинквенты чаще происходили из семей, отличавшихся невыполнением родительских обязанностей и пермиссивностыо, несоциализированные агрессивные дети обычно отвергались своими родителями, а тревожные замкнутые дети страдали от чрезмерного родительского контроля. Дженкинс сравнил бывших участников военных действий, страдающих психопатией или неврозом, и определил, что первые значимо чаще описывали конфликты между родителями и отвержение со стороны отца, но при этом также чаще негативно относились к матери (Jenkins, 1960). Фодор также обнаружил, что, в отличие от непсихопатических делинквентов, психопаты описывали своих отцов как менее воспитывающих, опекающих и вознаграждающих, а своих матерей как требующих меньших достижений (Fodor, 1973).

Хетерингтон, Стоуви и Ридберг (Hetherington, Stouwie & Ridberg, 1971) сравнили семьи неделинквентов с семьями психопатических, невротических и субкультурных делинквентов (определенных так согласно измерениям Квея) по степени поведенческой интеракции и показателям родительского опросника. Родители субкультурных делинквентов меньше конфликтовали как супруги и в меньшей степени отвергали своих детей, однако были более пермиссивными. Родители невротических испытуемых были более отвергающими и, вероятно, прибегали к применению силы для наведения дисциплины. Семьи психопатических делинквентов были больше похожи на вторые, но при этом поощряли сыновей на агрессивное поведение вне дома. Также были найдены различия в отношениях доминирования: отцы чаще всего доминировали в семьях субкультурных делинквентов и, в меньшей степени, в семьях психопатов; матери же были более властными в семьях невротических делинквентов. Менее четкие различия были обнаружены для семей делинквентов женского пола.

На основе этих данных можно выделить некоторые тенденции, в частности, более частые и серьезные конфликты между родителями, отвержение со стороны отца и использование принуждающих дисциплинарных мер в семьях агрессивных и психопатических делинквентов, в то время как в семьях субкультурных делинквентов и тех, кто ворует, имеет место более слабая дисциплина и безответственное отношение к выполнению родительских обязанностей. Однако эти выводы могут носить только предположительный характер.

Общий обзор исследований по проблеме «семья и делинквентность»

Как было показано, семейные переменные дифференцируют делинквентов и в поперечно-срезовых, и в лонгитюдных исследованиях, причем как в случае официально зарегистрированной делинквентности, так и делинквентности по данным самоотчетов. Сходные связи остаются в силе применительно к расстройству поведения и агрессии детей, а возможно, и к другим формам девиантности, таким как злоупотребления алкоголем и наркотиками (Loeber, Stouthamer-Loeber, 1986). Роль семьи подчеркивается также тем обстоятельством, что явное меньшинство семей ответственно за большую долю преступлений. Например, к тому времени, когда мальчики, наблюдавшиеся в Кембриджском исследовании, достигли взрослости, на 4,6% семей приходилось 48% судимостей (West, 1982). Однако теоретическое значение связи между семейными переменными и текущей либо последующей делинквентностью остается гипотетическим по нескольким причинам.

Во-первых, эта связь, как правило, не слишком сильная. В Кембриджском исследовании большинство семейных переменных переставало коррелировать с делинквентностью по данным самоотчетов после исключения официально зарегистрированной делинквентности, свидетельствуя о том, что вклад семьи в делинквентность может преувеличиваться вследствие повышенного внимания полиции к известным ей делинквентным семьям. Вряд ли этим можно объяснить связь между делинквентностью и характером внутрисемейных интеракций, которая также обнаруживается в случае расстройства поведения у более младших детей (Rutter, Giller, 1983), но этот результат привлекает внимание к относительно малой доле дисперсии, объясняемой семейными факторами.

Во-вторых, относительная важность и независимость различных переменных остается неясной. В своем метаанализе Лоэбер и Стоутамер-Лоэбер (Loeber, Stouthamer-Loeber, 1986) обнаружили изменения относительной прогнозирующей силы переменных в зависимости от того, проводились ли исследования параллельно или продольно, но функциональные переменные, такие как родительский надзор, родительское отвержение и взаимный родительско-детский интерес и участие, были при всех условиях более сильными предикторами, чем структурные переменные. Тем не менее семейные переменные не являются независимыми. Мак-Корд (McCord, 1979) нашел доходящие до 0,40 корреляции между родительской девиантностью, родительским надзором, конфликтом и аттитюдами к своему ребенку, а Паттерсон и Стоутамер-Лоэбер (Patterson, Stouthamer-Loeber, 1984) сообщают о корреляциях от 0,14 до 0,73 между родительским надзором, эффективностью дисциплинарных мер, использованием социального подкрепления и решением проблем.

Эту взаимозависимость еще предстоит распутать, однако комбинация переменных имеет тенденцию сильнее коррелировать с делинквентностью, чем каждая переменная в отдельности. Например, делинквентность и расстройство поведения более вероятны, когда отвергающими являются оба родителя, чем когда таковым оказывается один из них (Rutter, 1971), а надзор сильнее связан с делинквентностыо в контексте родительской криминальности (Wilson, 1980; West, 1982) или отвержения со стороны матери (Patterson, Stouthamer-Loeber, 1984), чем при отсутствии этих факторов. Носят ли эти эффекты аддитивный или мультипликативный характер неясно, но некоторые исследователи использовали комбинации переменных для предсказания делинквентности. Индекс прогнозирования Глюка, в котором учтены материнская любовь, отцовская любовь, материнский надзор, дисциплинарные меры отца и семейная сплоченность (Glueck, Glueck, 1950, 1964), например, предсказывает последующую делинквентность на уровне значительно выше случайного (Loeber, Stouthamer-Loeber, 1986). В Кембриджском исследовании низкий семейный доход, большой размер семьи, неудовлетворительное воспитание детей, низкий коэффициент интеллекта и родительская криминальность были относительно независимыми предикторами делинквентности. Из 63 мальчиков, которые были «уязвимы», поскольку их семьи отвечали трем или более из указанных критериев, 46 (73%) имели судимости в возрасте до 32 лет, по сравнению с 30,7% оставшихся мальчиков (Farrington, 1990). Однако хотя эта связь и высокозначима, больше двух третей делинквентов не происходят из групп высокого риска. Сходным образом, Колвин с коллегами установили (Kolvin et al., 1988), что более половины из тех, кто испытал одну или более форм депривации (нестабильность брака, болезнь родителей, отсутствие заботы, социальная зависимость, скученность, вызванная плохими жилищными условиями, и плохой материнский уход), впоследствии представали перед уголовным судом, однако более двух третей преступников из выборки не были депривированы. Это снова указывает на умеренный вклад семейных переменных в делинквентность. В-третьих, ни в одном случае не был доказан причинный характер этой связи, и корреляция семейных факторов с делинквентностью может отражать влияние третьего фактора, например генетических факторов или темперамента ребенка. С другой стороны, плохое воспитание может быть результатом стресса, созданного такими структурными факторами, как бедность и плохие жилищные условия или делинквентность самого ребенка. Сам процесс, посредством которого внутрисемейные интеракции могут способствовать девиантным тенденциям, остается пока неясным.

В теориях научения критическим фактором считается степень оперативности и эффективности родительских дисциплинарных мер (Trasler, 1978; Patterson, 1982, 1986). Паттерсон считает неумелое родительское руководство поведением ребенка главным причинным фактором. Оно связано с недостаточными умениями осуществлять текущий контроль за поведением ребенка, формулировать и устанавливать правила, наказывать за проступки, сообразуясь с обстоятельствами, подкреплять соблюдение ребенком правил и преодолевать разногласия путем переговоров, в результате чего ребенок научается девиантным способам удовлетворения своих потребностей. Подобным же образом, при отсутствии участия и нарушенной коммуникации родители не могут передать своим детям нормативные ценности и навыки решения проблем (Snyder, Patterson, 1987). Антисоциальный ребенок не только неприятен для сверстников и учителей при поступлении в школу, ему также не хватает совершенно необходимых навыков самопомощи, установления близких отношений и совместной учебной деятельности. В результате — плохая школьная успеваемость, дальнейшее отвержение как семьей, так и сверстниками и низкая самооценка, и все это ускоряет дрейф к делинквентности. Акцент на родительских навыках согласуется с теорией контроля, так как именно семья оказывается не способной упрочить обязательства ребенка перед общественным порядком.

Другим фактором может быть наличие возможностей для ребенка развивать девиантные стили поведения вследствие моделирования девиантности родителей либо сиблингов. Однако и теории социального научения, и теории привязанности предсказывают, что распад отношений зависимости имеет результатом не только враждебность ребенка, но и сниженную мотивацию к идентификации с родителем или к подражанию ему. Было замечено, что делинквенты мужского пола на самом деле не склонны принимать своих родителей в качестве ролевых моделей (Bandura, Wakes, 1959; Canter, 1982b).

Еще одна возможность связана с тем, что отсутствие родительской любви, которая является самым важным фактором, и сопутствующее отвержение ребенка родителями, по всей видимости, представляет собой один из наиболее сильных предикторов делинквентности. К такому выводу подводят и психодинамическая теория, и теория контроля, но это также согласуется с предположениями относительно плохих родительских умений и возможностей моделирования. Навыки не применяются механически, но скорее зависят от мотивации к их использованию. Родители, которые считают своих детей отвратительными, обычно редко взаимодействуют с ними позитивным образом и мало внимания уделяют их социальному воспитанию. И наоборот, дети редко подражают родителям, которые холодны или враждебно настроены по отношению к ним. К тому же они больше подвержены различным влияниям вне дома.

Пик делинквентности приходится на последние годы обязательного среднего образования и па период, непосредственно следующий за ними. Академическая неуспеваемость в это время связана с повышенными рисками делинквентности, оцениваемыми как по критериям официальной статистики, так и по данным самоотчетов (Hirsci, 1969; Elliott, Voss, 1974). Взрослые преступники также чаще имеют низкий уровень образования (Thornberry, Farnworth, 1982). Однако роль школы как причинного фактора остается неясной. Некоторые теоретики полагают, что система образования способствует возникновению делинквентности, навязывая стандарты среднего класса молодежи из рабочего класса, которая не желает их принимать (Cohen, 1955). Радикальные криминологи идут еще дальше, утверждая, что всеобщее обязательное обучение было задумано для формирования у большинства повиновения и готовности выполнять повседневные рутинные задания на производстве: те, кто мешает этому и становится делинквентом, просто восстают против требования заниматься отчужденным трудом (Liazos, 1978).

Хотя мы располагаем данными, что неуспевающие ученики становятся отчужденными и враждебно настроенными по отношению к школьной системе, и они действительно чаще прогуливают уроки и раньше покидают школу, некоторые теоретики считают особенности неуспевающих учеников, такие как ограниченная интеллектуальная способность (Hirschi, Hindelang, 1977) или отсутствие социальных навыков, необходимых для соответствия общим требованиям к классу и для формирования отношений со сверстниками (Patterson, 1986; Patterson DeBarshye & Reynolds, 1989; Dishion et al., 1991), более важными факторами по сравнению со школьной системой как таковой. Здесь важно отметить, что в этих анализах школьные факторы полагаются относительно постоянными, и школа не рассматривается как играющая активную роль. Однако сложно спорить с тем, что школы различаются между собой по образовательным приоритетам и социальной организации и могут в разной степени способствовать делинквентности или предотвращать ее возникновение.

Известно, что школы широко варьируют в зависимости от степени делинквентности их учеников, однако не совсем ясно, является ли это следствием происходящих в школе процессов или чего-либо еще. В исследовании 20 средних школ, расположенных в старой части Лондона, Пауэр с коллегами (Power et al., 1967) установили, что годовые показатели делинквентности (количество явок в суд) варьируют от менее чем 1% до 19%, и они практически не менялись в течение шести лет. Эти вариации не были связаны с показателями делинквентности на территории, обслуживаемой конкретной школой, что свидетельствует о вкладе внутри-школьных факторов в обнаруженные вариации. Рейнольде (Reynolds, 1976) также отметил различие показателей делинквентности в девяти средних школах Уэльса, которое не было обусловлено принадлежностью к социальному классу или уровнем способностей поступающих в эти школы детей, что снова указывает на процессы внутри школы. Данные Кембриджского исследования, однако, не подтверждают такие выводы (Farrington, 1972). Шесть начальных школ, из которых была составлена изучаемая когорта, не различались по уровню последующей делинквентности среди своих учеников, однако значительная дисперсия показателей была обнаружена в 13 средних школах, в которые перешло большинство мальчиков. Впрочем, школы с высокими показателями делинквентности приняли большее количество мальчиков, оцененных как «трудные» {«troublesome») учителями в восьмилетнем возрасте и сверстниками в десятилетнем возрасте. Эта переменная хорошо предсказывала последующую делинквентность: 44,6% наиболее трудных мальчиков стали делинквентами, по сравнению с 3,5% наименее трудных. Поскольку последовательность перехода от «трудности» к делинквентности не зависела от типа школы, которую посещал мальчик, Фаррингтон пришел к выводу, что школы как таковые не имеют отношения к возникновению делинквентности. Он объяснял более высокие показатели делинквентности в некоторых школах характерными особенностями посещающих их мальчиков, что, возможно, отражает выбор родителями школ с лучшей репутацией или отбор школами мальчиков с хорошим поведением.

Общий вывод Фаррингтона подтвердили Раттер с коллегами (Rutter et al-1979), исследовавшие 12 общеобразовательных средних школ в старой части Лондона. Они изучали связи между некоторыми переменными учебного процесса, такими как компетентность учителей, использование вознаграждений и наказаний, участие учеников в жизни школы, и четырьмя показателями результатов (прогулы, поведение в школе, успехи в учебе, делинквентность), контролируя профессию и уровень образования родителей на момент поступления ребенка в школу. Уровень делинквентности в школе оказался связанным прежде всего с приемом детей: школы с более высоким уровнем делинквентности набирали существенно меньше детей с высокими способностями. На другие показатели результата прием детей оказывал относительно мало влияния, но все четыре показателя результата учебного процесса значимо коррелировали на совокупном (т. е. общешкольном) уровне, и хотя делинквентность лучше всего предсказывалась набором детей, она также была значимо связана со следующими переменными учебного процесса: высокой автономией учителей в планировании учебных курсов; тенденцией учителей преподавать только собственный предмет; варьируемыми, а не групповыми стандартами дисциплины; частыми вызовами к доске и оставлением после уроков в качестве наказания; нерегулярным использованием похвалы учеников за работу; отсутствием ожиданий, что ученики будут использовать свою находчивость, а также низкой стабильностью малых групп учеников.

Это исследование критиковалось за атеоретичный выбор переменных учебного процесса (см.: Graham, 1988), а также за то, что полученные результаты не позволяют сделать непосредственные социально-психологические выводы и действовать согласно им. Тем не менее складывается впечатление, что хотя сдвиг в сторону делинквентности в наборе учеников в школу влияет на уровень делинквентности в ней, некоторые характеристики самой школы могут оказывать влияние на возрастание делинквентности. Результаты других исследований также носят предположительный характер. Например, проведя включенное наблюдение в одной средней школе, Харгривз (Hargreaves, 1980) предположил, что, некоторые формы распределения учащихся по классам согласно их способностям поддерживали формирование предрасполагающей к делинквентности субкультуры. Рейнолдс (Reynolds, 1976) отметил, что школы с высоким уровнем делинквентности обычно оказываются принудительными и косными в том, что касается дисциплины, тогда как школы с низким уровнем делинквентности чаще достигают «перемирия» в ходе переговорного процесса, в котором некоторые правила, такие как запрет курения или посещения определенных мест за пределами школы, не навязываются силой.

Харгривз (Hargreaves, 1980) объединил эти различные данные, пытаясь обрисовать характерные признаки школ с высоким уровнем делинквентности. Он отмечает, что имеет место сложное взаимодействие, в котором дух, или атмосфера, Школы, ее социальная организация и интеракции на уровне класса влияют друг на друга, и что уровень делинквентности школы может быть непреднамеренным результатом политических решений, принимаемых в процессе борьбы за академическую репутацию и порядок в школе. «Типичная» школа с высоким уровнем Делинквентности, полагает он, расположена в относительно неблагоприятном районе. И хотя школьный отбор учеников или выбор родителей может привести к «снятию сливок» в виде способных учеников, более важной является убежденность преподавательского состава в низких способностях учащихся, следствием которой является низкая преданность учителей школе и высокая текучесть кадров.

На этом фоне наиболее важные политические решения касаются подбора учеников и преподавателей, а также того способа, которым школа поддерживает свою репутацию. Во-первых, гибкая система распределения учащихся на потоки, при которой они регулярно перемещаются на более высокий или более низкий уровень в зависимости от академических достижений, все больше и больше разделяет наиболее и наименее способных учеников. В отличие от стабильной системы распределения по классам, при которой образуются относительно разнородные группы сверстников, гибкая система в большей мере способствует образованию полярных субкультур: предрасполагающей к делинквентности субкультуры в низшем учебном потоке и академической субкультуры («снобы» и «зубрилы») в высшем учебном потоке. Она также в более явной форме навешивает некоторым ученикам ярлыки неудачников или девиантов. Во-вторых, эта поляризация усиливается, когда и учителя распределяются по потокам таким образом, что менее квалифицированные из них назначаются на работу с низшими потоками. Для таких учителей в большей мере характерны негативные ожидания относительно своих учеников, и если им предоставляется возможность устанавливать правила, они начинают «провоцировать на девиантность» или жестко контролировать класс. Принуждение неуклонно соблюдать правила, которые ученики не считают обоснованными, например запрещение приходить в школу не в форме, увеличивает «статусную депривацию» старшеклассников низшего потока, поскольку им отказывается в статусе взрослых, к которому они стремятся, и это усиливает их противостояние школе.

Харгривз признает, что такой процесс является умозрительным и доказательства в поддержку этой точки зрения остаются фрагментарными (Graham, 1988). Тем не менее есть некоторые релевантные данные, касающиеся эффектов распределения, стигматизации и дисциплинарных мер, применяемых учителями, которые Харгривз счел наиболее важными. Во-первых, распределение по потокам не единообразно связано с делинквентностью. Финлейон и Лафран (Finlayon, Loughran, 1976) установили, что ученики из высших потоков были больше ориентированы на учебные цели в школах как с низкой, так и высокой делинквентностью, но делинквенты преобладали в низших потоках только в школах с низкой делинквентностью. Хотя в некоторых американских исследованиях указывалось на то, что распределение по потокам способствует делинквентности, Виатровски с коллегами (Wiatrowski et al., 1982) не смогли подтвердить этого в лонгитюдном исследовании делинквентности по данным самоотчетов.

Есть некоторые доказательства того, что стигматизация учеников как девиантов связана с делинквентностью. В своем лонгитюдном исследовании американских учащихся средних школ Эллиотт и Восс (Elliott, Voss, 1974) обнаружили более высокие уровни делинквентности по данным самоотчетов у тех учеников, которые впоследствии бросили школу, однако их делинквентность снизилась после ухода из школы. Это, возможно, говорит о том, что антисоциальному поведению способствовала «роль неудачника», навязанная школой. Они предположили, что антисоциальное поведение было детерминировано сочетанием слабой успеваемости и реакцией школы на нее. Эту точку зрения подтверждают Менард и Морс (Menard, Morse, 1984), которые нашли, что сознавание учеником его негативного ярлыка в школе и общение с делинквентными сверстниками объясняли значительно большую долю дисперсии в делинквентности по данным самоотчетов у тринадцатилетних подростков, чем IQ и школьная успеваемость. Было также установлено, что школьная успеваемость связана с ожиданиями учителей, и это говорит о том, что иное обращение с теми, у кого низкие способности, может оказывать значимое воздействие на поведение (Jussim, 1986).

Дисциплинарным мерам, применяемым учителями, больше внимания уделялось в связи с поведением в классе, чем с делинквентностью. Тем не менее такие меры могут оказывать непрямое влияние на делинквентность, поскольку существует корреляция между плохим поведением в школе и делинквентностью за ее пределами (Graham, 1988). Согласно некоторым данным, в школах с высокой делинквентностью преобладает жесткая дисциплина, поскольку ученики в таких школах часто описывают своих учителей как авторитарных и использующих силовые методы (Finlayson, Loughran, 1976). Исследования модификации поведения в классе также высвечивают роль компетентности учителя в управлении классом, который может содействовать мешающему поведению или контролировать его. Грэхем (Graham, 1988), например, отмечает, что эффективная система принуждения к соблюдению правил требует применять наказания таким образом, чтобы они были систематическими, предсказуемыми и к тому же незамедлительно и согласованно налагаемыми учителями, непосредственно работающими с наказываемыми учениками и проявляющими неподдельную заботу о них, — схема, весьма напоминающая авторитетный стиль родительского поведения. И снова, ожидания учителей могут иметь решающее значение. У учителей быстро формируются ожидания относительно будущей компетентности их учеников, и они начинают обращаться с ними по-разному в зависимости от своих ожиданий хорошей или плохой успеваемости (Jussim, 1986). Ученики, от которых учителя не ждут больших успехов, будут больше критиковаться за неудачи, меньше поощряться за успехи и меньше поддерживаться эмоционально.

Таким образом, предварительный вывод заключается в том, что учебный процесс, который превращает некоторых учеников в «маргиналов», может способствовать их скатыванию к делинквентности. И наоборот, некоторые происходящие в школе процессы могут тормозить продвижение по этому пути. Это явно наводит на мысль о сложных взаимодействиях школьных процессов с индивидуальными особенностями учеников. Однако по-прежнему остается неизвестным, насколько разница в школах больше способствует риску развития делинквентности, чем более ранние предрасполагающие факторы личного и семейного характера. Психологические механизмы, опосредующие воздействие школы на делинквентность, также неясны. Согласно анализу Харгривза, делинквентность порождается враждебностью к школе, ставящей препятствия на пути к статусу взрослого, который поддерживается антишкольной культурой. Другие ученые предполагают, что неудачи в школе снижают самооценку, которая восстанавливается при получении одобрения со стороны группы девиантных сверстников (см. главу 8). Также вероятно, что плохое поведение в школе мотивировано поиском стимуляции на фоне требований учебного заведения, которые отдельными взрослеющими учениками воспринимаются как все более неуместные и вызывающие скуку (Graham, 1988).

Вне зависимости от природы испытываемой к школе антипатии, поддержка сверстников считается определяющим фактором делинквентных последствий. В огромном числе исследований было установлено, что одним из самых сильных предикторов делинквентности у подростков является делинквентность близких друзей. Большинство преступлений несовершеннолетних совершается в группах. В исследовании явок в суд в штате Мериленд, например. Олтман (Aultman. 1980) обнаружил, что примерно две трети преступлений были совершены не в одиночку, преимущественно малыми группами в два-три человека. Однако приговоры в совершении групповых преступлений чаще выносились в отношении ненасильственных деяний по сравнению с насильственными актами (65% против 43), а совершение преступлений в одиночку было больше распространено среди взрослых преступников (Zimring, 1981). В Кембриджском исследовании совершение преступлений в соучастии с другими, включая родных братьев, также было наиболее характерно для более юных делинквентов, причем соучастники обычно проживали рядом друг с другом и близко от места преступления (Farrington, West, 1990). Эта связь делинквентности с групповыми процессами, как считают, отражает более общий переход влияния от родителей к сверстникам с началом подросткового возраста. Однако, как и для случаев семейных и школьных коррелятов, причинный эффект точно не установлен. Неясным остается не только то, как образуются делинквентные группы, но нет также согласия по поводу того, насколько такие группы влияют на склонность своих членов к участию в преступлениях.

В теориях субкультуры предполагается, что делинквентная группа сверстников прямо вызывает делинквентность. Формирование делинквентных дружеских связей рассматривается как результат доступности делинквентных субкультур в ближайшем окружении. Проведенный Харгривзом (Hargreaves, 1980) анализ влияния школы представляет собой один из вариантов субкультурного подхода, хотя доказательства влияния антишкольной, предрасполагающей к делинквентности субкультуры достаточно сомнительны (Graham, 1988). Харгривз также солидаризируется с теорией напряжения, предполагая, что «статусная депривация» мотивирует к антишкольной ориентации и является главным фактором для образования группы, однако другие исследователи рассматривают иные процессы. Например, Голд считает (Gold, 1978), что несоответствие между учебными стремлениями и достижениями связано с отвержением школой и пониженной самооценкой. Антисоциальное поведение является самопрезентацией, передающей послание о неповиновении, которое поощряется сверстниками со схожими проблемами.

Однако, по мнению Паттерсона, отвержение сверстниками агрессивных и неумелых в социальном плане подростков побуждает их присоединиться к сверстникам, находящимся в сходном положении; было установлено, что связь с девиантными сверстниками значимо коррелирует с дефицитарностью социальных навыков (Snyder, Dishion & Patterson, 1986), а также с отвержением сверстниками и неуспеваемостью у мальчиков предподросткового и раннего подросткового возраста (Dishion et al., 1991). С этим согласуются и выводы других исследователей, согласно которым дети, отвергаемые их ровесниками в школе, более агрессивны и деструктивны, а отвергаемые и агрессивные дети чаще имеют проблемы с приспособлением в будущем, в частности встают на криминальный путь (Parker, Asher, 1987).

И все же, если агрессивные дети социально изолированы и не имеют необходимых навыков общения, их отношения с группой сверстников должны бы по идее быть непрочными, что противоречит предполагаемой роли такой группы в возникновении делинквентности. В исследовании на основе самоотчетов, которое касалось связи дружбы и делинквентности (Giordano, Cernkovich & Pugh, 1986), был поставлен вопрос о способности делинквентов формировать дружеские отношения. Как оказалось, большинство делинквентов не были социально изолированными и без труда могли завязывать и поддерживать дружеские связи, тогда как более послушные подростки были наименее привязаны к своим друзьям. Другие авторы полагают, что хотя агрессивные дети менее популярны среди сверстников, они не находятся в социальной изоляции и склонны завязывать дружеские отношения с такими же агрессивными детьми (Cairns et al., 1988). Ходжинс и Мак-Кой (Hodgins, McCoy, 1989) также отметили, что отвергнутые сверстниками, но неагрессивные дети отличались большей дефицитарностью своих социальных интеракций, чем отвергнутые, но агрессивные дети. Таким образом, связи отвержения со стороны сверстников, агрессии и навыков межличностного общения с образованием делинквентной группы нуждаются в дальнейшем изучении.

В теориях социального научения речи о делинквентной субкультуре не идет, однако в них предполагается, что группа сверстников способствует усвоению, началу и поддержанию делинквентного поведения через посредство моделирования и подкрепления одобрением сверстников. Таким образом, делинквентный исход зависит от того, в какой степени девиантные сверстники контролируют источники подкрепления подростка, по сравнению с родителями или соблюдающими правила сверстниками. Было установлено, что делинквенты имеют делинквентных друзей, проводят много времени с ними и участвуют с ними во многих видах отдыха, таких как свидания, шатание по улицам или катание на машинах (Hirshi, 1969; Agnew, Peterson, 1989). Согласно некоторым исследованиям, делинквенты сообщают о наблюдении за их девиантным поведением близкими им по духу сверстниками, которые обеспечивают социальное одобрение такого поведения (Akers et al., 1979; см. также главу 4). Вывод о том, что специфические виды делинквентного поведения, о которых сообщают делинквенты, тесно коррелируют со схожими видами поведения, о которых сообщают их делинквентные друзья, также согласуется с эффектами прямого моделирования (Cogner, 1976).

В теориях субкультуры предполагается, что подростки пассивны при приеме в Делинквентные группы, которые по-своему социализируют их, подготавливая к Делинквентному поведению. Согласно же теории социального научения, подросток активно выбирает себе товарищей на основе личных качеств. Так, те, кто выбирают себе плохо подготовленных к социальной жизни товарищей, сами плохо Подготовлены к ней, что является результатом предыдущего воспитания (Ban-dura, Walters, 1963; Patterson, 1986; Dishion et al, 1991). Это согласуется с традиционным представлением, что межличностная аттракция зависит от воспринимаемых сходств в аттитюдах и поведении. Доказательство того, что имеет место Двусторонний процесс — делинквентные группы выбираются индивидуумами и в то же время вырабатывают у своих членов девиантное поведение, — было предоставлено лонгитюдным исследованием Кендела (Kandel, 1978), который изучал степень сходства в самоотчетах подростковых дружеских пар в том, что касается Употребления марихуаны, политической ориентации, образовательных устремлений и делинквентности. На первичное сходство как детерминанту межличностной аттракции указывал тот факт, что дружеские пары, которые позже распались, Демонстрировали меньше сходства, чем пары, образовавшие со временем крепкие Дружеские связи. Дружеские пары, которые были устойчивыми, демонстрировали больше сходства с течением времени, по-видимому, продолжая оказывать взаимное влияние.

Однако некоторые исследователи доказывают, что группа сверстников не играет никакой роли в формировании склонности к делинквентности, которая складывается до образования группы. Глюк и Глюк считали (Glueck, Glueck, 1950) что делинквентные группы сверстников формируются из «птиц одного полета», равно как и Хирши (Hirschi, 1969) в своей первоначальной формулировке теории контроля предполагал, что девиантные сверстники относительно несущественны для делинквентности. Решающими факторами признавались слабые связи с семьей, отсутствие привязанности и обязательств перед семьей, школой и окружающими людьми, что оставляет подростка «свободным к девиации». Тем не менее позднее Хирши пришел к выводу, что наличие делинквентных друзей увеличивает степень делинквентности даже в случае сильных связей с семьей, и признал, что теория контроля недооценивала влияние делинквентпой группы сверстников.

Непринятие в расчет теорией контроля влияния группы сверстников является отражением допущения о том, что мотивация к делинквентности в объяснениях не нуждается, поскольку главным предиктором девиантности служит степень приверженности общеустановленному порядку. Линден и Хаклер (Linden, Hackler, 1973), однако, продемонстрировали, что уровень делинквентности по данным самоотчетов определялся взаимодействием между конвенциональными связями и связями с девиантными сверстниками. Наиболее высокие показатели делинквентности были у тех, кто имел слабые связи с родителями и нормально ведущими себя сверстниками и сильные связи с девиантными сверстниками; имевшие сильные связи с родителями и нормально ведущими себя сверстниками и слабые связи — с девиантными сверстниками сообщали о наиболее низком уровне. Эти результаты лучше всего согласуются с анализом с позиции теории социального научения, согласно которому мотивация к делинквентности не является неотъемлемой и неизменной частью кого-либо, а зависит от того, какая группа предоставляет социальное подкрепление (Conger, 1976; Elliott, Huizinga & Ageton, 1985).

Объединив теории напряжения, контроля и социального научения, Эллиотт (Elliott et al., 1985) с коллегами пытались доказать, что развитие сильных связей с девиантными сверстниками является наиболее прямой и ближайшей причиной возникновения и поддержания делинквентного поведения. Этому способствуют слабые связи с нормально ведущими себя другими, на ослабление которых в свою очередь влияют состояния напряжения, неадекватная социализация и социальная дезорганизация. Их лонгитюдное исследование делинквентности по данным самоотчетов поддерживает эту модель, свидетельствуя о том, что эффекты переменных напряжения и контроля являются непрямыми и опосредуются влиянием этих переменных на формирование привязанностей к девиантным сверстникам. Выводы Эллиота согласуются с ранее полученными данными, согласно которым девиантные сверстники влияют на делинквентное поведение, но некоторые под ростки при этом более чувствительны к «вербовке» делинквентными группам вследствие неадекватной социализации и фрустраций, испытываемых в семье и школе.

Хотя это исследование, по-видимому, несколько прояснило роль группы сверстников в возникновении и поддержании делинквентности, два вопроса по-прежнему остаются без ответа. Во-первых, насколько группа сверстников составляет необходимое или достаточное условие развития подростковой делинквентности? Как было отмечено ранее, значительная часть делинквентов (хотя их и меньшинство) совершают преступления в одиночку, и Эллиотт с коллегами (Elliott et al., 1985) признали, что их модель объясняла меньший процент дисперсии показателей совершения серьезных преступлений и приема сильных наркотиков по сравнению с объясняемым ею процентом дисперсии показателей общей делинквентности и употребления марихуаны. Хотя группы сверстников могут быть самым распространенным путем к делинквентности, они не обязательно имеют самое большое значение для всех типов преступлений и всех типов преступников. Во-вторых, если те, кто является членами делинквентных групп, уже предрасположены к делинквентности, какой вклад вносит группа сверстников в научение делинквентности, в отличие от простого содействия совершению делинквентных действий? Как предполагают Готфредсон и Хирши (Gottfredson, Hirshi, 1990), группа сверстников может облегчать совершение преступлений, но криминальная склонность, вероятно, является сформированной уже к началу подросткового зраста.

Снижение уровня преступности в период после окончания средней школы коррелирует с переходом от подросткового возраста к взрослости. Обычно принято считать, что это связанный с наступлением зрелости период «исправления» делинквентов, которому способствуют изменяющиеся взаимоотношения. Так, начало трудовой жизни или вступление в брак могут не только уменьшить влияние со стороны прежней группы сверстников, но и усилить приверженность к общеустановленным нормам поведения. И наоборот, безуспешные поиски работы могут поддерживать криминогенные влияния, а потеря работы может привести к финансовым трудностям, которые могут способствовать преступному поведению.

Самый высокий уровень безработицы обычно характерен для групп с наиболее высокими показателями делинквентности, например, бросивших школу юношей и девушек или лиц, живущих в городских трущобах. Тем не менее причинное влияние безработицы на криминальное поведение остается под вопросом. Психологические эффекты безработицы включают депрессию, тревогу и апатию, возникающие, возможно, вследствие снижения самооценки или потери субъективного Контроля над происходящим; естественно, это зависит от возраста и от позиции на рынке рабочей силы. Например, Джексон и Уорр установили (Jackson, Warr, 1984), что безработные мужчины по сравнению с работающими имели более высокие показатели по Опроснику общего здоровья (General Health Questionnaire), оценивающему степень психологической дисфункции. Однако влияние безработицы было слабее у тех, кто недавно закончил школу, и сильнее у тех, кто работал Уже достаточно давно. Финансовые затруднения также являются важным, хотя и менее сильным медиатором.

Насколько такие эффекты способствуют криминальному поведению среди безработных — неизвестно, однако в традиционных криминологических теориях предполагается связь между занятостью и преступлением. Теория напряжения предсказывает, что отсутствие возможностей для трудоустройства порождает фрустрацию и повышает привлекательность преступного образа жизни, а теория контроля рассматривает постоянную занятость как необходимое условие усиления социальной связи за счет повышения «ставок» на подчинение нормам и правилам. Помимо воздействия на склонность к криминальному поведению на индивидуальном уровне, условия рынка труда могут также оказывать непрямое воздействие на уровень преступности за счет влияния на общинные контролирующие органы. Таким образом, безработица может способствовать росту криминальной активности как среди безработных, так и среди работающих (Allan Steffensmeier, 1989). Результаты экономического анализа на основе модели рационального выбора также показывают, что низкая доступность законных видов работ является «рыночным» фактором, который будет увеличивать уровень преступности — альтернативного источника материальных благ (Palmer, 1977).

Однако доказательства связи безработицы с совокупными показателями преступности являются спорными. Аллан и Стефенсмайер (Allan, Steffensmeier 1989) предположили, что существуют другие важные свойства рынка труда в дополнение к уровню занятости и что они по-разному действуют на различные возрастные группы или различные виды преступлений. Они проанализировали связи уровня арестов по данным UCR¹ для четырех видов имущественных преступлений с отдельными индексами условий рынка труда для несовершеннолетних и молодых взрослых. Более высокие уровни арестов оказались связанными с наличием работы (уровнем безработицы) только среди несовершеннолетних. Что касается молодых взрослых, то здесь существенным фактором, влияющим на уровень арестов, было качество работы по найму (низкая оплата, отсутствие полной занятости). Для тех, кто только закончил школу, отсутствие работы как таковой может повысить привлекательность криминальной деятельности, в то время как для молодых взрослых бесперспективная работа за скудное вознаграждение может уменьшить заинтересованность в следовании общеустановленным нормам и правилам.

Доказательства прямого воздействия безработицы на криминальное поведение на индивидуальном уровне также неоднозначны. Эллиотт и Босс (Elliott, Voss, 1974) обнаружили незначительное снижение уровня делинквентности по данным самоотчетов среди бросивших школу молодых людей, которые получили постоянную работу и женились, а в Кембриджском исследовании юноши в возрасте от 15 до 18 лет совершали больше преступлений с целью поправить финансовое положение в периоды безработицы, чем когда они работали (West, 1982). Есть также некоторые основания полагать, что выплаты пособия по безработице только что освободившимся заключенным снижают уровень рецидивизма (Dale, 1976; Rauma, Berk, 1987). Однако, хотя эти данные указывают на то, что опыт безработицы может усиливать мотивацию к совершению преступления или ослаблять контроль, безработица может быть результатом выбора или следствием личных качеств человека. Например, делинквенты не только чаще покидают школу с меньшим количеством знаний, навыков и умений, но также более склонны к развлечениям и менее заинтересованы в получении постоянной работы (Gottfreclson, Hirschi, 1990). В Кембриджском исследовании делинквенты успели сменить много мест работы к 18 годам. В возрасте 32 лет те из них, кто имел судимость, обычно были заняты на низкооплачиваемой работе и имели длительные периоды безработицы, а те, кто постоянно совершал преступления, характеризовались минимально необходимым числом регистрации работы по найму (Farrington, West, 1990). Торнберри и Фарнворт (Thornberry, Farnworth, 1982) также установили, что делинквентность среди молодых взрослых — как официально зарегистрированная, так и по данным самоотчетов — была связана с нестабильностью работы, но не с профессиональным уровнем или уровнем дохода. Следовательно, безработица может влиять на совершение преступлений, но и сама может быть обусловлена влиянием криминальной склонности.

Согласно данным Кембриджского исследования, простое однонаправленное влияние супружества на криминальное поведение маловероятно. Найт, Осборн и Вест (Knight, Osborn & West, 1977) не выявили различий в уровне делинквентности (как официальной, так и по данным самоотчетов в возрасте 21 года) между вступившими в брак и одинокими. Однако вступление делинквентов в брак чаще было связано с незапланированной беременностью, и среди тех, кто имел делинквентную предысторию, большинство жили вместе как муж и жена, но без регистрации брака. Интервью, проведенные с ними через три года (в 24 года), показали, что влияние женитьбы было сведено на нет тенденцией делинквентов жениться на делинквентных девушках и что у вступивших в брак делинквентов вероятность попасть на скамью подсудимых только повысилась (West, 1982). К тому времени, когда участники этого исследования достигли возраста 32 лет, большинство из тех, кто имел судимости, были разведены или жили раздельно либо часто конфликтовали со своими супругами/сожительницами (Farrington, West, 1990). Таким образом, устойчивый брак может оказать положительное воздействие на криминальное поведение либо за счет уменьшения контактов с делинквентными ровесниками или возможностей для совершения преступления, либо за счет увеличения склонности следовать общепринятым правилам и нормам жизни. Однако на устойчивость брака, по всей вероятности, влияет криминальность супругов.

Условия, коррелирующие с делинквентностью, рассматриваются как переменные риска постольку, поскольку пребывание в них увеличивает вероятность криминального поведения. Так как множество людей, прошедших через бедность, разлад в семье и высокоделинквентные школы, не стали делинквентными, встает вопрос о том, что отличает тех, кого можно назвать устойчивыми вопреки неблагоприятным обстоятельствам, от тех, кто тоже уязвим, но поддался им. Противодействие риску может исходить от личных диспозиций, взаимоотношений, системы социальной поддержки или событий, которые взаимодействуют с переменными риска и снижают вероятность делинквентного поступка (Rutter, 1987; Werner, 1989). Например, принадлежность к женскому полу в этом смысле безусловно защитный фактор, а постоянная работа может защитить предрасположенных к делинквентности молодых взрослых от продолжения криминальной карьеры.

Только несколько исследований были посвящены выявлению факторов, которые противодействуют или снижают риск делинквентности среди тех, кто растет в неблагоприятных условиях, например в семьях с делинквентными членами или в криминогенных микрорайонах. К диспозиционным переменным, которые могут выполнять предохранительную функцию, относятся интеллектуальные способности, сильная мотивация достижения и положительная самооценка (см. главу 8), а в некоторых случаях и факторы темперамента. В Кембриджском исследовании те, кто входил в группу риска по делинквентности, но впоследствии не был осужден, обычно имели мало друзей в возрасте 8 лет или не имели их вовсе и в дальнейшем чаще выбирали уединенный образ жизни (Farrington et al, 1988). Защитные процессы неясны, но, по-видимому, включают ограниченное общение с делинквентными сверстниками и меньшее количество возможностей для делинквентных действий, поскольку такие индивидуумы редко выходят из дома по вечерам.

Поддерживающие отношения также могут уменьшать воздействие факторов риска за счет ограничения возможности контакта с делинквентами и подкрепления приверженности к нормальному образу жизни. В неблагополучных семьях, например, материнская любовь уменьшает криминогенные эффекты отцовской агрессии, пермиссивности и нелогичности наказаний (McCord, 1986). В Кембриджском исследовании уязвимые, но наиболее социально успешные дети чаще позитивно оценивались матерями в десятилетнем возрасте (Farrington et al., 1988). Опять-таки, в семьях с делинквентным ребенком неделинквентные сиблинги чаще контактировали со взрослыми, являлись членами клубов и посещали воскресную школу (Reitsma-Street et al., 1985). Защитное влияние значимого взрослого было также установлено Россом и Глейзером (Ross, Glaser, 1972). Они сравнили взрослых афро- и мексикаиоамериканцев, проживавших в гетто, которые имели постоянную работу и избежали проблем с законом, с теми, которые жили по соседству, но были неуспешны в этом отношении. Они нашли различия между группами в аспекте лояльности к двум контрастирующим субкультурам: первая проповедует ценности достижения, работы и принадлежности к «средним американцам», а вторая является уличной культурой силы, насилия и отсутствия долговременных целей. Данные проведенных интервью позволили предположить, что значимой детерминантой принадлежности к первой субкультуре был эффективный родитель или, в некоторых случаях, взрослый вне дома. Схожие факторы отношений отличали матерей из группы риска жестокого обращения с ребенком, но которые обращались с ним нормально, от матерей, жестоко обращавшихся со своими детьми (Egeland, Jacovitz & Stroufe, 1988).

Раттер (Rutter, 1987) отмечает, что многие защитные процессы связаны с ключевыми «поворотными моментами» в жизни людей, открывающими перед ними новые возможности. Например, делинквенты, освобожденные из мест лишения свободы, реже становились рецидивистами, если обосновывались вдалеке от родного дома (Buikhuisen, Hoekstra, 1973). Результаты Кембриджского исследования также свидетельствуют о том, что мальчики, уехавшие из Лондона, впоследствии реже осуждались, чем оставшиеся в нем; их делинквентность по данным самоотчетов также снизилась (West, 1982). Смена окружающей обстановки освободила мальчиков от влияния делинквентных сверстников, и у них также стало меньше возможностей для совершения преступных действий.

Впрочем, станут ли такого рода события действительно вехами в жизни человека, зависит от реципрокного влияния личных качеств и социальных переменных, поддерживающих развитие определенного жизненного пути (Bandura, 1982). Такие двунаправленные влияния были продемонстрированы в лонгитюдном исследовании детей с гавайского острова Кауаи, которым удалось стать законопослушными успешными гражданами вопреки неблагоприятным семейным условиям (Werner, Smith, 1982; Werner, 1989). По сравнению со ставшими делинквентами до 18-летнего возраста, эти устойчивые к неблагоприятным влияниям дети чаще были первыми в семье, более активными и откликающимися на призывы окружающих к общению в период младенчества и уже к 2 годам выглядели более независимыми и уверенными в себе. Они, как правило, получали больше любви и поддержки со стороны родителей, что частично зависело от их способности вызывать положительные реакции со стороны своего социального окружения. Они также чаше имели комплементарные ролевые модели, в частности отцы являлись моделями для дочерей, и устойчивые дети чаще демонстрировали принятие андрогинной половой роли. Став взрослыми, они были больше ориентированы на достижение, демонстрировали интернальный локус контроля и чаще устраивались на требующую квалификации работу. Было также установлено, что делинквенты, не ставшие преступниками во взрослом возрасте, описывались в школе как менее «трудные» и чаще происходили из целых семей.

Хотя исследования защитных факторов проливают некоторый свет на связанные с развитием процессы, участвующие в оптимальном приспособлении, они пока еще не внесли ничего нового в понимание развития криминального поведения и отражают позитивистскую точку зрения на независимые «причины». Раттер и Вернер (Rutter, Werner, 1989) указывают на то, что внимание исследователей должно быть сосредоточено именно на взаимодействии защитных факторов и переменных риска, однако ни одно исследование, проведенное по сей день, не направлялось сколько-нибудь ясной теоретической схемой, позволявшей отделить либо защитные факторы, либо взаимодействующие процессы от огромного числа возможностей. Так, Мак-Корд (McCord, 1986) сообщает о взаимодействиях между семейными переменными, коррелирующими с криминальностью, из чего следует, что некоторые переменные риска практически не дают эффекта в тех случаях, когда отсутствуют другие факторы риска. Например, отсутствие проявлений материнской любви оказывает меньшее воздействие, когда мать уверена в себе и последовательна в применении дисциплинарных мер, однако материнская забота и ласка ослабляют эффекты непоследовательного воспитания. Поскольку факторы, определяемые как защитные, являются простой противоположностью факторов риска, демонстрация таких взаимодействий мало что прибавляет к уже существующим объяснениям.

Понятия «защита» и «риск», которые отражают метафору болезни, также вводят в заблуждение, поскольку они подразумевают, что различные психологические процессы управляют социально нежелательными и ценимыми обществом исходами. Мы ведь не задаемся вопросом о том, что «защищает» от «риска» успешной карьеры. На самом деле, вопрос о том, по каким причинам индивидуумы из очевидно криминогенной среды становятся законопослушными, является частью более общего вопроса о том, какие факторы влияют на жизненный путь людей. Как отмечает Бандура (Bandura, 1982), часто это могут быть случайные встречи, которые в принципе непредсказуемы.

Другие интересные материалы:

Философия как метафармакология
Александр Секацкий – философ, оказавший...

Здравый смысл не предполагает...

Социологические, политологические и идеологические аспекты аддиктологии
«Мы ... совсем не обязаны в области морали...

1. О чем молчат цифры? Зачастую...

Схема "Срыв-выздоровление"
Теренс Т. Горский предлагает нам реальные...

На этой странице размещена...

Крепелин – да здравствует или прощай?
Доклад на конференции «Современная...

Проблемное употребление алкоголя и снижение вреда
Видеоматериалы Всероссийской...

Тут будет видео, не надо убирать...