 |
 |
 |
 |
|
||||||||||||||||||||||
 |
 |
 |
||||||||||||||||||||||||
|
||||||||||||||||||||||||||
|
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
Таро - руководство по чтению карт и предсказательной практике https://www.chitai-gorod.ru/ купить . Книга 1984 (с иллюстрациями) купить тут
|
"…следует постоянно иметь в виду некоторую двусмысленность, “шизофреничность” объяснения преступности. С одной стороны, рассматривая преступность как социальную конструкцию, мы должны искать объяснение ее существования в деятельности властей, режима, законодателя по конструированию “преступности”. С другой стороны, пока и поскольку за этой относительно искусственной конструкцией скрываются реальные виды человеческой жизнедеятельности (убить или ранить другого, завладеть имуществом другого, обмануть другого с выгодой для себя и т.д.), возможно выявление факторов, условий, обстоятельств, при которых эти виды деятельности будут проявляться с большей или меньшей вероятностью, в большем или меньшем объеме". Я. Гилинский Нам следует набраться мужества для Проблема “причин” возникновения (генезиса), функционирования и изменений объектов исследования – основная и сложнейшая для каждой науки. Не представляет исключения и криминология. Однако в последнее время ученые различных специальностей все чаще отказываются от самого термина “причина” и причинного объяснения своего объекта, предпочитая выявлять факторы, воздействующие на объект исследования, и устанавливать корреляционные зависимости между ними. Это обусловлено рядом обстоятельств. Мир очень сложен, взаимосвязи между системами и их элементами чрезвычайно сложны и многообразны. Очень трудно (а чаще невозможно) выделить причинно-следственную связь из всей совокупности взаимодействий даже в физических и биологических системах, не говоря уже о социальных, тем более, когда сам объект – как преступность – не имеет естественных границ в реальности, а суть социальный конструкт. Неудивительно, что большинство современных зарубежных криминологов отказываются от бесконечного поиска “причин” преступности и их умножения, обосновывая тезис “корреляции против причинности” (correlation versus causation). Вместе с тем, во-первых, выявление факторов, влияющих на уровень, структуру, динамику преступности и ее видов действительно представляет собой важную задачу криминологии. Во-вторых, вся история криминологии есть поиск причин, факторов, обстоятельств, обусловливающих возникновение и изменение преступности и ее видов. В-третьих, именно в процессе такого поиска рождались криминологические концепции и теории, добывался огромный фактографический материал, подтверждающий или же опровергающий те или иные научные гипотезы. В-четвертых, без знания факторов, так или иначе влияющих на “преступность” и ее отдельные виды, невозможна адекватная социальная реакция общества на преступность, более или менее эффективный социальный контроль. Далее мы попытаемся изложить наши представления о генезисе преступности. При этом следует постоянно иметь в виду некоторую двусмысленность, “шизофреничность” объяснения преступности. С одной стороны, рассматривая преступность как социальную конструкцию, мы должны искать объяснение ее существования в деятельности властей, режима, законодателя по конструированию “преступности”. С другой стороны, пока и поскольку за этой относительно искусственной конструкцией скрываются реальные виды человеческой жизнедеятельности (убить или ранить другого, завладеть имуществом другого, обмануть другого с выгодой для себя и т.д.), возможно выявление факторов, условий, обстоятельств, при которых эти виды деятельности будут проявляться с большей или меньшей вероятностью, в большем или меньшем объеме. Поскольку большинство криминологов в прошлом искренне надеялись найти причины преступности как реально существующего феномена, постольку вся (или почти вся) история криминологии есть история попыток установления объективных “причин” искусственного социального конструкта. Наша авторская позиция, столь же относительна и далека от принципиально недостижимой Истины, как и все прочие. С нашей точки зрения, вообще не существует какой бы то ни было единой (пусть “интегративной”) и специфической только для нее причины преступности как социального феномена в силу следующих обстоятельств.
Вместе с тем, оставить преступность без каких бы то ни было объяснений – значит отказаться от криминологии как науки. Разрешение кризисной ситуации – за новой, “сумасшедшей” теорией, которая вышла бы за пределы существующих парадигм криминологии как “нормальной науки” (и потому первоначально была бы категорически отвергнута…). Пока же таковая не появилась (это задача молодых, не отягощенных грузом накопленных знаний), поразмышляем над некоторыми факторами, влияющими на состояние, уровень, структуру, динамику преступности. Впрочем, как и на иные проявления девиантности. Как всякое социальное явление (процесс) преступность не может быть объяснена “из себя самой”, а лишь с позиции социального целого – общества, чью субстанцию образует совокупность общественных отношений. Многие методологические трудности при изучении преступности, пьянства, наркотизма, самоубийств возникают вследствие попытки их исследовать и объяснить как самостоятельные, изолированные феномены. Между тем каждое из этих (и других) социальных явлений, будучи в конечном счете порождением общественной субстанции, социального целого, общества – вплетено в систему общественных отношений данного социума и “переплетено” с иными социальными феноменами, процессами. Это еще один – дополнительный довод в пользу невозможности выделить специфическую причину преступности и только преступности. Конечно, можно извлечь из арсенала криминологии множество факторов, так или иначе воздействующих на состояние и динамику преступности. Это и экономические факторы (от цены на хлеб или на нефть до децильного коэффициента и индекса Джини), и социально-демографические (пол, возраст, социальный статус, этническая принадлежность и др.), и культурологические (принадлежность к той или иной культуре, субкультуре, религиозной конфессии), и даже космические (корреляционные зависимости между уровнем убийств, самоубийств, воровства и солнечной активностью, фазами луны). В результате факторного анализа можно определить и относительный “вес” каждого фактора в “криминогенном комплексе” отдельных видов преступлений. Однако более глубоким нам представляется отыскание “ведущего звена” в “девиантогенном комплексе”, объясняющем преступность наряду с другими проявлениями девиантности. Другая задача – попытаться объяснить, какие факторы при наличии этого “ведущего звена”, “разводят” различные формы девиантности (почему при наличии одних и тех же социальных условий одни совершают преступления, другие спиваются, третьи кончают жизнь самоубийством, а некоторые “уходят” в научное, техническое, художественное творчество). Преступность проявляется через определенные уголовным законом действия, поступки людей. Между тем, все свои действия человек совершает, в конечном счете, ради удовлетворения тех или иных потребностей: биологических или витальных (в пище при чувстве голода, в питье при жажде, в укрытии от неблагоприятных погодных условиях, сексуальных или в продолжении рода); социальных (в статусе, престиже, самоутверждении, самореализации и др.); духовных или идеальных (поиск смысла жизни, цели существования, бескорыстное стремление к знанию, творчеству, служению другим людям). Потребности людей распределены относительно равномерно (в современном развитом обществе люди нуждаются в качественных продуктах питания, чистом воздухе, просторном жилище с водоснабжением и отоплением, в интересной работе, в разнообразном отдыхе и т.д.) и имеют тенденцию к возрастанию (возвышению и расширению). А возможности удовлетворения потребностей – различны, неравны. И хотя определенная степень неравенства зависит от индивидуальных особенностей (ребенок или взрослый, мужчина или женщина, здоровый или инвалид, с высоким интеллектом или не очень), однако главным источником неодинаковых возможностей удовлетворять потребности служит социально-экономическое неравенство, занятие индивидом различных, неоднородных позиций в социальной структуре общества (рабочий или предприниматель, фермер или банкир, школьный учитель или член правительства). Именно от социального статуса и тесно связанного с ним экономического положения (можно говорить о едином социально-экономическом статусе) индивида в решающей степени зависят возможности удовлетворять (более или менее полно) те или иные потребности. Социальную структуру общества изображают обычно в виде пирамиды, верхнюю, меньшую часть которой составляет “элита” общества (властная, экономическая, финансовая, военная, религиозная и т.п.). Средняя – самая значительная по объему часть – “средний класс”. В основании пирамиды, в ее нижней части располагаются низшие слои (малоквалифицированные и неквалифицированные рабочие, сельскохозяйственные наемные работники, так называемый “младший обслуживающий персонал”). За пределами официальной социальной структуры (а иногда в самом ее низу – все зависит от точки зрения исследователя) находятся аутсайдеры, изгои (бездомные, лица, страдающие алкоголизмом, наркоманией, опустившиеся проститутки и т.п.). Совершенно очевидно, что чем ближе к верхушке пирамиды располагаются позиция и занимающий ее индивид, тем больше возможностей по удовлетворению потребностей, чем дальше от вершины и ближе к основанию, тем меньше возможностей. При этом распределение индивидов по тем или иным социальным позициям (“местам”) обусловлено прежде всего независящими к определенному от них (индивидов) факторами – социальным происхождением, принадлежностью классу, слою, группе, и лишь во вторую очередь – личными способностями, дарованием, талантом. Со временем кастовая или средневековая жесткость социальной структуры ослабевает, социальная мобильность растет (“каждый простой американец может стать президентом”), однако статистически зависимость от социальной принадлежности остается. В современном обществе одним из важнейших дифференцирующих признаков является наличие высшего образования. Как заметил однажды Т. Парсонс, человечество делится на две части: окончивших колледж, и тех, кто его не заканчивал. Между тем, стартовые возможности выпускника российской сельской школы и элитной московской гимназии различны, также как стартовые возможности выходца из рабочей или профессорской семьи. Относительная жесткость социальной структуры, ограниченность социальной мобильности в условиях советского государства были эмпирически показаны и количественно оценены в одном из исследований 70-х гг. с нашим участием. А все партийно-советские идеологические славословия по поводу “гегемона” рабочего класса и чиновников – “слуг народа” меркнут перед анекдотами по поводу “гегемона” и предсмертной запиской рабочего Р., покончившего жизнь самоубийством, своему сыну: “Сашенька!.. Шагни дальше отца насколько можешь выше отца по социальной лестнице” (сохранен синтаксис подлинника – Я.Г.). Социально-экономическое неравенство появилось как следствие общественного разделения труда, значение которого для развития общества трудно переоценить. При этом для наших целей следует отметить ряд обстоятельств. Во-первых, одним из важнейших критериев развития системы (в нашем случае - общества), повышения уровня ее организованности служит дифференциация, усложнение структуры, повышение разнообразия составляющих ее элементов. Это особенно важно напомнить сегодня, когда советские завораживающие стереотипы казарменного равенства, всеобщего единомыслия и единодушия преодолены не до конца. Закон необходимого разнообразия У. Эшби действует и в социальном мире. Дифференциация общества как следствие углубляющегося разделения труда есть объективный и в целом прогрессивный процесс. Однако, как все в этом мире, она влечет и негативные последствия. Неодинаковое положение социальных классов, слоев (страт) и групп в системе общественных отношений, в социальной структуре общества обусловливает и социально-экономическое неравенство, различия – и весьма существенные – в реальных возможностях удовлетворить свои потребности. Это не может не порождать зависть, неудовлетворенность, социальные конфликты, протестные реакции, принимающие форму различных девиаций. “Стратификация является главным, хотя отнюдь не единственным, средоточием структурного конфликта в социальных системах”. Во-вторых, главным в генезисе девиантности, включая преступность, является не сам по себе уровень удовлетворения витальных, социальных и идеальных потребностей, а степень различий, “разрыва” в возможностях их удовлетворения для различных социальных групп. Зависть, неудовлетворенность, понимание самой возможности жить лучше приходят лишь в сравнении. На это в свое время обратил внимание еще К. Маркс: “Как бы ни был мал какой-нибудь дом, но, пока окружающие его дома точно также малы, он удовлетворяет всем предъявляемым к жилищу общественным требованиям. Но если рядом с маленьким домиком вырастает дворец, то домик съеживается до размеров жалкой хижины”. Более того, “как бы ни увеличивались размеры домика с прогрессом цивилизации, но если соседний дворец увеличивается в одинаковой или же еще в большей степени, обитатель сравнительно маленького домика будет чувствовать себя в своих четырех стенах еще более неуютно, все более неудовлетворенно, все более приниженно”. Так что по-своему правы были наследники Маркса, возводя “железный занавес” вокруг нищего СССР и выпуская за его пределы только самых проверенных, надежных, “идейных” или зависимых. Социальная неудовлетворенность, а, следовательно, и попытки ее преодолеть, в том числе – незаконным путем, порождается не столько абсолютными возможностями удовлетворить потребности, сколько относительными – по сравнению с другими социальными слоями, группами, классами. Вот почему в периоды общенациональных потрясений (экономические кризисы, войны), когда большинство населения “уравнивалось” перед лицом общей опасности (когда происходила ломка “перед лицом смерти всех иерархических перегородок”), наблюдалось снижение уровня преступности и самоубийств. Интересные результаты были получены в исследовании под руководством А.Б. Сахарова социальных условий в двух регионах России: “было установлено, что более неблагополучное состояние преступности имеет место в том из сравниваемых регионов, где материальный уровень жизни населения по комплексу наиболее значимых показателей (средняя заработная плата, душевой денежный и реальных доход и т.д.) лучше, но зато значительнее контрастность (коэффициент разрыва) в уровне материальной обеспеченности отдельных социальных групп. В то же время в регионе с меньшим уровнем преступности материальные условия жизни были хотя и несколько хуже, но более однородны и равномерны. Иными словами, состояние преступности коррелировалось не с уровнем материальной обеспеченности, а с различиями в уровне обеспеченности: с размером, остротой этого различия”. Исследование преступности в динамике за ряд лет подтвердило зависимость уровня преступности от увеличения/уменьшения разрыва между потребностями населения и степенью их фактического удовлетворения. Степень неравенства, разрыва между элитой и аутсайдерами лишь отчасти оценивается такими экономическими показателями как фондовый или децильный коэффициент дифференциации (соотношение доходов 10% самых богатых и 10% самых бедных слоев населения) и коэффициент концентрации доходов – индекс Джини. Поэтому, в-третьих, все более тревожным и девиантогенным представляется наблюдающееся с конца ХХ в. углубление степени социально-экономического неравенства обществ и социальных групп. Сформировался круг высокоразвитых государств, стран “золотого миллиарда” и увеличивается разрыв между этой группой стран и остальным миром. Растет пропасть между “включенными” (inclusive) и “исключенными” (exclusive) - как странами, так и социальными слоями, группами, отдельными людьми. Процесс глобализации лишь усиливает эту тенденцию. Ясно, что “исключенные” – социальная база девиантности. Итак, с нашей точки зрения, важным (важнейшим? основным?) криминогенным и девиантогенным фактором служит противоречие (“напряжение”, strain) между потребностями людей и реальными возможностями (шансами) их удовлетворения, зависящими, прежде всего, от места индивида или группы в социальной структуре общества, степень социально-экономической дифференциации и неравенства. Для полноты картины нельзя не сказать, что социальная дифференциация, социально-экономическое неравенство и наличие аутсайдеров, “исключенных” служат… источниками прогресса и двигателями истории. Действительно, существование социальных групп разной степени удовлетворенности наличным бытием, конкуренция, рынок труда (с неизбежно присущей ему безработицей – “исключенными”), вообще разнообразие социальных слоев, групп с различными интересами (добиться большего, удержать свои позиции, переменить условия жизни к лучшему) и обеспечивают изменения, развитие производства, экономики, культуры. Всеобщее “равенство” приводит к стагнации, прекращению изменений и, в конечном итоге, к гибели общества (всеобщее равенство достижимо лишь на кладбище). Девиантность, порождаемая противоречием между потребностями массы людей и неравенством возможностей их удовлетворения, может проявляться как в негативны формах (преступность, наркотизм, пьянство и т.п.), так и в позитивных – социальное, научное, техническое, художественное творчество (вспомним “реформаторов” Р. Мертона). Ибо и те, и другие девиации служат средством (“годным” или “негодным”, с точки зрения общества) разрешения противоречия, изменения социальной структуры (вертикальная социальная мобильность). Другой вопрос – соотношение, пропорции негативных и позитивных девиаций. Преобладание позитивных (творчество) ведет к прогрессу общества, разгул негативных – к его деградации. А на уровне индивидуального поведения события разворачиваются следующим образом. Противоречие между наличными потребностями индивида и реальными возможностями их удовлетворения, нередко воспринимаемое как неизбежное, оправданное (“всяк сверчок знай свой шесток”), а то и неосознаваемое, может актуализироваться и усугубляться несоответствием объективных личностных свойств индивида (интеллектуальный уровень, физические, волевые и эмоциональные характеристики, образование, профессия, квалификация и т.п.) требованиям занимаемой социальной позиции – “социальной неустроенностью”. Социальная неустроенность вероятна, когда индивид занимает позицию “ниже” своих объективных возможностей (примеры из недавнего прошлого: талантливый человек - художник, поэт, ученый на должности сторожа, истопника), “выше” своих возможностей (посредственность в министерском кресле) или же находится “вне” официальной структуры общества. Во всех этих случаях наблюдается, очевидно, и “рассогласование статусов”, предложенных Л.И. Спиридоновым в качестве причины покушения индивида на существующий порядок. Возможно также, что личностные особенности и занимаемая социальная позиция совпадают (малообразованный, малоквалифицированный, с не очень высокими интеллектуальными задатками человек работает подсобным рабочим), но сама позиция является “устаревшей”, отмирающей в условиях развитого общества. Социальная неустроенность может не осознаваться индивидом или, будучи осознана, проявляться психологически как неудовлетворенность. Индивид, находящийся в состоянии социальной неустроенности, будет стараться преодолеть ее – либо активной “позитивной” деятельностью (повышение образовательного и профессионального уровня, приобретение второй профессией, овладение иностранными языками, изобретательство, рационализаторство и т.п.), либо активной нежелательной для общества деятельностью, в частности преступной. Не сумев активно преодолеть неустроенность (мертоновская “двойная неудача”), индивид может либо смириться, либо найти утешение в алкоголе, наркотиках, либо решиться на самоубийство. Социальная неустроенность (в случае занятия индивидом позиции выше его объективных данных), а также безграничность социальных и идеальных потребностей, их принципиальная “неутоляемость” объясняют, с нашей точки зрения, и “беловоротничковую”, элитную преступность. В случае нахождения на позиции выше своих объективных возможностей чиновник высокого ранга, менеджер, иной руководитель будут предпринимать усилия, чтобы сохранить позицию, а то и подняться выше, используя все доступные, в том числе нелегальные, способы (подкуп, подлог, устранение конкурентов и т.п.). Кроме того, и среди тех, у кого “все есть”, существуют непонятные для “простых людей” конкуренция, зависть, соперничество, приводящие к “престижному”, избыточному потреблению, так хорошо описанному Т. Вебленом. Следует, однако, заметить, что неуемное стремление к наживе и избыточное потребление присущи не лучшим представителям элиты. Неразумное сверхпотребительство “верхов”, обеспечиваемое нелегальными, чаще всего в ущерб остальному населению, средствами, рано или поздно может обернуться против них: “Чем больше неимущие группы сомневаются в законности существующего распределения дефицитных ресурсов, тем вероятнее, что они должны будут разжечь конфликт”. При этом “чем более жесткой является социальная структура, тем меньше в ней будет институционализированных средств, позволяющих гасить конфликты и напряженность, тем острее будет конфликт”. В отечественной криминологической литературе нередко потребности подразделяют на нормальные или естественные и ненормальные или извращенные. После чего утверждается, что в основе криминального поведения обычно лежат извращенные потребности. Представляется, что такое деление излишне аксиологично и недостаточно корректно. Потребности “нейтральны”, они не могут оцениваться как “хорошие” (естественные) или “плохие” (извращенные). Способы, средства их удовлетворения могут признаваться желательными, допустимыми или недопустимыми, с точки зрения общества, государства. Очевидно любая, самая “естественная” потребность может быть удовлетворена с помощью как легальных, так и нелегальных средств (продукты в случае голода можно купить, попросить или украсть; для отдыха, снятия напряжения можно пойти погулять, поплавать, почитать книгу или же напиться и учинить драку). “Не существует потребностей хороших и плохих, низших и высших, разумных и неразумных. Все основные потребности органически присущи каждому человеку: их нельзя ни уничтожить, ни искусственно насадить. Разумными и неразумными, возвышенными и низменными могут быть только формы удовлетворения этих потребностей”. Особое криминологическое значение имеют социальные потребности (точнее, их неудовлетворенность, нужда) – в статусе, престиже, самоутверждении. Витальные потребности, во-первых, ограничены, “конечны”, имеют естественный предел (сытому человеку не надо думать о еде), во-вторых, в современных развитых странах относительно легко удовлетворяются. Социальные же и идеальные потребности безграничны, для их удовлетворения требуется больше сил, возможностей, благоприятных условий. Между тем, именно неудовлетворенные социальные потребности, в частности, в самоутверждении нередко приводят к преступному насилию или же к ретретистским формам девиантного поведения (пьянство, наркотизм, самоубийства). Несвершение, нереализованная потребность в самоутверждении приводит в конечном итоге к фрустрации, кризису личности, девиантным проявлениям. Нелишне заметить, что роль “социальных” потребностей велика и в детерминации поведения стадных животных. Так, среди них идет борьба за “статус”, ранг, положение в “обществе” себе подобных. “Высокий ранг в группе обеспечивает преимущественный доступ к пище, местам отдыха и самкам” (почти как у людей…). В ряде случаев ранг определяется с момента рождения. Когда вылупливаются цыплята домашней куры, они сразу же “определяют” свой ранг. Цыпленок первого (высшего) ранга впредь может клевать всех братьев и сестер, его же – никто из них. Цыпленок второго ранга может клевать всех остальных, кроме цыпленка первого ранга, и т.д. (американские исследователи используют понятие “теория клевков” - кто кого вправе “клевать” в человеческом обществе). В других случаях ранг зависит от “социального происхождения”: “У резусов (порода обезьян – Я.Г.) сыновья высокоранговых матерей имеют шанс занять более высокий ранг”. Экспериментально было показано, что если в стаде обезьян самца первого ранга начать кормить после других членов семейства, пусть также обильно и вкусно, как он привык, он проявляет все признаки стресса, фрустрации, невроза вплоть до инфаркта миокарда. Не меньшее значение имеет потребность в “знаниях”, “информации”, “самоутверждении” животных, проявляющаяся как в борьбе за статус (ранг), так и в повышенной поисковой активности некоторых особей (“исследователей”, “первопроходцев”). Так, в семействе крыс, помещенных в идеальные условия с изобилием пищи, наличием тепла, света, мягкой подстилки (“крысиный рай”), всегда находились особи (примерно одна треть), которые не довольствовались столь санаторно-курортными условиями и в поисках неведомого устремлялись в темные, холодные, полные опасности территории “крысиного ада” (примыкающие к “раю”), получали там удары током, повреждения острыми предметами, но, передохнув в “раю”, вновь и вновь упорно отправлялись “на разведку” в “ад”. Как тут ни вспомнить покорителей горных вершин, полюсов Земли, глубин океана и просто мотогонщиков. Изложенные соображения позволяют придти к выводу о профилактических возможностях “канализирования” социальной активности в социально приемлемых формах (идея “баланса социальной активности” и возможности “канализирования” активности были нами высказаны еще в 70-80-х гг.). Так, “в зависимости от способов и средств удовлетворения присущая подростку потребность занять определенное место в группе сверстников, утвердить себя среди других, а, следовательно, и в своих собственных глазах может трансформироваться в общественно полезную деятельность – учебу, изобретательство, спорт и т.п. или в хулиганские действия, кажущиеся "немотивированными"”. Вот почему “первейшая задача воспитания заключается в таком канализировании потребностей, которое способствовало бы максимальному раскрытию способностей личности, ее развитию… Канализация удовлетворения потребностей в желательном для общества направлении достигается двумя путями: 1) непосредственным воздействием на сознание и подсознание субъекта с помощью имитационнного воспроизведения поведенческих эталонов и 2) через вооружение субъекта социально ценными способами и средства удовлетворения его потребностей”. Мы рассмотрели более или менее вероятные источники (“девиантогенный комплекс”) девиантности и девиантного поведения. Остается рассмотреть вопрос, почему одни и те же девиантогенные факторы оборачиваются то преступлением, то самоубийством, то уходом в алкоголь или наркотики. И здесь нам придется от социетального уровня спуститься на уровень личностный, индивидуальной психологии (не забывая и о роли Его Величества Случая). Итальянский писатель Чезаре Павезе, покончивший жизнь самоубийством, как-то заметил: “Самоубийцы – робкие убийцы”. Иначе говоря, при наличии одной и той же конфликтной ситуации “робкий” убьет себя, “храбрый” - другого. Как поведет себя тот или иной конкретный индивид под воздействием определенных обстоятельств (“социальной неустроенности”, например) в значительной степени зависит от комплекса личностных особенностей: характера, темперамента, интеллектуальных, волевых, эмоциональных особенностей, условий социализации, воспитания, образовательного уровня и т.п. Сказанное относится в равной степени и к генезису позитивных девиаций, творчества. Ж.-П. Сартр писал: “Гений не дар, но выход, который придумывают в отчаянных случаях”. Как поведет себя человек в “отчаянных случаях” (сделает открытие, или сопьется, или пырнет кого-нибудь ножом) - зависит от множества обстоятельств. А вот еще возможные “варианты” исхода в тяжелой жизненной ситуации: “говорят: если бог хочет сделать гения, он берет десяток талантливых и – бросает в огонь для закалки, как кувалдой, бьет их горем по голове, истязает всячески. Расчет у мудрого господа прост: трое – свихнутся, трое – сопьются, трое – удавятся, а один – авось да выдюжит, и получится из него – Достоевский!”. Напомним, кстати, что Ф.М. Достоевский был приговорен к смертной казни по делу петрашевцев (1849) с последующей заменой наказания. И все же тонкие механизмы разведения различных форм девиантности на личностном уровне, взятые в массе, позволяют находить определенные социальные закономерности. Некоторые эмпирические данные “разведения” преступлений, самоубийств, алкоголизма во времени и пространстве города были получены нами еще в 70-е гг. Более поздний сравнительный анализ смертности от убийств и самоубийств в различных странах привел нас к гипотезе о зависимости соотношения в уровня (расчете на 100 000 жителей) убийств к уровню самоубийств от степени “цивилизованности / социальности” общества. Общий вывод – чем цивилизованнее общество, тем ниже значение этого показателя (“индекса насилия”). Иначе говоря, граждане цивилизованного общества в критических ситуациях скорее убьют себя, чем другого. Остается еще раз напомнить, что проблема генезиса преступности и иных форм девиантности чрезвычайно сложна и все высказанное в этой главе – скорее “информация для размышления”, нежели ответ на вопрос. Другие интересные материалы:
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
| |||||||||||||||
