 |
 |
 |
 |
|
||||||||||||||||||||||
 |
 |
 |
||||||||||||||||||||||||
|
||||||||||||||||||||||||||
|
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
 |
К вопросу реформирования пенитенциарной системы. Мы согласны с Автором, что если срочно не проводить продуманной реорганизации системы уголовных наказаний, то свое торжество юстиции придется справлять на развалинах рухнувшей страны. А так не хочется развалин... К вопросу реформирования пенитенциарной системы. Мы согласны с Автором, что если срочно не проводить продуманной реорганизации системы уголовных наказаний, то свое торжество юстиции придется справлять на развалинах рухнувшей страны. А так не хочется развалин... В. Абрамкин Блестящий анализ, проведенный известным норвежским криминологом Нильсом Кристи, достаточно убедительно показывает, что количество заключенных в той или иной стране зависит совсем не от уровня преступности, как это принято думать, а от довольно сложного комплекса причин, которые напрямую с криминогенной ситуацией в той или стране не связаны (ориентация политиков на популизм или эффективное решение проблемы, наличие определенных корпоративных интересов у бюрократических или промышленных кругов, уровень доверия общества к власти, степень равновесия политических сил и т.п.). В XX столетии в большинстве европейских стран численность тюремного населения изменялась сама по себе, мало завися от криминальных всплесков и спадов. Можно только заметить, что почти для всех стран Западной Европы и Скандинавии (за исключением Финляндии) на протяжении последнего столетия существовал некий рубеж, за который они старались не заходить. Этот рубеж был своим для каждой из стран, но не превышал цифры в 100 заключенных на 100 тысяч населения. Редкие и короткие периоды, когда этот показатель все-таки превышался (максимум — до 150), обязательно сменялись спадом. Рост уровня преступности (в некоторых странах в два с лишним раза за десятилетие), начавшийся в 50—60-х годах, мало что изменил в этой картине. Для “поддержания” оптимального уровня заключенных в период криминальных всплесков в одних странах снижали сроки наказания, в других — частоту применения наказания к лишению свободы, в третьих — использовали и то, и другое. Криминальный взрыв последних десятилетий оказался во многом разрушительным не только для ряда сфер общественной жизни, но и для привычных мифов, иллюзий, надежд на искоренение преступности вообще или, по крайней мере, на возможность контролировать ее уровень путем администрирования, правового регулирования и т.п. Не выдержали проверку практикой прежние представления об устрашающем эффекте уголовных санкций, влиянии неотвратимости наказания на потенциальных преступников и т.п. Попытка же выполнить максималистские требования карательной юстиции (например — изловить, изобличить, наказать каждого правонарушителя) грозила тем, что свое торжество юстиции пришлось бы справлять на развалинах рухнувшего мира, в буквальном смысле старого афоризма. Оставайся в последние три-четыре десятилетия уголовная политика этих стран неизменной, половина работоспособного населения уже давно состояла бы из тех, кто сидит в тюрьме, и тех, кто занят регистрацией, расследованием, рассмотрением уголовных дел, охраной пенитенциарных учреждений и т.п. Можно сказать, что в значительной степени численность тюремного населения зависит от имеющихся у общества ресурсных возможностей. Исключение из этого правила — США. Россия и некоторые другие республики бывшего СССР (Казахстан, Беларусь, Украина) исключением не являются: рекордная численность заключенных здесь достигается за счет сущего разорения собственного народа. На опыт США в борьбе с преступностью очень любят ссылаться многие наши ведомственные юристы и криминологи. Вот, мол, как надо бороться с преступностью. Я оставляю пока в стороне вопрос об эффективности той уголовной политики, которую проводят США. Замечу только, что оценивать эту эффективность имело бы смысл через более продолжительное время, анализируя не общеамериканскую криминальную статистику, а показатели по отдельным штатам. Известно, что рост тюремного населения приводит к вторичному всплеску рецидивной преступности, но не сразу, а спустя 2—10 лет (это зависит от среднего срока тюремного заключения). Вторым исключением был Советский Союз, который поставил, наверное, абсолютный рекорд по части призонизации населения: по оценкам экспертов, около 15% взрослого населения России— это бывшие заключенные. Многомиллионная армия зеков кормила не только себя, но и обеспечивала значительный вклад в ВВП. Советcкая технология функционирования исправительно-трудовых лагерей (с конца 50-х годов — колоний) достаточно подробно описана в литературе: рабский труд заключенных при низком уровне потребления — все это позволяло содержать в ГУЛАГе миллионы людей без особого ущерба (а иной раз и с прибылью) для казны. Количество заключенных никак не было связано ни с состоянием преступности, ни с необходимостью обеспечения безопасности населения, а определялось лишь потребностями и возможностями производственной базы лагерей. В 60—70-х годах произошла очередная экономическая реформа ИТУ: лагерные производства были сориентированы на кооперацию с крупными государственными предприятиями. Это требовало создание колоний с большой (1500—3000) численностью заключенных. Значительная часть ИТК представляет из себя огромный производственный комплекс с промышленными коммуникациями, складами и т.д., к которому примыкает небольшая жилая зона с бараками, набитыми подневольной рабочей силой. С началом экономических реформ в СССР лагерная промышленность стала приходить в упадок, поскольку функционировать нормально она может лишь в условиях жестко централизованной экономики и государственного монополизма. Рабский, принудительный труд не может быть конкурентноспособным в условиях рыночного хозяйства при достаточно высоком уровне развития производительных сил. Во всяком случае, примеры, опровергающие этот вывод, нам не известны. Содержание огромной армии заключенных в США без видимых для благосостояния американских граждан последствий также можно объяснить интеграцией американской пенитенциарной системы в экономику, но по качественно иному варианту. Нильс Кристи так описывает технологию этого включения для США: Американские “тюрьмы — это деньги. Большие деньги. Большие деньги на строительство, большие деньги на оборудование и не меньшие на обслуживание... Даже сравнительно небольшая система федеральных тюрем США обходится в огромные суммы. На ее содержание на 1991 г. запрашивается 2,1 миллиарда долларов... По мере быстрого роста уровня заключенных, исполнение наказаний стало большим бизнесом. Если этот показатель будет продолжать расти теми же темпами, что и в 1980-х годах, то только строительство новых учреждений будет обходиться в 100 миллионов долларов в неделю. В 1990 г. общие капитальные вложения и текущие расходы на местные, штатные и федеральные исправительные системы составили, по оценкам, более 25 миллиардов долларов. Медицинское обслуживание и производство пищевых продуктов для заключенных являются наиболее быстро растущими секторами переживающей бум тюремной индустрии... Пенитенциарная система является наиболее быстро растущим рынком производства продуктов питания. Однако наибольшие прибыли дают строительство и финансирование. За 1991—1992 гг. средняя стоимость койко-места в тюрьмах США составляет 53.100 долларов, увеличившись с 42.000 долларов в 1987— 1988 гг. Неудивительно, что только в области архитектуры тюремных зданий специализируются более сотни фирм, которые зарабатывают от 4 до 6 миллиардов долларов в год, участвуя в строительстве тюрем. Стандарты условий содержания в некоторых из новых тюрем невероятно высоки. Однако потребление находится под полным контролем, что представляет собой окончательное решение древней проблемы индустриального развития. Потенциально опасные группы населения устранены и находятся под полным контролем, служа исходным сырьем для отдельных отраслей того же самого промышленного комплекса, который и сделал их лишними и ненужными по другую сторону тюремной стены. Он сделал их сырьем для тюремной индустрии или, если хотите, захваченными в плен потребителями ее услуг...” Как мы видим, тюремный бум позволил создать огромное количество рабочих мест в промышленности США, тюремная индустрия имеет высокую конкурентноспособность. Но, как не относись к американскому эксперименту, для России повторение опыта США пока невозможно: несмотря на начавшиеся рыночные реформы, российская экономика не имеет таких инвестиционных возможностей, как экономика США. Напомним, что ВВП на душу населения в России по разным оценкам в 5—10 раз ниже, чем в США. И те, кто призывает нас сегодня следовать примеру некоторых штатов Америки, должны четко сказать: у кого они собираются отнимать эти фантастические средства: у пенсионеров? детей? науки? здравоохранения?.. Впрочем, обобрав всех до нитки, мы все равно нужной суммы не наскребем даже для того, чтобы обеспечить возможность простого выживания нынешней полуторамиллионной армии заключенных и сотрудников пенитенциарных служб, я уж не говорю о каких-то стандартах, которые Россия обязалась соблюдать при вступлении в Совет Европы. Судя по программным документам МВД, нам предлагается несколько иное решение: реанимировать лагерную промышленность. Учитывая вышеизложенное, мы должны отдавать себе отчет в последствиях реализации этих предложений. Сделать лагеря вновь самоокупаемыми можно лишь путем воссоздания прежней инфраструктуры и прежних технологий вокруг восстановленной лагерной промышленности. Понятно, что эта дорога ведет к прошлому — к ГУЛАГу. Соблазн решить все экономические проблемы уголовно-исполнительной системы (и не только ее) за счет миллионной армии “бездельничающих преступников” может оказаться одним из сильных аргументов в пользу контрреформ. В случае, если этой опасности удастся избежать, вложенные огромные средства не дадут ожидаемой прибыли, поскольку крупные промышленные комплексы, использующие принудительный труд, как уже отмечалось, в условиях рынка не способны стать конкурентноспособными даже при всех задуманных налоговых льготах. Лагерная промышленность, точно так же, как и убыточные колхозы, будет требовать постоянного дополнительного финансирования для своего функционирования. Кроме того, такой путь преобразований будет сдерживать процесс реального реформирования уголовно-исполнительной системы, ее демилитаризацию, создание пенитенциарных учреждений с небольшой численностью заключенных (до 500 человек). Будет затягиваться и осознание того, что в своем нынешнем виде пенитенциарная система неподъемна для экономики страны. Передача некоторых лагерей на баланс местных бюджетов не решает проблемы: изменение источника финансирования — размера ВВП не увеличит. Цифры начала века дают повод для того, чтобы усомниться в нашей природной жестокости — в России тюремное население тогда было ничуть не большим, чем в маленьких европейских странах. При этом, наша страна по всякого рода гуманностям опережала весь мир на несколько десятилетий. Рекомендация помещать заключенного в отдельную камеру (хотя бы на ночь) появилась у мирового сообщества в 1955 году (Минимальные стандартные правила обращения с заключенными, ООН). В России— не рекомендация. Закон от 11 декабря 1879 года предусматривал: каждому заключенному — по отдельной камере. И не на ночь, а — на круглые сутки. К 1895 году количество одиночных камер было доведено до 6179 (7,5% от общего количества тюремных мест), к 1917 году две трети российских заключенных получили по отдельной и вполне комфортабельной камере, площадью не менее 8 квадратных метров. Но тут случились известные события, в результате которых все царские гуманности были отменены. Результат известен. В 1892 году в Санкт-Петербурге в рамках программы “каждому заключенному — по отдельной камере” была построена тюрьма, получившая название “Кресты”. Не только по тем, но и по нынешним временам это была довольно комфортабельная тюрьма, которая вполне отвечала бы и нынешним европейским стандартам. Сейчас западные эксперты в “Кресты” ходят, как в кунсткамеру: образец для подражания превращен в позор для нашей страны. Посетители, хоть и видят, поверить сами себе не могут: как на этих 10 квадратных метрах могут не просто разместиться, а месяцами-годами выживать по 15—20 человек. Выбросили из прежней одиночной камеры койку и вполне приличную мебель, вместо всех этих царских излишеств — шесть шконок по стенкам да грязный туалет — дырка в полу. “Кормят заключенных в камерах, — пишут эксперты, — в камерах же они испражняются...” Самым удивительным в контексте всех этих исторических сведений является тот факт, что в начале века Россия была в группе самых криминальных стран мира, занимая, например, третье место по уровню убийств (впереди были только Испания и Италия). Уровень (т.е. количество преступлений на сто тысяч населения) убийств в России в конце прошлого века колебался в пределах 10—13 (в новейшее время этот показатель был превзойден только после 1992 года). Тем не менее, наша страна находилась на одном из последних мест в мире по относительному количеству заключенных. Другие интересные материалы:
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
| |||||||||||||||
