НарКом - Уличные дети - метафора, синдром бродяжничества или группа риска

В настоящей статье автор, опираясь на собственный опыт работы с безнадзорными и беспризорными детьми в Санкт-Петербурге, учитывая данные предшествующих и современных исследований, рассматривает некоторые аспекты феномена «уличные дети».

При рассмотрении проблем так называемых «уличных детей» разночтения начинаются уже с формулировок и интерпретаций в описаниях эмпирической реальности. Заметный разброс мнений в оценках масштаба явления, его генеза, характеристик, а также расхождения в оценке прогноза и тенденций, наблюдается, прежде всего, в публикациях, отражающих состояние общественной дискуссии по этому вопросу. Тогда как в научной (или научно-популярной) литературе, на наш взгляд, отмечается преобладание либо отчетов, стереотипно воспроизводящих результаты редких и точечных исследований (как правило, стационарных), либо работ, мало согласующихся между собой по причине использования различных подходов, методологической базы и лексикона.

Между тем, хотя масштаб явления заметно снизился и за период с начала 90-х по сегодняшний день приобрел качественные и структурные изменения, значимость феномена для человека и общества, неоспоримо признается важной и актуальной, и, следовательно, требующей быстрого применения адекватных и эффективных мер социального контроля.

Но примечательно, что при таком консенсусе, почти в каждой серьезной работе авторы считают необходимым пояснить, что же они понимают под термином «уличные дети». Проблема с формулировками не имела бы существенного значения, представляй она лишь академический интерес. Но прикладной смысл в решении этой задачи обнаруживается, если признать, что дети, растущие «сами по себе» вне семьи, вне поддержки, опеки и контроля со стороны социальных институтов, - это аномалия для любого человеческого общества, и что таковая аномалия не нова и в том или ином объеме существовала всегда.

Однако естественным и очевидным результатом такого признания является понимание необходимости в организации и проведения регулярной работы в самих общественных институтах с целью снижения распространенности аномалии или компенсации вызываемых ею негативных последствий. И если дискуссии по поводу доминанты государственного патернализма, скажем, в области регуляции экономической деятельности человека обоснованы, то сбалансированное и согласованное взаимодействие как государственных, так и общественных структур в решении этих задач, нам представляется, бесспорно, единственно эффективной стратегией. Ибо ни эволюционно-либеральными, ни репрессивными способами с этой аномалией совладать невозможно. Примером сложности и неоднозначности проблемы служит как разносторонний мировой реальный опыт, так и классическая художественная литература.¹

Как известно, в результате значительных изменений, произошедших в мире и нашей стране за последние двадцать лет, массивные сдвиги в социально-экономическом устройстве нашего общества сопровождались многими кризисными социальными явлениями, из которых для нас в данном случае важно отметить, прежде всего, деградацию института семьи. Потрясение устоев семьи и как общественного института, и как «ячейки» во многих аспектах ее существования и функционирования привело к появлению многочисленных фактов по всей стране, когда дети стали чаще покидать семьи сначала временно, а затем все глубже погружаясь в стихию уличной жизни больших городов. Коллапс и бездействие государственных институтов, осуществлявших прежде функции регуляции и контроля в сферах образования, здравоохранения и права, прямо повлияло на распространение этого явления.

В конце 80-х общество в ожидании восстановления порядка либо по инерции апеллировало к власти, либо надеялось на скорые эволюционные перемены к лучшему. Но в начале 90-х, когда появились целые сообщества «детей улиц» и когда выживание стало первоочередной задачей всех и каждого, спонтанно возникли неформальные объединения граждан (граждан, скажем, со специфическим мировосприятием), заместивших прежние формы опеки детей. Впоследствии при финансовой поддержке исключительно иностранных организаций и посильному вкладу отдельных соотечественников, а также некоторых старых и новых государственных и частных организаций² таких объединений становилось на порядки больше и проблема «уличных детей» стала предметом рассмотрения, изучения, диспутов и практической работы.

Будучи вовлеченными в эти процессы с самого начала, участвуя в многочисленных собраниях по этой теме, мы отметим, что и тогда, когда предмет казался более очевидным, не удавалось прийти к согласию во взглядах на природу явления, на методы эффективной работы.

В точках зрения царило большое разнообразие, и использовались до крайности различные основания в изучении и классификации явления, что отразилось в разнобое понятий. Достаточно привести ряд активно использовавшихся терминов - уличные дети, дети улиц, беспризорники, дети-дезадаптанты, девианты, дети и подростки, вовлеченные в уличную жизнь, дети групп социального риска, социальные сироты (это не считая литературных эпитетов). Детей, мигрирующих в крупные города из провинции, предлагалось именовать транзитными. Сейчас в ходу термины, например, - дети, оставшиеся без попечения родителей и лица из их числа, дети, оказавшиеся в трудной жизненной ситуации.

Калька с английского или немецкого - street kids, strassenkinder, children at risk - позволила использовать хоть какое-то обозначение. И хотя даже при минимально тщательном рассмотрении структуры и характеристик явления уже становилось понятным, что оно не монолитно, а крайне разнообразно по формам, проявлениям, этиологии, термин «уличные дети» стал применяться в отношении феномена в целом. Несмотря на то, что, по нашему мнению, оснований для его употребления не больше, чем у понятия, обозначающего «неопрятно одетого ребенка, гуляющего без дела по улице большого города без сопровождения взрослых», мы воспользуемся им, хотя и условно, нестрого, далее без кавычек.

Следует отметить, что часто звучащее «беспризорники», «беспризорные дети», на наш взгляд, - архаично не только этимологически, но и феноменологически никоим образом не соответствует современным реалиям, исчерпав свое содержание в 20-х годах прошлого века. Помимо «лингвистической чистоты» мы видим в этих акцентах практический смысл. Дело в том, что, на наш взгляд, слово «беспризорник» вызывает неадекватные сегодняшнему дню ассоциации³ не только с конкретным историческим периодом, но и, неизбежно, с определенными стратегиями практической работы, возможно, бывшими эффективными в соответствующее время, но бесполезными сейчас.⁴

В последнее время, кроме того, что собрано немало разрозненных эмпирических данных об уличных детях, накоплен разнообразный опыт практической работы, несмотря на актуальные трудности, все чаще происходит обращение к опыту исследователей из предшествующего и современного ученого сообщества и даже появляются статистические данные, хотя бы не противоречащие реальности.

Но наряду с этим, например, представленные в разное время различными ведомствами и организациями цифры оценки количества уличных детей, расположены в недопустимо широком диапазоне и на сегодняшний день разнятся от 600 тысяч до 4- 6 миллионов по России.⁵ Понятно, что не существует удовлетворительной методики подсчета такого «текучего материала». Но заявляющим подобное можно было бы предварительно произвести несложные сопоставления. На сегодня в России зарегистрировано около 30 миллионов несовершеннолетних. В возрасте от 6 до 16 лет - пусть 20 миллионов. Таким образом, если верить энтузиастам, каждый пятый или даже каждый третий встреченный на улице ребенок-подросток - это Оливер Твист, Гаврош, Холден Колфилд или бедняга из «детей подземелья», отчаянно борющийся за выживание во враждебном мире. Возможно, такое количество «генералов песчаных карьеров», объединенных в группы, прячутся в потаенных фавелах, но это представляется чрезмерным допущением.

В чем, по нашему мнению, не было и до сих пор не существует разногласий, так это в оценке феномена, как «социальной девиации», в понимании, предложенном проф. Гилинским Я.И., согласно которому - это «социальное явление, выражающееся в относительно массовых, статистически устойчивых формах <…> деятельности, не соответствующих <социальным> нормам и ожиданиям»⁶ (разрядка и курсив наш. - А.С.).

Расхождение в публикуемых цифрах, на наш взгляд, коренится как раз в упомянутой относительности, и не только массовости, а всего, что так или иначе связано с уличными детьми, а если брать шире, то с детьми вообще. Например, в возрастной психологии известно понятие гетерохронности развития (неравномерного по времени созревания различных психических функций), когда психологическая зрелость не всегда совпадает с юридическим совершеннолетием. Затем. Как толковать и применять право на неприкосновенность личной жизни ребенка, зафиксированное в Декларации прав ребенка, подписанной Российской Федерацией и обязанной ее соблюдать и отчитываться перед UNICEF? Коллизии, связанные с применением этой нормы на практике, может вообразить себе каждый родитель (даже японский⁷), не говоря уже о медиках, педагогах, социальных работниках. Нет сомнений, что это право обоснованно, но также нет сомнений в том, что оно не абсолютно. Примеры, подчеркивающие относительность, можно приводить и далее, вспоминая физиологическую акселерацию- ретардацию, возраст согласия, возрастной порог наступления уголовной ответственности, проблемы дееспособности выпускников детских домов, проблемы, связанные с ювенальной юстицией, с исполнением Федерального Закона о психиатрической помощи и прочее.

Но лавирование между позитивизмом с одной стороны и релятивизмом с агностицизмом с другой, на наш взгляд, занятие хоть и изнурительное, все же представляет собой единственную альтернативу крайностям в виде сциентизма и эзотерики. Как видно, трудности в изучении настоящего предмета далее продолжаются в поиске методологической базы. Мы сочли важным упомянуть об этих затруднениях, потому что до сих пор нередко предлагаются радикальные методы решения проблемы, тогда как таковые не менее бессмысленны, чем камлания фаталистов и сектантов.

В этой связи примечательна история одного высказывания. В завершении своего доклада на VI Международном конгрессе «Уличные дети и мобильная работа с молодежью» (СПб, 1998) акад. Реан А.А. подчеркнул необходимые качества, требующиеся специалисту при работе с «уличными детьми и с детьми групп риска» - это любовь, забота, ответственность. Спустя два года на следующей международной конференции этот замечательный девиз был им повторен, но с необходимым для полноты добавлением - «Любовь, ответственность, забота и профессионализм», - по нашему убеждению, исчерпывающее руководство!⁸

В дисциплинах так называемого «человеческого цикла» невозможно обойтись без принципа комплексности, как в исследованиях, так и на практике. Принцип столь же бесспорный, сколь и трудноисполнимый.⁹

И все же, в работе с уличными детьми наиболее эффективны, на наш взгляд, такие подходы, как клинический, психологический и социологический (криминологический). Именно в рамках перечисленных дисциплин выработан достаточно адекватный, и что немаловажно, проверенный инструментарий. Хотя предлагаемый выбор гораздо шире: существовали попытки рассмотрения данной проблемы с позиций философско-антропологических, политологических, религиозно-мистических, эволюционно-биологических, есть даже мембранологический подход к индивидуальности в рамках нейрокриминологии¹⁰ и др.

Сочетание вышеназванных подходов (клинического etc.) - актуальная задача. Что же касается проблем при практической реализации принципа комплексности, то, во-первых, есть основания полагать, что эти затруднения удастся преодолеть, а во-вторых, признание этого принципа хотя бы в методологии должно сдерживать рост числа совсем уж диковинных синкретических компиляций.¹¹

В практике адекватность подхода, на наш взгляд, определяется не объяснительными схемами, недостатка в которых никогда не было, а прямо зависит от результативности применяемых мер воздействия и возможности предоставить достоверные прогностические оценки.

Разумеется, внутри самих дисциплин продолжает существовать масса дискуссионных вопросов. Они хорошо известны. Достаточно, например, напомнить, что в медицине одной из самых важных теоретических проблем является вопрос, в частности, о психической норме, патологии, болезни, психическом здоровье. Нозологические знаки и их значения определяются крайне нестрого, существует одновременно несколько терминов: болезнь, патологический процесс, патология, заболевание, болезненный процесс, нозологическая форма, нозологическая единица, функциональное расстройство, расстройство паттернов функционирования. К этому можно добавить ряд комплексных теоретических проблем, в центре которых - модели болезни, концепции личности, механизмы поведения, синдромальный анализ, функциональный диагноз, коморбидность, патоморфоз etc., - и это далеко неполный перечень вопросов, требующих своего разрешения (см.: Попов Ю.В., Вид В.Д. в кн. «Современная клиническая психиатрия»; Тарасов К.Е. et al. «Логика и семиотика диагноза»).

Цитаты из обстоятельного обзора в монографии проф. И.Н. Гурвича показывают актуальные проблемы клинического подхода в изучении поведения подростков. Автор, во-первых, отмечает, что во второй половине XX века «наиболее превалентные виды патологии <...>, имеют своей важнейшей отличительной особенностью высокий удельный вес поведения индивида, как фактора риска развития заболевания». К тому же «по мере включения в сферу психиатрии пограничных форм расстройств, "малых" психических и поведенческих нарушений, транзиторных расстройств, свойственных особенно подростковому возрасту, интуитивно ясные прежде границы понятия душевной болезни стали стираться». И далее: «Парадоксальность клинико-феноменологического описания переходных состояний в континуальной модели между нормой и патологией заключалась в том, что они квалифицировались как "норма", а описывались в терминах психопатологии» (Гурвич И.Н. Социальная психология здоровья, 1999, разрядка и курсив наш. - А.С.). Указанные проблемы свойственны и современным реалиям.

В психологической науке о кризисе говорят с самого ее зарождения как научной дисциплины. Косвенным признаком этого является многочисленность разнообразных психологических концепций, о которых известно и не психологам. Но кризис кризисом¹², а все же сводить разнообразие психологических феноменов к физиологии - это другая крайность. Немного оптимизма для психологов в этой неопределенности добавляет старое высказывание Ж. Пиаже: «Совершенно непонятно, каким образом нейрофизиология сможет когда-либо объяснить, почему 2 и 2 составляют 4…» (Piaget J., 1946/1994), и убежденность проф. Аллахвердова В.М. в том, что «поиск общих закономерностей в различных областях психологии возможен».¹³

Не погружаясь в детали дискуссий, например, о разграничении предметной области психопатологии и патопсихологии, опуская также обзор различных психологических направлений, отметим, что, по мнению некоторых авторов, клинико-психологическая фаза в истории психологии «возникла, как стремление лечить и корригировать отклоняющиеся формы поведения»¹⁴. И за десятилетия в рамках именно медицинской (клинической) психологии выработано достаточно методов, успешно используемых в работе в области дизонтогенеза (аномалий развития) и нарушений поведения.

В социологии пестроту концепций, касающихся рассматриваемой темы, характеризует следующий и неполный ряд направлений в теориях социальных отклонений: биологическое, социологическое, культурологическое, конфликтологическое, стигматизационное, социально-психологическое, синтезированное. В классификациях девиантного поведения различных авторов, показанных в монографии Карпинского К.В. (Психологическая коррекция смысловой регуляции жизненного пути девиантной личности. - Гродно: ГрГУ, 2002), рассматриваются первичные и вторичные девиации, вынужденные и добровольные, негативные и позитивные etc. девиации.

С понятием девиантное поведение связывают термины, подчеркивающие разрушительность девиаций для личности и социальной системы: маргинальность, социальная аномалия, социальная патология, социальная деформация, социопатия, диссоциальность, асоциальность, антиобщественное поведение, метапатология; акцентирующие созидательность некоторых социальных отклонений такие понятия, как социальная инновация, социальная мутация, социальное творчество. В рамках криминальной патопсихологии, юридической психологии, в практике судебной психолого-психиатрической экспертизы, где используются дополнительные критерии классификации нарушений поведения (юридический критерий, критерий вменяемости), принято выделять криминальное, делинквентное, виктимное поведение.

Располагая таким инструментом как естественнонаучный эксперимент, перечисленные дисциплины обладают еще и дополнительным критерием истинности гуманитарных наук - это мнение научного сообщества.¹⁵ Несмотря на все спорные вопросы, существуют общепринятые правила психологических и социологических исследований, правила классификации и типологии, а в медицине помимо национальных актов есть рекомендательные документы ВОЗ ООН и, например, консенсусные - МКБ-10.

Кроме упомянутой относительности при дальнейшем рассмотрении материала бесспорным оказывается и факт многоуровневости (полиэтиологичность, мультиказуальность, мультимодальность) природы феномена уличные дети. Разночтения и разногласия в этом вопросе отмечаются и в определениях этиопатогенетических характеристик, и системообразующих (биологических, психологических, социальных) факторов, и ведущего симптомокомплекса и пр.

Так, например, по сообщению П. Серхио в клинических исследованиях у более 70% детей (7- 14,5 лет) с синдромом уходов и бродяжничества диагностируется малопрогредиентная шизофрения, у 30% - резидуально-органическое поражение ЦНС, у 100% - патологии влечения и парафилии¹⁶. Тогда как в выводах исследования подростковой девиантности сообщается, что «основные предпосылки формирования тяжелых форм подростковой девиантности… в незначительной мере связаны с конституционально-генетическими и органическими факторами»¹⁷. А в сообщении исследовательской группы ИМЧ РАН анатомо-физиологическим коррелятом нарушения активности и внимания детей и подростков называется повышенное содержание соединений свинца в крови.¹⁸ Та же какофония звучит и в психологических исследованиях.

Вообще, трудно ожидать консонанса во взглядах на природу такой загадочной области как поведение. Общепризнанным остается только факт важности этой категории, как в теории, так и в практике. Например, в медицинской психологии одним из основных диагностических методов является наблюдение за поведением, а у психиатров есть МКБ, деликатный и скрупулезно составленный документ, в котором диагностические указания и критерии личностных и, разумеется, поведенческих расстройств базируются в основном на регистрации характеристик поведения, отклоняющего от нормативного. И в то же время необходимого согласия на сходство/различия в категориях поведение, поведенческий акт, паттерны поведения, поведенческие модели, поведенческие реакции (и шире - понятия деятельности, активности, функционирования¹⁹) не существует. Важнейшей теоретико-методологической проблемой, имеющей прямое отношение к рассматриваемой теме, является крайне сложные задачи в изучении и понимании механизмов поведения и вытекающие из этого затруднения при изучении поведенческих девиаций.²⁰

В случае с уличными детьми возникает напрашивающийся вопрос. С чем же мы имеем дело - с органической патологией, социальной девиацией, аномалиями развития личности или девиациями поведения? Так как, очевидно, одно не исключает другого, то возможный корректный ответ на этот вопрос может дать только комплексное исследование с использованием вышеуказанных подходов в рамках классических дисциплин - медицины, психологии, социологии. Из этого следует, что ни один из методов сам по себе не обеспечит полноту результатов и редукционизм только еще более запутает проблему.

Другой закономерный вопрос состоит в том, а существует ли вообще такая генеральная совокупность, как уличные дети или же это просто заимствованная метафора? Ответ в этом случае также можно получить только в результате комплексных (теоретических и эмпирических) исследований.

Но еще раз подчеркнем необычность ситуации, каковая заключается в том, что согласованное мнение о некоем явлении однозначно угрожающего для социального и индивидуального благополучия характера рассыпается, когда возникает вопрос о необходимости и приоритетах в осуществлении мер по предотвращению угрозы. Но еще более удивительным и необъяснимым кажется то, что, образно говоря, в качестве единственного способа борьбы с эпидемией предлагается организовать регулярные походы врачей в холерные бараки.

Ведь трудно не согласиться со сказанным в уже цитированной работе [прим. 17], что «изучение подростковой девиантности как социального феномена находится в нашей стране в самом начале». И с тем, что «результаты <исследования> нуждаются в верификации на различных популяциях и с использованием различных методических приемов» [там же]. Дело с изучением всего того, что связано с уличными детьми, обстоит аналогичным образом. Не только потому, что предмет шире, чем социальные девиации, но еще и потому, что необходимо понять, существует ли сам предмет исследований.

Сколь можно проследить хронологию дебатов по поводу количества уличных детей в России, всегда высказывались две полярные точки зрения. И как это бывает при неопределенности во взглядах на то, кого же считать и сортировать, одни эксперты склонялись к завышенным цифрам, другие - к минимизации. Причем, на наш взгляд, иногда тенденцию к завышению останавливал только здравый смысл, за которым могло получиться так, что количество уличных детей оказалось бы больше всех несовершеннолетних в стране - от грудничков до 18-летних мужчин.

Например, в Санкт-Петербурге в 90-е годы цифры располагались в диапазоне от 3 тысяч детей в возрасте от 6 до 16 лет, проживающих вне семьи (детских учреждений)²¹ до 30- 50 тысяч несовершеннолетних уличных детей. При численности детей и подростков в возрасте до 18 лет включительно от 1 280 тыс. (1990 г.) до 958 тыс. (2003 г.) в Санкт-Петербурге.²²

В основе двух разных тенденций лежат различия в классификационных основаниях и критериях оценок. С одной стороны учитываются только дети и подростки, занимающиеся бродяжничеством (находящиеся вне контроля со стороны социальных институтов - семьи, школы etc.), с другой - все несовершеннолетние «с девиациями». Произвольное отнесение всех встреченных на улице без школьного ранца детей к категории «уличных» встречается и сейчас, но, начиная примерно с 2000 года, в публикациях соседствуют две перечисляемые друг за другом категории - уличные дети и дети группы риска.²³ Иногда говорят - «дети улицы» и «дети на улице», и кто как хочет. Эта дихотомия воспроизводит существовавшее в СССР разделение на беспризорных и безнадзорных, тонкости различия между коими были одними у работников инспекций по делам несовершеннолетних, иными у психологов и педагогов. Используемая все большим количеством экспертов такая систематизация (искусственная классификация по несущественным признакам) уже вносит некоторую ясность в предмет. С этого шага становится понятным, что две различные категории детей и подростков требуют отдельных подсчетов.²⁴

Тогда возникает закономерный вопрос о соотносимости и пропорций этих категорий. На наш взгляд, в категорию «дети групп риска» без дополнительных уточнений (например, в чем этот риск заключается) можно включить всех несовершеннолетних, особенно подростков. Но даже в этом случае оценка риска не может быть произвольной и сводится к задаче оценки вероятности в прогнозе. Здесь может возникнуть порочный круг (circulus vitiosus), когда наличие и вероятность риска доказывается отнесением обследуемого в «группу риска». Противоречий не возникает, если использовать более точные понятия «факторы риска» или «поведение риска». Помимо удовлетворения требований логики, на практике при таком подходе снизится (или, по крайней мере, не усугубится) острота проблем, связанных с такими феноменами, как социальное этикетирование и стигматизация.²⁵

Как известно, любая классификация является результатом некоторого огрубления действительности, но наибольшая точность возможна при построении типологии. В этом случае необходимо выделение существенных признаков объекта.

И уже в первом приближении среди уличных детей некоторые отличительные признаки можно выделить в качестве групповых характеристик.

Все нижеприведенные данные получены нами в результате без малого 12-летней работы (с 1992 г., Санкт-Петербург) с детьми, подростками и молодыми людьми, отнесенными экспертами к «уличным», «беспризорным». В течение первых нескольких лет наша деятельность состояла из «работы на улице» и работы на приеме в медицинском социальном пункте для детей и подростков (негосударственная организация). В дальнейшем работа проводилась в основном в пункте и лишь при необходимости - «на улице». Обращения детей в пункт происходили только на добровольной основе, - за все время по направлению социальных служб обратилось не более 2- 3% детей. За время работы было зарегистрировано 1 526 человек, получавших первичную медицинскую, психологическую, социальную помощь, осуществлялись уход, правовая защита и консультации, сопровождение семей, проводились образовательные мероприятия, и предоставлялась минимальная материальная поддержка (талоны на питание в благотворительной столовой) и пр.

Из 1 526 человек в возрасте до 24 лет (18- 24 года - так называемые «лица из числа детей, оставшиеся без попечения родителей» или лица с негативным социальным опытом) юноши составляли в среднем 62%, девушки - 38%. Субмассив несовершеннолетних (6 до 18 лет) - 1 183 человека.

Подавляющее большинство (около 70%) детей - в возрасте от 7 до 16 лет - 1 104 человека от 7 до 16 лет, 63,3% – мальчики, 36,7% - девочки. В нашей практике встречались и трех - четырехлетние бродяжки, но это были единичные случаи: в основном «детки путешествовали», как правило, вместе со старшими и такие «турне» быстро заканчивалось, их быстро пристраивали. Тогда как бродяжничество шести - семилетних было уже не редкость, хотя и такие случаи немногочисленны (около 3%).

Представлялось очевидным, что одни дети практически длительно и непрерывно «живут на улице» днем и ночью, в любое время года, эпизодически и редко «отдыхая» в «условиях, пригодных для жизни», а другие лишь «слоняются» без видимых дел в светлое время суток. Наблюдения, анализ случаев и изучение данных из третьих источников показали, кроме прочего, очень важную для нас реальность. Оказалось, что степень и глубина вовлеченности в «уличную жизнь» в двух группах не только различна по выраженности, но носит устойчивый характер и так связана с иными групповыми характеристиками, что это позволило нам предположить, что таковое качество является ведущим классифицирующим признаком группы. Иными словами, дети, «слоняющиеся по улице без дела» практически никогда не становились «истинными бродягами», и, наоборот, в группе «бродяг», «скитальцев» дебют состоял из относительно продолжительного погружения в «уличную стихию», длительность непрерывного пребывания впоследствии нарастала и в дальнейшем «исчезала» только по достижении ребенком определенного возраста (17 лет ± 1 год).

Для проведения предварительной классификации и отграничения двух больших групп мы проанализировали поведение 1 104 в возрасте от 7 до 16 лет, отобранных из группы всех наших несовершеннолетних подопечных (N = 1 183). Разделение на две группы мы провели по критерию наличия в опыте относительно непрерывного проживание вне социального института (семьи, детского учреждения, формального или неформального сообщества взрослых) продолжительностью не менее 6 месяцев. Данные для систематизации были получены путем наблюдением за поведением, опросов, субъективного анамнеза в период 1994- 2001 г.

Таким образом, вся выборка была разделена на две группы, первую из которых мы в данном обзоре будем называть «группа бродяг» (Б) (в нашей практике - уличные дети), а вторую - «группа риска» (Р) (в наших отчетах «семейные дети»). Полученные данные представлены в таблице 1.

Необходимо заметить, что строгое применение такого критерия не всегда возможно. И ребенка, прожившего на улице 5,5 месяцев, мы все же относим к группе «бродяг». Кроме того, нередко встречается ситуация, когда побег из дому прерывается, и ребенок доставляется в семьи (детский дом) принудительно. В случае рецидивирующих побегов время проживания «на улице» суммируется за вычетом перерывов, если возвращение домой происходит недобровольно. Как показывает опыт, главным препятствием для возвращения бродяг «на улицу» является изоляция. При первой представившейся возможности бродяги бегут даже из психиатрических стационаров, находясь под воздействием нейролептиков.

Относительность непрерывности означает, что ребенок может посещать время от времени семью, но не возвращается в нее для проживания. Те дети и подростки, которые бегут из дома «на время» (реактивные побеги, или мотивированные уходы, например, связанные с «сенсорной жаждой», с целью заработков²⁶ etc.), не выдерживают «уличной жизни» более 3- 4-х месяцев, и это происходит чаще всего в летний период. В некоторых случаях у таких детей возвращение в социум происходит по-разному: они либо включаются в какую-либо общность и отношения (криминальные группы, секты, коммуны), либо добровольно возвращаются домой.

Опыт показывает, что в настоящее время проживание в течение полугода для детей и подростков, хотя и затруднено (в отличие от 90-х), но вполне возможно. Эпизодические уходы из дома или жизнь «на улице» менее полугода не являются надежными для данной классификации, что также подтверждается на опыте и, кроме того, согласуется, например, с соответствующим диагностическим критерием в МКБ-10 (F91).

Как видно из данных таблицы, доля бродяг от числа всех наших подопечных составила 22,2% (N=245), а доля группы риска - 77,8% (N= 859). В группе бродяг отмечается подавляющее большинство детей 11- 16 лет - доля 95,1%, тогда как в группе риска доля 7- 10-летних несколько выше - 16,5%. Соотношение девушек и юношей везде - в среднем 1 к 2. Примечательно, что доля бродяг резко возрастает с переходом в возрастную группу 11- 13-летних (с 7,8% до 26,2%), а в старшей группе несколько снижается - 23%.

По представленным в таблице 2 данным можно судить и о групповой динамике. Хотя понятно, что это данные по подопечным одного пункта. Но, предполагая, что представленная выборка удовлетворяет требованиям репрезентативности, а также в связи с тем, что доступ в пункт не ограничивался ни местом регистрации, ни иными формальными критериями, мы считаем, что цифры отражают в некоторой степени динамику по всему Санкт-Петербургу и области.

Групповая динамика за период 1994- 2001, доля групп, %

Здесь, не вдаваясь в детали, хотелось бы отметить, что по нашему мнению, наметившаяся в начале 1998 года тенденция к снижению доли детей-бродяг не реализовалась в связи, как нам представляется, с системным финансовым кризисом августа 1998 года. Отставленные результаты этого кризиса, мы полагаем, проявились также в виде роста этой категории детей наших подопечных в 1999 году. Тогда как впоследствии мы зафиксировали заметное снижение (до 14,1%) доли бродяг уже к концу 2001 года.

Анализ средовых факторов требует особой организации исследования. В случае с детьми-бродягами - в большей степени, с детьми групп риска - в меньшей, известную трудность представляет сбор социометрических параметров. Технически собрать данные о семье, школе, заболеваемости, особенностях факультативной занятости и др. по детской и подростковой популяции, не представляется неразрешимой задачей. Организовать же исследования на одной и той же выборке таким образом, чтобы они в полной мере учитывали все возможные факторы (зависимость переменных, связи) и отвечали требованиям статистической достоверности практически очень сложно. Скажем, задача составления группового профиля по клиническим шкалам психодиагностических методик для групп детей-бродяг или разработка диагностической методики, требует определенный объем выборки (от 200 до 2 500 испытуемых). Но сбор материала с целью статистического анализа и интерпретации с учетом всех факторов в одной группе на практике зачастую просто невозможен.

В клинических исследованиях (стационарных) крайне затруднены сбор субъективного анамнеза и регистрация, например, частотных характеристик поведения в естественных условиях, определение влияния средовых факторов. В амбулаторных исследованиях (как в нашем случае), скажем, трудно получить клинические данные по выборке и провести анализ связей между факторами. В условиях, например, пенитенциарной системы вдобавок возникает еще одна специфическая проблема, - проблема установочного поведения (симуляция, диссимуляция, метасимуляция, сюрсимуляция etc.) в психологической экспертизе.

Предложение, позволяющее в какой-то мере максимально корректно обойти эти препятствия, не ново, и состоит в том, чтобы выделять предикторы того или иного поведения, полученные в результате специально организованных исследований на разных выборках.

Данные, полученные в результате нашей работы, в большей мере ориентированы на определение таких предикторов. В данном обзоре мы приводим лишь часть результатов, и, чтобы не повторяться в дальнейшем, отметим, что наши данные отражают лишь некоторые аспекты рассматриваемого феномена, а также нуждаются в верификации на разных выборках.

В продолжение изучения некоторых социометрических характеристик обследуемых групп, мы не обнаружили статистически значимой достоверной связи между показателями, отражающими социально-психологическое благополучие семьи, и уровнем «вовлеченности в уличную жизнь». Но все же, тогда как в группе бродяг (это подтверждается опытом) были дети как из «низкостатусных» семей, так и из семей, например, «новых русских», то в группе с риска подавляющее большинство было из семей с той или иной степенью девиации²⁷ и никогда не встречались дети из экономически благополучных семей.

Фактор семьи, бесспорно, является ведущим в процессе развития ребенка. Но важно отметить следующее. Представление о том, что низкий социальный статус семьи, психологическое или социальное неблагополучие, типы неправильного воспитания и прочие семейные факторы с неизбежностью приводят к бродяжничеству, нам представляются необоснованными. В специальной литературе подробно описывается влияние факторов семьи на онтогенез, но их вклад в формирование бродяжничества требует проверки. Подчеркнем еще раз, мы имеем в виду, что «бродяжничество» и «уходы» с «побегами», а также «виды деятельности на улице», - суть разные модели поведения, социальной активности.

Расхожее представление о том, что ребенок начинает вести автономное существование в экстремальных условиях «улицы» преимущественно по причине невыносимых психологических или материальных условий в семье (детском учреждении) опровергается также и фактами. Так, например, психическое или физическое насилие в семье может вызвать побег, но в нашей работе практически все дети, сбежавшие из дома по этим причинам, превосходно интегрировались в различные учреждения социальной защиты, как только представлялась такая возможность. Исключения составляли дети, поначалу «бегавшие», а впоследствии приобретшие опыт успешного автономного существования, каковой приводил к «фатальному» усвоению и закреплению отклоняющихся форм социального поведения. Но и в таких случаях спровоцированное бродяжничество, как правило, отличалось смешанными девиациями. Таковых детей, по данным наших наблюдений, сколь можно оценить, было около 3- 4%.

Проверка структуры и характера социальных связей в группах также позволила выявить некоторые отличительные особенности.

Но в начале заметим, что в силу традиций, конвенциональных норм и формального права²⁸ в нашей стране связи с социальными институтами для детей и подростков (в нашем случае в возрасте от 6 до 18 лет) реализуются в основном через семью (детское воспитательное учреждение для сирот) прямо или опосредованно. И, несмотря на то, что частичная правоспособность наступает в 14 и 16 лет, юридическое совершеннолетие (вступление в полные права) наступает, как известно, в 18-летнем возрасте.

Институт школы в нашем обществе является не менее важным, чем семья и нередко компенсирует семейные девиации. Но, очевидно, что этот социальный институт вторичен в линейной зависимости с семьей. Пример, когда ребенок, находясь в поле семьи, не посещает школу, реален. Тогда как обратную ситуацию представить затруднительно. Гипотетически, например, ребенок, будучи вне семьи или детского дома может, проживая на чердаке или в подвале, продолжать посещать школу, но в нашей практике таких случаев не встречалось.

Полноценных альтернатив семье, кажется, не существует, и поскольку в современных условиях юридический аспект тесно взаимосвязан с иными характеристиками семьи, то случаи проживания ребенка, скажем, в коммунах или неформальных сообществах также исключает возможность реализации социальных связей в полном объеме. Последние примеры редки и наряду с постоянным проживанием в чужих семьях, проживанием по месту работы могли бы составить ряд исключений. Но, во-первых, такие формы «сожительства» крайне непрочны и непродолжительны, а во-вторых, в отличие, скажем, от начала 90-х современные обстоятельства практически не предоставляют таких возможностей, особенно для малолетних детей.

В связи с вышесказанным, в нашем разделении групп по критерию посещаемости школы, представляется некорректным. Посещаемость школы - значимый диагностический показатель, но понятно, что в отрыве от других факторов ценность его сомнительна, а в ситуации с детьми-бродягами просто он бесполезен, потому что не является системообразующим. Некоторые данные представлены в таблице 3.

Групповые различия в отношении к школьному обучению, %

В реальности, учитывая урбанистические и климатические условия, для ребенка (подростка), ушедшего из семьи, остается не так много вариантов мест обитания - это чердаки, подвалы, городские коммуникации, заброшенные здания, - то, что в обыденной речи называют «улицей». В качестве временных прибежищ чаще используются инфраструктура вокзалов, рынков, жилища случайных знакомых, городские парки, пристанища по «месту работы»²⁹ и т.п. И каковы бы ни были причины ухода из семьи, в случае, если ребенок «предпочитает» «улицу», а не, скажем, приют, центры временного пребывания, то для более-менее продолжительного существования в таких экстремальных обстоятельствах требуются определенные психофизиологические качества. Кроме того, под давлением среды формируются особые модели поведения и отношений, реализуются специфические виды деятельности. На наш взгляд, очевидно, иные характеристики свойственны детям и подросткам, не ушедших полностью из-под опеки семьи, не утратившими связь с ней, хотя бы и остальные социальные связи были деформированы.

В первой группе (бродяги) регистрируется практический полный разрыв со школой, что объяснимо. Здесь следует добавить, что со стороны школы, обремененной собственными проблемами, и в силу других причин, контроль и регуляция посещаемости (особенно в 90-х) практически не осуществлялись. Отчисления из школы до 9-го класса не проводились. Были возможны, например, восстановления после 3-х и более лет пропусков школьного обучения.

Во второй группе возможны различные варианты, но даже длительные прогулы не являются необходимым условием уходов из семьи, через которую еще сохраняется возможность, как социального контроля, так и реализация пусть специфического, но воспитания, образования и пр. В этом случае мы также сталкиваемся с определенными дизонтогенетическими факторами, но совершенно очевидно, что воздействия этих факторов на социальные условия онтогенеза в двух группах будут различны.

Особую группу, требующую своих комплексных исследований, составляют дети подростки, мигрирующие из деградированных поселений и малых городов в мегаполисы. Даже при поверхностном взгляде в этой группе обнаруживается преобладающий блок факторов, вызывающий на побеги из дому - социально-экономический. В настоящее время реже, но в первой половине 90-х «на улице» в Санкт-Петербурге находилось довольно большое количество детей и подростков из семей, ставших жертвами мошенничества в сфере недвижимости. Родители теряли квартиры в Санкт-Петербурге и переселялись в экономически отсталые поселения в Ленинградской области. Часто бывало так, что вслед за детьми, возвратившимися в привычную для них городскую среду к привычным отношениям, и нашедшими свою нишу «на улице», возвращались и их родители, пополняя армию бездомных, «бомжей», часто кормясь от «заработков» своих детей.

Но и в этом случае при существующих возможностях, расширяющихся с ростом числа социальных организаций, но таявших с взрослением, такие дети стремились прижиться в приютах, семьях или группировались в довольно стабильные коммуны.³⁰

Здесь доля таких, кто усвоил опыт «бродяжничества» и «успешно» его реализовал, примерно такая же, как и в группе детей, оставивших дом не только по экономическим причинам - около 3- 5%.

Иными словами, наличие в опыте автономного существования ребенка-подростка вне связи и контроля со стороны социальных институтов (бродяжничества) более 6 месяцев не обнаруживает прямой связи с повреждающими факторами социальных условий онтогенеза. Более тщательное изучение поведенческих, клинико-психологических характеристик, особенностей социальной активности и специфики девиаций у таких детей указывает на описанный в детской и подростковой психопатологии синдром бродяжничества. Данных, свидетельствующих о неизвестном доселе синдроме, даже с учетом явлений патоморфоза, новых социальных реалий и особенностей пограничных расстройств, на наш взгляд, в современных отчетах не зафиксировано.

Иначе обстоит дело со второй группой. Выделить психопатологические признаки (синдрома бродяжничества и пр.) или определить значимо выраженные и преобладающие факторы органического, психологического или социального генеза в группе этих подростков крайне затруднительно. И вряд ли правомерно относить их к «уличным детям», не только потому, что этот термин «законно» зарезервирован за бродягами, но и потому, что «улица» является лишь частью их в большей степени социально-экономической активности, при сохранении связей, как минимум, с институтом семьи.

Поведение человека вообще, и отклоняющееся, в частности, представляет не только наибольшую теоретико-методологическую проблему, но и доставляет весьма сложные прикладные задачи.

Тем не менее (с оглядкой на мнение научного сообщества), мы считаем, что феноменологические описания особенностей группового поведения, характеристик социальной активности, регистрация частотных характеристик отклоняющегося (resp. делинквентного, криминального, аддиктивного, виктимного etc.) поведения для решения определенных задач достаточно результативны.

В литературе, посвященной рассматриваемому вопросу, за последнее время появилось много описаний поведения детей групп риска. Но интересующие нас, например, особенности группового поведения детей-бродяг, «беспризорных», характеристики внутригрупповых и межгрупповых отношений, надежным инструментом изучения которых располагает социальная психология, насколько нам известно, не проводились. Отчасти это связано, как нам кажется, с теми же организационными трудностями в области клинико-психологических исследований в этих группах. Поэтому мы считаем это направление в комплексном изучении указанных групп перспективным и важным.

По данным наших наблюдений, например, в ряду некоторых показателей обнаруживается следующее.

Во-первых, особенности группового поведения, во-вторых, особенности поведенческих девиаций, в-третьих, особенности фрустрационных реакций, являющиеся отличительными характеристиками двух групп.

Так в группе детей-бродяг регистрируется (удивительная) неспособность к образованию устойчивых групп. Пользуясь терминологией социальной психологии, группы бродяг можно охарактеризовать как спонтанные, временные группы членства с неустойчивой направленностью³¹. Отличительной чертой групп бродяг является высокий уровень функциональной целесообразности и, по мнению некоторых авторов, не исключено, что на формирование групп оказывают влияние какие-то осознанные действия или традиции, но скорее, структура группы складывается под влиянием законов естественного отбора.³²

Группы риска, напротив, представляют широкое разнообразие моделей, строятся и функционируют по законам, изученным в достаточной мере. Но для нашего сравнения важно отметить, что в отличие от детей-бродяг, подростки с групп риска в своем индивидуальном развитии испытывают значительное влияние со стороны референтных групп, особенно в условиях социальной депривации, при низком уровне требований среды.

Во время нашей работы мы отмечали, что бродяги - это, как правило, одиночки. Максимальное количество человек в группе бродяг достигает 3- 5 человек и то только на время, скажем, организации «гнезда» для зимовья на чердаке. Иерархии в таких группах практически не существует, как и распределения ролей, и управления. В то же время, если бродяга мог временно входить в любую группу сверстников, то долго в ней не задерживался, будучи неспособным включиться в групповые отношения, неспособным усвоить систему групповых ценностей и норм.

В отличие от бродяг, дети и подростки групп риска практически не в состоянии существовать вне групповых отношений, независимо и автономно реализуя различные виды активности вне социальной среды.

Эти особенности косвенно подтверждаются характеристиками деликтов. В группе бродяг подавляющее количество криминальных эпизодов совершено в одиночку, тогда как в другой группе дело обстоит наоборот (см. табл. 9). В своей работе, например, в качестве условного признака для внутренней классификации мы использовали особенность в манере попрошайничать. Если попрошайничество осуществлял одиночка (без признаков «патронажа»), а не группка детей, то этот факт с достаточной достоверностью предсказывал то, что перед нами настоящий «скиталец». К слову сказать, манеры просить подаяние крайне разнообразны, но здесь важно отметить, что еще одним косвенным признаком «истинных скитальцев» является пассивное попрошайничество в отличие от иногда довольно агрессивных вымогательств детей «из семей».

Данные обстоятельства помимо того, что соотносятся с признаками, указывающими на упомянутый синдром бродяжничества, еще являются важными при построении программ и проведения специальных мероприятий, направленных на профилактику, в частности, правонарушений среди несовершеннолетних.

Если принять такое социальное поведение групп в качестве модели (требует проверки), то в отношении детей-бродяг, на наш взгляд, ближе определение - асоциальное поведение, т.е. уход от любого включения или отождествления с любой социальной общностью, нарушения и дезорганизация связей с социумом. Заметно выраженной характеристикой здесь является безразличие, индифферентность конвенциональным и правовым нормам. Неприятие социальной реальности не означает, однако, враждебность по отношению к ней, что свойственно (по определению) тому, что выражается в термине антисоциальность. К моделям поведения подростков с «поведением риска» можно отнести понятие диссоциального поведения - условно, отражающее самые различные варианты нарушения в социальном функционировании (от просоциальной до антисоциальной направленности).

Необходимо отметить, что бродяги, несмотря на умеренно выраженную интровертированность, определяемую в клинико-психологическом эксперименте, обладают превосходными коммуникативными способностями. При этом их способность к общению, коммуникабельность весьма выражены и нимало не напоминают аутистические модели. Такое свойство, однако, проявляется своеобразно, что может быть описано так. Эти дети могут и умеют общаться, но не только не ищут общения, но по возможности его избегают. В силу личностных особенностей или в результате негативного опыта бродяги крайне осторожны, особенно при установлении новых контактов. Интерперсональные связи таких детей недолговечны и непрочны. Многочисленные попытки устроить таких детей в приюты, приемные семьи даже при крайне доброжелательном отношении к ним и нестесненном режиме содержания заканчивались провалом. В то же время нельзя сказать, что репрессивный режим, например, при принудительной изоляции (следственный изолятор, приемник-распределитель, спецшкола, отделения милиции) для таких детей невыносим. Это может показаться на первый взгляд невероятным, но даже относительно длительное пребывание (более года) в таком режиме не становится для них психотравмирующим. Многочисленные факты свидетельствуют о том, что бродяги столь же легко переносят репрессии, сколь и неограниченную свободу, но выбор при прочих равных условиях останавливают все же на последней.

Дальнейшее сравнение характеристик девиантного поведения подростков двух групп в изучаемой выборке уже на уровне регистрируемых наблюдений показывает еще одни отличия.

Так, например, заметно разнятся особенности потребления психоактивных веществ (ПАВ). Данные нашего анализа в настоящем эссе не претендуют на полноту образцовых наркологических исследований и превосходных работ в области психологии зависимого поведения, и, разумеется, их не подменяют.³³ В нашем описании элементов аддиктивного поведения подростков изучаемых групп в первую очередь, важно определить, существуют ли групповые особенности. Придерживаясь сложившейся в наркологии традиции понимания термина ПАВ, мы выделяем среди этих веществ, прежде всего, группу наркотиков (немедицинского назначения), алкогольную продукцию и группу летучих токсических веществ (ингалянтов).

Основания для такого ограничения предоставляет наша практика. Так, данные опроса, наблюдения, а также данные, полученные из третьих источников, позволяют утверждать, что ассортиментные предпочтения в той и другой группе ограничиваются теми видами ПАВ, которые, как минимум, легко доступны по ценовому диапазону, так и не требующие «громоздкой и сложной» организации сети распространения. По этим причинам за все время наблюдения мы не зарегистрировали ни одного случая потребления, например, кокаина, ЛСД, амфетаминов, барбитуратов, «экстази» etc. Существует еще один важный критерий для распространенности предпочтений в группах - это опьяняющий эффект, вызывающий более-менее повторяющиеся и субъективно переживаемые ощущения (в частности, поэтому мы один-два раза сталкивались с употреблением «грибов», хотя их добыча не столь сложна). Но мы не располагаем экспериментальными данными, полученными в группах «беспризорных» по этому стороне вопроса, поэтому не станем рассматривать многочисленные аспекты проблемы наркозависимости и наркопотребления, а также сравнительные характеристики различных групп наркопотребителей.

В нашей выборке из потребляемых алкогольных напитков доминируют «пиво» (то, что продают под этим названием торговцы), алкогольные смеси (коктейли), «крепленые вина», «водка» и фальсификаты этилового спирта (стеклоочистители «Льдинка», «Красная шапочка»). В алкогольном ассортименте практически не встречаются натуральные вина, коньяки и т.п., да и вообще, натуральный продукт. Из наркотических и сильнодействующих препаратов доминируют препараты конопли (в основном марихуана, а употребление гашиша нетипично для обеих групп), опиаты (в основном «героин» в виде готового раствора, приобретаемого у сбытчиков)³⁴, эфедринсодержащие (т.н. «джеф»), реже кодеинсодержащие («Коделак») препараты, а также их суррогаты, фальсификаты и аналоги. Из летучих токсических веществ долгое время «популярностью» пользовался универсальный клей «Момент», а впоследствии обувной клей «Карат» (оба с высоким содержанием ацетона), а в начале и середине 90-х - бензин. Из медицинских препаратов эпизодически использовался «Димедрол», как в чистом виде, так и при смешанном потреблении. Ассортимент перечисленных ПАВ практически не менялся на протяжении всего периода наших наблюдений. А из отошедших в прошлое видов ПАВ, мы, кроме клея «Момент», отметим т.н. «ханку».

Изучение особенностей ассортиментных предпочтений в группе бродяг показывает незначительное (как долю, так и уровни) потребление наркотических и сильнодействующих препаратов при значительном преобладании уровня потребления летучих токсических веществ и алкоголя. Следует сказать, что факты столь редкого потребления наркотиков среди детей-бродяг резко расходятся с общепринятым мнением. Но даже и среди подростков групп риска уровни и распространенность наркопотребления если не ниже, то, по нашему мнению, не превышают средние показатели по городу в целом. Некоторые характеристики представлены в таблицах 5 - 7, которые получены на целенаправленной выборке из 623 человек и отражают данные о потреблении в течение года, предшествовавшего фиксации результатов.

Уровни потребления в группах (алкогольная продукция)

Уровни потребления в группах (наркотические вещества)

Уровни потребления в группах (токсические вещества)

Как видно из данных таблиц в обеих подгруппах с возрастом нарастает потребление алкоголя и падает потребление ингалянтов, причем в группе бродяг не так выражено как, в группах с «поведением риска». В отношении характера наркопотребления толерантность к наркотикам в группе бродяг мы бы охарактеризовали как более устойчивую. Наших данных недостаточно для объяснения причин такой устойчивости. Но опыт показывает, во-первых, что, несмотря на то, что эксперименты с потреблением различных видов ПАВ, безусловно, осуществляются, как в той, так и в другой группе, но в силу каких-то причин, период таких опытов довольно непродолжителен (максимально - год различных проб, чаще - несколько месяцев), а во-вторых, героин, практически не находит распространения среди бродяг. Пробы из перечня инъекционных наркопрепаратов у бродяг ограничивались в основном употреблением «джефа». Тогда как и список, и репертуар моделей наркопотребления среди детей и подростков группы ПР гораздо шире. Среди них (из числа наших подопечных) зарегистрированы как случаи отсутствия пробы, случаи однократного употребления, так и случаи смерти (три смертельных исхода) от передозировки опиатами (героин).

При опросе и анамнезе проясняется также возраст первой пробы ПАВ. Данные, приведенные в таблице 8, собраны на целенаправленной выборке из употребляющих ПАВ на момент исследования.

Возраст первой пробы различных видов ПАВ и доли потребителей, %

Как видно из таблицы, преобладающий возраст первой пробы алкоголя в группе бродяг в среднем - 13 лет, в группе риска - 14. Проба наркотиков в группе бродяг осуществляется в среднем в 15- 16 лет, а в группе риска - 14. Данные таблицы говорят о том, что проба токсических веществ бродягами в среднем происходит в более раннем возрасте - 7- 10 лет (в группе риска - 12).

Наибольшее заблуждение и не только среди обывателей представляет мнение о чуть ли не тотальной наркозависимости «уличных детей», даже во многих исследовательских работах, на наш взгляд, необоснованно появляются такие голословные утверждения. Проблемы этих детей гораздо серьезней и сложней, чтобы вносить в них еще и такой «миф». Полемизируя с воображаемым оппонентом, скажем, что если 3- 4% бродяг, употребляющих «джеф» от трех раз в полгода и чаще при годичном наблюдении - это «эпидемия наркомании среди уличных детей и подростков», то, воля ваша, мы говорим о разных вещах. Мы понимаем и повторим, что окончательные оценки могут быть получены только после специальных и комплексных исследований. Но выскажем тезис, который мог бы быть включен в них для проверки. По нашему мнению, бродяжничество, связанное с нарушением влечений (симптоматический ряд - гипертимность, гипомании, компульсии, импульсивность, гиперактивность etc.) и употребление ПАВ, имеющих эффект, схожий с действием нейролептиков, взаимно исключают друг друга. Та стеничность, с которой дети бродяги действуют в невероятно экстремальной среде, казалась нам ненасыщаемой. Апатичный и вялый «пьеро» плохо соотносится с образом «неутомимого странника». И именно с этим, в частности с особенностями аффективной сферы, мы связывали склонность детей-бродяг даже среди инъекционных ПАВ, требующих относительно непростых манипуляций, выбирать те, которые обладали подстегивающим, психостимулирующим эффектом («джеф»).

Некоторые данные при изучении элементов криминального и делинквентного поведения также показывают некоторые различия и специфические особенности (табл. 9). Индекс делинквентности, не исчерпывающий, разумеется, таковую характеристику, получен в результате отношения количества эпизодов к количеству обследуемых (N) в группе.

Некоторые характеристики криминального поведения (N=115, возраст 11- 16 лет)

Как видно из таблицы преобладающее большинство криминальных эпизодов в обеих группах связано с осуществлением краж, тогда как в группе бродяг регистрируется значительно меньше преступлений против личности. При этом отмечается тенденция к более выраженному рецидивирующему криминальному поведению в группе с «поведением риска».

Виктимологические аспекты девиантного поведения вообще учитываются крайне редко. Чаще всего их рассматривают в исследованиях в области криминальной психологии и экспертной практике, входящей в предмет юридической и медицинской психологии.³⁵ Но для наших задач, эти аспекты представляются важными хотя бы потому, что и в этом вопросе существуют полярные взгляды. Крайние точки зрения отражаются в двух мнениях. Некоторые склонны видеть в таких детях только угрозу в виде преступников, другие - только невинные жертвы злодеев и обстоятельств. Чаще всего такие крайние позиции могут свидетельствовать о профессиональной деформации, тогда как жизнь представляет более сложные варианты.

Для нас важно в делинквентных и виктимологических аспектах деятельности и поведения выделить обстоятельства, при которых статус «жертвы» или «преступника», определяется через интерперсональные отношения в социальных взаимодействиях. Тогда становится не столь удивительным то, что в наших наблюдениях фиксируется как относительно высокая выраженность «делинквентности» (во многом за счет преступлений против личности), так и относительно высокая «виктимность» (табл.10) в группе риска. Результаты вряд ли являются столь неожиданными, как можно было ожидать, поскольку в этой группе включенность в социальные отношения и интеракции по данным наших наблюдений выше, чем в группе бродяг. Но эти характеристики дополняют наше предположение о различных механизмах внутри изучаемого «феномена».

Некоторые виктимологические характеристики, (N=90, возраст 11- 16 лет)

Особенности поведения подростковых группировок, как уже сказано, предмет отнюдь не новый. Более того, даже, несмотря на возникновение новых условий, новых повреждающих факторов, нельзя сказать, что формируются какие-то специфические для этой группы девиации поведения, механизмы которых не были бы прежде описаны медиками, психологами, криминологами. Значительную проблему, существующую в отношении детей и подростков в настоящее время, на наш взгляд, представляет массивность и тотальность дизонтогенетических факторов, среди которых особое внимание привлекают личностные предиспозиции, структурно-личностные особенности, характерологические черты.

Наши описания, разумеется, были бы негодными без обязательного экспериментального психологического обследования. Против подобного требования, вообще, мало, кто возражает, и не стоило бы заострять на этом внимания, если бы не несколько обстоятельств. Как уже было сказано, принцип комплексности на практике особенно в индивидуальной работе зачастую обретает весьма подвижные границы, чаще в сторону сужения. И хотя человек в целом - это «плюс- минус бесконечность», реальная жизнь накладывает известные ограничения (иначе в бригады врачей-реаниматологов следовало бы включать психолога, социолога и философа). Спор о границах необходимого и достаточного уровня комплексности, кажется, принципиально не имеет конца и по существу разрешим только в виде промежуточных согласованных мнений в профессиональных сообществах, зафиксированных в нормативных актах (стандартизирующих и регламентирующих), и только в отношении конкретных прикладных задач. Относительно лучшим образом (с оговорками) дело со стандартами обстоит в экспертной практике, в частности, в области комплексной судебной психолого-психиатрической экспертизе.³⁶

Работа с детьми-бродягами в подавляющем большинстве случаев сводится к решению задач, требующих неотложного вмешательства - накормить, переодеть, оказать доврачебную помощь, установить наличие связи с опекунами etc. (на этом уровне работы «жидкость из глаз» называется «слезами»). Ни о какой регулярной и последовательной работе с детьми, пока они бродяжничают, не может быть и речи. Поэтому, в частности, организации, планирующие или заявляющие проведение каких-то образовательных, досуговых и прочих программ с уличными детьми, на наш взгляд просто не понимают, с кем они имеют дело, либо спекулируют, либо то и другое. При работе с бродягами в силу характера контактов с ними в основном требуется применение экспресс-методов как в диагностике, так и в коррекции. Тогда как в отношении детей групп риска, «ищущих социальные альтернативы», возможна планомерная реализация, в том числе, и образовательных (воспитательных) программных мероприятий, и более тщательная диагностика.

В том и другом случае, не умаляя значение развернутых психологических измерений, и изучения, скажем, личностных конструктов, социального интеллекта, локуса-контроля или копинг-стратегий нас, прежде всего, интересует симптомологический и синдромологический анализ и выделение ведущих факторов из ряда «органика - личность - среда». Дальнейшие шаги - дифференциальная диагностика, уточняющие исследования, определение терапевтических и коррекционных мишеней в построении индивидуальной работы - зависят уже от полученных результатов. Наилучшим образом таким задачам отвечают методы медико-психологического исследования (включая нейропсихологические методики), в котором возможно определить наличие и выраженность нарушений, сохранные стороны, провести структурно-динамический анализ эмоционально-волевой, интеллектуально-мнестической, потребностно-мотивационной сфере личности.

Применение такого подхода особенно эффективно при индивидуальной работе, но и при массовых обследованиях мы можем провести дифференциацию групп этиопатогенетических факторов.

Исследование с использование группы экспериментальных клинико-психологических методик³⁷ на целенаправленной выборке из 97 человек показало характерную для обеих подгрупп выраженную в относительно равной мере поврежденность эмоциональной сферы и интеллектуальной организации. В этой части исследования результаты также сравнивались с данными, полученными в контрольной группе, которую составили 36 подростков («домашние» дети из обычных семей, учащиеся общеобразовательных школ, гимназий).

Показатели, указывающие на нарушения в эмоциональной сфере, в какой-то степени указывают на нервно-психическую отягощенность, но не дают оснований для дифференциального диагноза. Так как нарушения эмоциональной сферы входят в состав всех психических патологий, а интеграция поведения включает и регуляцию со стороны интеллекта, тесно связанным с мнестическими процессами, нарушения которых также являются маркерами психических дисфункций и расстройств.

Хотя, балансируя на грани статистической значимости, можно предположить, что некоторые признаки в группе бродяг указывают на патохарактерологическое развитие личности и выраженность паттернов диссоциального поведения, а в более разнообразных моделях поведения групп риска более выражена тенденция к формированию антисоциального поведения и дисгармонический тип дизонтогенеза. Иными словами, в группе бродяг определяется достаточно признаков, указывающих на нарушение развития личности, а дифференциация поведенческих расстройств затруднена. Тогда как в группе риска наоборот - сложней разграничить тип дизонтогенеза, а выделяется достаточно признаков, указывающих на определенный тип нарушения поведения.

Но, как было сказано, хотя нарушения поведения и личностные расстройства практически не встречаются в изолированном виде, все-таки это два класса расстройств. При этом, согласно Baumann U., Perrez M.³⁸, в отличие от лиц с нарушением развития, у которых не сформированы навыки и умения действовать, а также в отличие от лиц с социальной компетентностью, располагающих многими альтернативами, лица с нарушениями поведения характеризуются либо отсутствием альтернатив действия, либо неадекватными альтернативами.

Представленные выше социометрические характеристики, данные наблюдения за поведением и результаты эксперимента в сумме составляют, пожалуй, главные и существенные признаки, позволяющие выделить типологические характеристики двух групп. И в этом случае, по нашему убеждению, существенные признаки в группе бродяг настойчиво указывают на преобладание личностных расстройств (учитывая возраст, - нарушения личностного развития), а в группе детей с «поведением риска» - нарушения поведения.

Помимо сниженных показателей интеллектуальной организации в изучаемых группах и сниженных показателей эмоциональной устойчивости, обнаруживаются также различия по фактору Q2. В этом факторе отражается оппозиция - социабельность (зависимость от группы, шире - групповых норм) и самодостаточность (независимость). В группе бродяг этот показатель статистически значимо выше (Q2=6,66±1,88) (самодостаточность, независимость), чем в контрольной группе (Q2=3,97±1,80) и незначительно выше, чем в группе с поведением риска (Q2=5,48±1,71) (p ≤ 0,01) .

Самый высокий показатель фрустрационной напряженности (фактор Q4, 16PF) определяется в группе бродяг, а самый низкий - в группе с поведением риска. В основной группе показатель интровертированности (вторичный фактор QI) выше, чем в контрольной группе (без статистической значимости).

Особенности фрустрационных реакций в группах состоят в том, что в группе бродяг обнаруживается относительно устойчивая (высокая) толерантность при внешних препятствиях, но которая резко снижена в ситуациях обвинения. В способах реагирования и поведенческих моделях в ситуациях обвинения преобладают самозащитные реакции (высокая значимость обвинений и готовность к ним). В формировании потребностей, направленности и личностных установок выражено преобладание мотивов избегания. Особенности реакций в ситуациях обвинения у бродяг обусловливаются высокой их значимостью и проявляются в пассивной оборонительной позиции с болезненным самоутверждением и самооправданием. На патохарактерологический тип расстройства мотивации, обусловливающего дезинтеграцию поведения, указывает высокий уровень импульсивности в деятельности и относительно высокая частота обращений к теме иррациональных отношений в группе бродяг. В симптомологическом анализе частотные характеристики обращений к темам показывают преобладание потребности в избегании опасности.

В группах с поведением риска особенности поведенческих реакций в фрустрирующих ситуациях препятствия заключаются в доминировании импунитивного направления (M), т.е. в тенденции ухода от определения причин, ответственности за возникновение ситуации. Это свидетельствует о том, что чаще всего ситуация препятствия не вызывает напряжения или конфликта, расценивается как нейтральная или малозначащая. Безобвинительные реакции, лежащие в основе толерантного поведения в критических ситуациях, по мнению ряда авторов³⁹ расцениваются как дезадаптивные. Но содержательный характер реакций указывает на подавление импульсов самообвинения, снижение самокритики и фиксации на потребности к преодолению или выхода из тревожащей ситуации. В потребностном блоке определяется доминирование темы аффилиации.

Но наиболее существенным отличительным показателем является индекс уровней психической адаптации (ПА), который, как показано в работах Березина Ф.Б. (1988), прямо связан с «соотнесенной фрустрационной напряженности» (СФН). Автор рассматривает СФН в качестве многомерного понятия, интегрально описывающего адаптационный процесс, и определяется как соотношение значений по факторам Q₄ (суммарный эффект последовательных фрустраций, эргическое напряжение) и C (показатель устойчивости системы интегрированного поведения). Модифицированная формула (Мамайчук, 1991) включает в себя показатели (OD) и (M) реакций (тип реакции с фиксацией на препятствие безобвинительное направление реагирования). По данным наших и других исследований⁴⁰, предложенная модификация более чувствительна и вместе с тем согласованно с СФН указывает на уровни психической адаптации (дезадаптации).

Наиболее низкий уровень психической адаптации в данном исследовании определяется в группе детей-бродяг. Значения обоих показателей свидетельствуют о наличии стойких нарушений ПА в группе риска. Тогда как в группе риска психическая адаптация имеет неустойчивый характер, в контрольной группе - эффективный (табл. 11 и 12).

Зависимость ПА с СФН (Березин Ф.Б., 1988) и ПД (Мамайчук И.И., 1991)

Различия в уровнях психической адаптации (p ≤ 0,05 - *)

Кроме того, данные дискриминантного анализа относят СФН к наиболее веским классифицирующим переменным, во-первых, подтверждая классификацию, основанную на экспертных оценках (корректность классификации - 97%), и, во-вторых, в эксперименте указывая на этот индекс, как на предиктор деструктивного поведения (табл. 13).

Вклад показателя СФН в классификацию групп в дискриминатном анализе

На наш взгляд, внимание заслуживают и некоторые результаты корреляционного анализа, в ходе которого выявляется различный характер связей индекса психической адаптации со структурно-личностными чертами. Так в группе бродяг эта связь такова, что психическая адаптация тем более устойчива, чем выше показатели гипертимности (А+) и чем ниже показатель интеллектуальной организации (В-). Тогда как в группе детей с «поведением риска» рост показателя устойчивости психической адаптации прямо соотносится с ростом показателя эмоциональной устойчивости (С+), социальной смелости (Н+) и показателем самоуверенности (О-).

Утверждать, что в группе бродяг мы сталкиваемся с «горем от ума», нам не позволяют принципы корреляционного анализа, но в качестве предположения о причинно-следственных связях этому можно выдвинуть следующее объяснение. Психическая адаптация помимо прочего, согласно Березину Ф.Б., означает способность адаптивно реагировать на требования среды. Интеллектуальная организация личности входит в многокомпонентный регуляторный блок поведения. В группе детей-бродяг результаты анализа могут быть проинтерпретированы так. Психическая адаптация, а, следовательно, и успешность адаптации социальной в группе детей-бродяг не только не требует высокого интеллекта, но и страдает от его наличия⁴¹. Наблюдения за образом жизни детей-бродяг, который, мягко говоря, весьма специфичен, показывают, что в экстремальных условиях агрессивной среды способность к рефлексии или сохранность критики часто являются препятствием в адаптации. На увеличение скорости реакции в критических ситуациях, по-видимому, прямо влияет свертывание некоторых характеристик сознания (ср.: военные психозы, нарушения влечения, импульсивность и компульсивность), автоматизм.

Здесь мы могли бы выдвинуть осторожное предположение. В экстремальных условиях (в условиях повышенных требований среды, по Березину Ф.Б.) отсутствие результатов обучения моделям поведения просоциальной направленности для успешной социальной адаптации личности гораздо полезней, чем недостаточное обучение⁴².

Но, исключая последние рассуждения, интерпретируя приведенные данные в сочетании с социометрическими характеристиками, данными анализа особенностей поведения, мы приходим к следующим выводам. В группе детей-бродяг системообразующим фактором нарушений поведения являются личностные предиспозиции, тогда как в группе детей с «поведением риска» совокупность и разнообразие данных согласованно указывают на преобладание социальных факторов, участвующих в развитии отклоняющегося поведения.

В настоящей статье мы затронули лишь некоторые аспекты феномена «уличные дети» и постарались рассмотреть их в сумме, опираясь на собственный практический опыт, учитывая данные предшествующих и современных исследований по этой теме. Вопросы, которых мы коснулись, нам представляются приоритетными в решении тех задач, что выдвигает самое явление детского бродяжничества и других поведенческих девиаций.

А совокупную сложность задач видно даже при поверхностном взгляде на следующий предметный ряд - проблемы детского и подросткового возраста, пограничные психические расстройства и дизонтогенез, феномен поведения человека, природа поведенческих и социальных девиаций etc., - который отнюдь не завершается приведенным перечислением. Мало что в ряду этих феноменов является абсолютным и бесспорным. Напротив, сплошь и рядом в описаниях встречаются оговорки, подчеркивающие относительность, транзиторность, неясность, парадоксальность etc. большинства характеристик, свойственных изучаемым объектам. Отчасти поэтому, на наш взгляд, в исследованиях и описаниях столь ускользающих «вещей» приходится неоднократно возвращаться к основам с тем, чтобы не терять опоры.

Вследствие всего вышеизложенного мы можем утверждать, что не существует никакой особой и специфической группы детей и подростков, объединенных понятием «уличные дети». Данный термин, возможно, имеет право на существование, но исключительно в качестве метафоры или фигуры речи, а для специалистов в области медицины, психологии, социологии, педагогики данное понятие не имеет содержания и бесполезно в прикладном значении.

Типология изучаемых групп детей и подростков укладывается в уже существующие классификации, прежде всего, в клинические и медико-психологические. В большей степени это относится к группе, которую в нашем исследовании мы именовали «группой бродяг», в меньшей - в отношении к детям и подросткам групп риска. Последним более соответствуют социально-педагогические, если не классификации, то такие понятии как, - «трудновоспитуемые», «дети с микросоциальной и педагогической запущенностью» и пр.

В практическом отношении понимание групповых различий играет важную роль. С одной стороны, следует еще раз подчеркнуть, что представленность детей-бродяг в детском и подростковом населении крайне мала. Не располагая эпидемиологическими данными об удельном весе детей с синдромом бродяжничества и сходной психопатологией, и даже понимая, что современная социальная среда предоставляет гораздо больше факторов, участвующих в генезе личностных и поведенческих расстройств, мы все же полагаем, что уровень численности детей-бродяг не превышает критического порога. Кроме того, есть основание полагать, что вклад детей-бродяг в подростковую преступность вообще и в представляющую общественную опасность, в частности, весьма незначителен. Мы считаем, что ответственного и серьезного неотложного вмешательства и профилактического воздействия требует тяжесть психопатологических и патопсихологических нарушений и расстройств в этой группе. И в данных обстоятельствах опора на химеры в объяснении феномена и построении программ профилактики, коррекции и терапии, не только препятствует их реализации, но может и усугубить ситуацию.

Из существующих на сегодняшний день наиболее тщательно разработанных и обоснованных подходов фактически только в рамках практической медицины сформулированы и предложены к применению концепции, учитывающие как собственно медицинские, (органические), так и психологические, и социологические (экологические, средовые) факторы в интегрированном виде.

Так, требованиям комплексности удовлетворяют принципы многосевой и мультимодальной диагностики, на которых построены соответствующие рубрики в американской DSM-IV, MAS, в немецкой версии классификации Remschmidt & Schmidt. И хотя в МКБ-10 этот принцип не используется⁴³, в этом пересмотре предложены уточненные диагностические критерии расстройств поведения.

В отечественной психиатрии применение принципа многоосевой диагностики нашло отражение в концепции саморазрушающего поведения подростков. В ней постулируется, что таковое поведение является интегральным проявлением девиантного образа жизни вне зависимости от конкретных нозологических форм (Попов Ю.В.,1995)⁴⁴. Кроме того, авторы концепции отмечают важную для клинической психологии особенность определения девиантного поведения. Девиантное поведение «является таковым только в определенной системе координат и в клинике не может быть диагностировано, как психическое расстройство, если не является симптомом дисфункции личности, и только уровень дисфункции личности, а не степень девиации или вид зависимости может определять их патологичность» (Попов Ю.В., 1991; 1995). Авторы разработали систему функциональной диагностики и многоосевую классификацию саморазрушающего поведения у подростков, включающую четыре диагностические оси:

3. Типы акцентуации характера (по А.Е. Личко, 1977/1983);

Несмотря на существующую парадоксальность клинико-феноменологических описаний переходных состояний и пограничных расстройств, мы считаем, что в определенной (в достаточной, на наш взгляд) мере таковой парадокс при использовании предложенных схем все же может быть преодолен. Тем более, если вспомнить, что в клинике достаточно детально описаны психопатологические формы нарушений влечений, выражающиеся в непреодолимом стремлении к перемене мест, бессмысленных и бесцельных путешествиях - дромомания, пориомания, вагобондаж, синдром уходов и бродяжничества, синдром заброшенности.⁴⁵ В области патопсихологии дизонтогений также в достаточной мере разработаны схемы, вполне успешно применяемые для выделения причин, играющих роль пусковых механизмов, триггеров дизонтогенетического процесса, системообразующего фактора нарушений.⁴⁶

В группах детей и подростков с проявлениями поведения риска при интерпретации полученных данных обнаруживаются многочисленные факторы риска поведенческих девиаций. Характер и широта спектра угроз свойственны подростковому возрасту в целом, что не отличает эту группу от всего подросткового населения так, чтобы можно было говорить о какой-то групповой специфике. В подтверждение наших наблюдений наилучшим образом свидетельствуют выводы, сделанные в исследованиях девиантного поведения (алкоголизации, наркотизации, промискуитета) подростков Санкт-Петербурга, проведенными в 1999-2000 гг. специалистами Института социологии РАН⁴⁷. Один из выводов гласит: «Девиантное поведение во всех изучавшихся его формах… настолько широко представлено в подростковой субпопуляции, что девиантностью следует считать скорее его отсутствие».

Так что и в этом случае говорить о какой-то особой группе риска не приходится, но вместо того следует понимать всю серьезность ситуации, когда норма становится исключением. А, учитывая то, что в качестве альтернатив у подростков (нашей условной группы риска) формируются, в том числе, и антисоциальные модели поведения (как варианты социальных отношений), меры неотложного характера не имеют большой практической значимости. Наибольшую эффективность в отношении проблем подростковой девиантности имеют меры многоуровневой профилактики и, следовательно, основная тяжесть в работе с такими детьми ложится на комплексные превентивные программы.

Говоря так, полагаем, что детское бродяжничество и связанные с ним аномалии личности и поведенческие девиации прогнозируются преимущественно на основании данных «медицинской карты» - конституционально-генетическая отягощенность, неврологический статус⁴⁸, психиатрический статус, включая, разумеется, и клинико-психологические данные. Средовые характеристики не имеют большого прогностического значения. А в целом, учитывая природу синдрома, прогноз, равно как и дифференциальный диагноз, представляют крайне сложную задачу. Более-менее достоверная диагностика возможна при развернутой симптоматике и манифестации. При таких обстоятельствах весьма затруднительно локализовать мишени в общей профилактике нервно-психических расстройств. Поэтому нам сложно представить себе узкоспециализированную и тем более массовую программу (направление) профилактики детского бродяжничества.

Вообще, разработка разнообразных профилактических, коррекционных, реабилитационных программ не представляется непреодолимой проблемой. Сложнее обстоит дело с их реализацией, в рамках каковой определенные трудности представляют вопросы прогнозирования, оценки эффективности, организационного и межведомственного взаимодействия. Но и это не онтологические проблемы.

Здесь важно, во-первых, еще раз подчеркнуть междисциплинарный и многоуровневый характер феномена девиации, в силу чего принципиально невозможно реализовать комплексные мероприятия только в рамках пусть даже безупречно обоснованных программ общественных организаций. Накал дискуссий по поводу роли и значимости вклада негосударственных объединений, кажется, пришелся на 90-е. Например, в одном Санкт-Петербурге на 1998 год было зарегистрировано около 4 000 организаций, в уставах которых целью значилась работа с «уличными детьми», с детьми групп риска, борьба с беспризорностью. Но при самом доброжелательном отношении на тот момент можно было назвать не более 30 организаций, проводивших хоть какую-то работу в этом направлении. Сколько можно судить, в области работы по проблемам наркопотребления успешно работающие организации можно счесть по пальцам, тогда как заявленных инициатив на порядки выше. Данные, опубликованные на сайте www.narcom.ru фонда «Здоровое будущее»,⁴⁹ являются красноречивым тому подтверждением. А с другой стороны, трудно найти равнозначный по бессмысленности и бесполезности аналог центрам ППМС, которые почему-то включены в систему образования.

На наш взгляд, общественные организации обладают некоторыми достоинствами, имеют преимущества в программах, где требуется быстрое реагирование, и могут быть весьма эффективны в программах реабилитации. Но программы профилактики общественные организации принципиально не могут выполнять самостоятельно, опираясь только на собственные ресурсы. Это предопределяет вопросы необходимости взаимодействия учреждений государственного и негосударственного сектора.

Во-вторых. Девиации исчезнут, кажется, только вместе с человеком. Не без основания можно даже предположить, что пропорция нормы и девиации - это заданная константа, и как патология не имеет исхода в виде выздоровления, но при возможной компенсации. Из этого следует, что «окончательное решение вопроса» принципиально неосуществимо. Опыт Швеции, Великобритании, Германии, США, Москвы, в разное время осуществлявших «кавалерийские атаки» на «беспризорность», «уличную преступность» несовершеннолетних, показывает бесценные и убедительные отрицательные результаты.

Вместо того, и возможно, и необходимо осуществление регулярного, планомерного etc. сканирования (мониторирования) состояния проблемы. Причем, на наш взгляд, принципиально важно отслеживать, фиксировать, осмысливать и на основе полученных данных принимать решения не столько в отношении каких-то конкретных форм девиаций (наркопотребление, преступность, бродяжничество etc.), сколько оценивать состояние здоровья несовершеннолетних в целом, в том виде, как оно (здоровье) понимается ВОЗ - состояние физического, психологического и социального благополучия… Учитывая отечественный опыт диспансеризации и современную зарубежную практику⁵⁰, есть основания считать, что задача организации и проведения системного скрининга является первоочередной и необходимой для реализации программ медико-психолого-педагогического и социального сопровождения (помощи, поддержки, защиты) подростков.

Другие интересные материалы:

Личные истории наркоманов, нашедших выздоровление
Данная книга не является официальной...

ЧТО С НАМИ БЫЛО, ЧТО С НАМИ ТЕПЕРЬ...

Деформация личностной идентичности в случаях зависимости от психоактивных веществ
Проблема идентичности личности является...

В ходе изучения проблемы зависимости от...

Мама, я Пушкина люблю!
Стимулом для публикации этой статьи...

Литературный хулиган Большинство из...

Шаг седьмой

"Мы смиренно просили Его избавить нас от...

Проблема психической адаптации у подростков с расстройствами поведения и зависимостью от психоактивных веществ
Попытка «забежать вперед» в своем...

Несмотря на значительное число работ в...