 |
 |
 |
 |
|
||||||||||||||||||||||
 |
 |
 |
||||||||||||||||||||||||
|
||||||||||||||||||||||||||
|
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
 |
Круглый стол ученых-криминологов, членов Совета по Законодательству при Президенте РФ.
Уголовная политика в социо-культурном контексте В. Абрамкнн. Вряд ли нам имеет смысл тратить время на констатацию того факта, что уголовная политика России в 90-х годах была, мягко говоря, неэффективной. Более продуктивным было бы сосредоточить наше внимание на причинах этой неэффективности, возможных путях выхода из кризиса, на преодолении той катастрофической (по моей оценке) ситуации, сложившейся в сфере преступности и уголовного правосудия. Необходимость разработки концепции уголовной политики казалась мне очевидной. Однако при предварительном обсуждении вопроса эта идея встретила серьезные возражения, особенно со стороны юристов и правоведов. Когда я предложил включить тему о концептуальных основах уголовной политики в план работы Совета по судебной реформе при Президенте, то некоторые коллеги говорили, что более правильным и актуальным было бы заняться концепцией правового обеспечения уголовного преследования. Я. Гилинский. Как говорят в Одессе, это “две большие разницы”. Уголовная политика — это часть общей социальной политики государства, а не просто уголовное преследование; термин становится также бессмысленным, если под ним подразумевать только “правовое обеспечение...”. В. Устинов. Законодательство — это только один из способов, причем далеко не главный, реализации уголовной политики. Именно в научно обоснованных концепциях, программах, а не в законодательстве, и должна задаваться уголовная политика. Раньше были даже попытки ввести такой учебный предмет — уголовная политика... Г. Забрянский. Мы живем в сложном законодательном пространстве. Эта сложность — обыкновенный результат особенностей переходного периода. Существует восемь законодательных (я подчеркиваю, только законодательных) полей, которые образовали: 1) Конституция Россия; 2) Конституции республик; 3) уставы других субъектов федерации; 4) федеральные конституционные законы; 5) федеральные законы прямого действия; 6) федеральные законы, издаваемые по предмету совместного ведения РФ и субъектов РФ; 7) законы субъектов федерации, принимаемые в соответствии с федеральными законами, издаваемыми по предметам совместного ведения; 8)законы субъектов федерации, принимаемые вне пределов ведения РФ и совместного ведения РФ и субъектов РФ. Многие из этих полей входят в противоречие друг с другом. Еще одной проблемой является несоответствие разных законодательных решений. По действующему законодательству подросток может быть исключен из школы по достижению 14-ти лет. Однако он не может быть принят на работу, так как минимальный возраст приема на работу — 15 лет. По достижении 15-ти лет, его могут принять на работу, но в случае увольнения, он не может быть признан безработным, так как он достиг шестнадцати лет. Таким образом, законодатель загоняет подростков в зону аутсайдерства. Действующее законодательство должно предусмотреть единый минимальный возраст приема на работу, возраст признания безработным, возраст, до достижения которого сохраняет силу требование обязательного общего образования. Иначе мы получаем увеличение криминального слоя несовершеннолетних. Я. Гилинский. Надо еще добавить, что в реальности у нашего государства уголовной политики просто нет, если подразумевать под этим нечто целенаправленное, теоретически обоснованное. Есть “дерганье по поводу”: то надо издать популистский закон о борьбе с коррупцией, то Указ о защите населения от организованной преступности... Уголовную политику подменяет нечто, основанное на популистских мифах и прежних коммунистических лозунгах вроде “усиления борьбы с преступностью”. Усиление идет по меньшей мере по трем направлениям. Во-первых, это ужесточение уголовного законодательства (отчасти и уголовно-исполнительного). Во-вторых, это ужесточение реальной практики назначения и применения наказания, неоправданно широкое применение арестов и наказаний в виде лишения свободы. В-третьих, это сохранение смертной казни и даже расширение ее исполнения. Отсюда проистекают все беды и трагедии пенитенциарной системы, описанные в книге “Поиски выхода...”. Если говорить об основных концептуальных положениях, я бы уделил здесь большое внимание изменению цели деятельности правоохранительных органов. Целью правоохранительных органов должна стать не борьба с преступностью, а защита населения, защита каждого гражданина от преступных посягательств. Во-первых, это определенный поворот к потерпевшим, к населению, которое легко поддается на призывы “всех стрелять”, “всех сажать”... Поддается, поскольку обеспокоено собственной безопасностью. Такая цель — это определенная переориентировка правоохранительных органов. Конечно, формально эта цель в законодательстве присутствует. Например, в законе о милиции на первое место вынесена защита населения. а печально знаменитый указ Ельцина назван идеально — “О защите населения от бандитизма и других форм проявления организованной преступности”... Но реально, на практике это остается пустыми декларациями. Обратите внимание, как все, в том числе и журналисты, чаще всего называют этот акт: Указ “Об усилении борьбы с организованной преступностью и бандитизмом”... В. Абрамкин. Интересно, что в международных правовых документах в последнее десятилетие к жертвам преступлений стали как бы приравниваться жертвы злоупотребления властью. Такое объединение должно очень злободневно сейчас звучать и для нашей страны, где обе возможности (стать жертвой преступления или жертвой злоупотреблений властью) едва ли не равновероятны. От жертв беззакония логично перебросить мостик к жертвам правосудия. Эксперты, которые работают в рабочей группе по законопроекту о моратории на исполнение смертной казни, дают такую оценку ошибок по приговорам к смертной казни: 20—30%! Это по делам, за которыми обычно существует особый надзор со стороны Генеральной Прокуратуры, Верховного Суда. А что же происходит с уголовными делами по менее тяжким преступлениям? Кстати, суды присяжных также показали, насколько некачественно работает наше следствие. У нас невероятно огромное количество жертв правосудия. Поэтому защита прав подозреваемых, обвиняемых, осужденных должна рассматриваться как помощь потенциальным (вероятным) жертвам злоупотребления властью и жертвам правосудия. Можно, наверное, сказать, что нужна федеральная программа декриминализации населения, а не нынешние программы борьбы с преступностью, которые следует называть программами криминализации населения... Наверное, эффективная уголовная политика сама в себе должна содержать и такое направление, как сокращение области применения уголовного преследования не только путем декриминализации ряда форм деятельности, но и за счет создания институтов, позволяющих решать конфликты между правонарушителем и потерпевшим, социальные конфликты вне громоздкого и дорогостоящего механизма уголовного правосудия и т.п. Г. Забрянский. Я бы предложил отказаться не только от термина “борьба с преступностью”, но и от термина “уголовная политика”. Должна быть государственная политика в сфере предупреждения преступности в самом широком смысле слова. Если функционирование общества представить в виде системы, то преступность — одна из ее подсистем. Преступность подчиняется, в конечном счете, законам функционирования всей системы. Когда мы поймем, что уголовная политика— это элемент государственной политики по предупреждению преступности, тогда и нагрузка на места лишения свободы и предварительного заключения будет совершенно другая. От чего должна, например, отталкиваться практика назначения уголовного наказания? Известна схема академика Кудрявцева, описывающая факторы, которые влияют на принятие решения о совершении преступления. Такое решение — результат взаимодействия трех линий причинной связи: свойства личности, конкретная жизненная ситуация и предвидение последствий выбора преступного варианта действий. Если преступное поведение детерминировано, главным образом, жизненной ситуацией, то лишение человека свободы не разрешает саму ситуацию. В современных условиях криминальность или некриминальность личности не является главным фактором преступности, большая часть совершаемых преступлений определяется жизненной ситуацией. Поэтому репрессии, наоборот, должны сокращаться. Чем больше в этом случае сажают, тем выше рецидивная активность. Ученые, изучающие молодежную преступность, знают, что освобожденный из мест лишения свободы несовершеннолетний вовлекает в преступную деятельность еще троих подростков. Таким образом, ужесточение уголовных наказаний приводит к расширенному воспроизводству молодежной преступности. Кстати, сейчас самое тревожное то, что преступной деятельностью стали заниматься категории подростков, которые традиционно считались криминологически благополучными: студенты, учащиеся техникумов, выпускники средней школы, и т.п. Опираясь на эмпирические факты, мы можем показать, что многие преступления — результат дисфункции социальных институтов. Я за расширение и легализацию нелегальных форм жизни, когда они способны удержать от опасных видов преступлений некоторые социальные слои. Сегодня, например, возможность заработать в сфере нелегального бизнеса вымывает подростков из сферы криминального насилия. Я изучал попрошайничество детей на 4 вокзалах Москвы в течение недели. Однажды, я обратился к милиционеру: “Вы посмотрите, что происходит. Они просят деньги у прохожего, если он им не дает, подростки его бьют”. А милиционер отвечает: “Ну приведите хоть одного потерпевшего. Никто не придет”. Тогда я опрашиваю тех, кто дает деньги: “Вы понимаете, что вас обманывают?” “Да”, — отвечают они. Все это привело меня к одной мысли: привокзальная площадь понимает, что она должна заплатить дань за то, чтобы подростки не грабили и не занимались здесь насилием. Налогоплательщик, в отличие от государства, отлично понимает — за что надо, за что он готов заплатить. Зоны нелегального, отчасти криминального поведения спасают общество от куда более серьезных вещей. Стоит нам, например, убрать лотки-палатки, как это предлагают некоторые ретивые градоначальники, мы сразу получим, как минимум, трехкратный прирост преступности несовершеннолетних. Ведь для них участие в таком бизнесе — это не только возможность подработать, но и возможность карьеры в сфере полулегального предпринимательства. Вот как выглядят ступенечки такой карьеры подростков: на первом этапе — они являются “санитарами” (убирают территорию вокруг киосков); на втором — работают в роли наблюдателя; на третьем — выполняют функции сопровождающего по перевозке товара; на четвертом — перевозят товар; на пятом — помогают в торговле, подростков впускают в палатку; на шестом (в 18-19 лет) — становятся за прилавок, продают; на седьмом (через несколько лет) — они уходят из палатки и становятся хозяевами товара; на восьмом — арендуют место в супермаркете; на девятом — имеют свое отдельное помещение. И так они идут, сменяя друг друга, по очереди, по этим ступенькам. Первый поднялся на ступеньку выше, а на освободившуюся ступеньку становится другой приходящий. Что будет, если мы уберем все это и не предоставим им возможности столько же заработать (и еще нужно, чтобы они хотели другим способом столько же заработать)? Будет резкий прирост молодежной преступности. Криминогенная ситуация в России Я. Гилинский. Один из основных мифов нынешней уголовной политики — это миф об аномально высоком уровне преступности. Но говорить о высоком или низком уровне преступности имеет смысл лишь в конкретном историческом, экономическом, социальном, политическом, культурологическом контекстах. В России сегодня сконцентрировано так много негативных криминогенных факторов, что уровень преступности просто обязан быть высоким. Один из важнейших криминогенных факторов— экономическое расслоение населения. В 1994 г. децильный коэффициент дифференциации по уровню доходов, т.е. соотношение средних доходов 10% самых богатых слоев населения и 10% самых бедных, у нас был равен 15. Сейчас он достиг 16-18... Г. Забрянскчй. Это по официальным источникам, а по оценкам экспертов децильный коэффициент достиг 22... Я. Гилинский. В 1991 г. разрыв был всего четырехкратным. Можете себе представить, насколько ухудшилась ситуация только за последние четыре года. Из мировой практики известно: когда децильный коэффициент достигает 10 — это критическая точка, за которой должны следовать, как сейчас модно говорить, непредсказуемые последствия. А у нас 18! Почти вдвое превышена критическая точка! Непредсказуемых последствий пока нет. Следует только удивляться: почему население терпит такую ситуацию? почему нет взрыва? Г. Забрянский. Можно привести еще несколько аналогичных примеров. Так, уровень безработицы среди несовершеннолетних с 92 по 95 г. у нас в стране вырос в 2,3 раза, а уровень безработных среди малолетних преступников всего в 1,1 раза (уровень скрытой безработицы несовершеннолетних и уровень латентности при фиксации безработных преступников примерно одинаковы)... Если иметь в виду тот мощный социокуль-турный распад, который происходит в обществе, то мы еще далеки от нашего возможного предела криминального насыщения. Я бы сейчас поставил проблему так: почему совершается так мало преступлений? почему не разваливаются, а сохраняются семьи? почему женщины рожают? Я. Гилинский. Есть еще один критерий, характеризующий положение и самочувствие людей в обществе — респонсивность, т.е. возможность удовлетворить свои потребности в конкретных социальных условиях. Совершенно очевидно, что респонсивность нашего общества минимальна: лишь 1-2% нашего населения, в лучшем случае до 10%, могут удовлетворить свои потребности. В. Абрамкчн. Вы имеете в виду не только экономические потребности? Я. Гилинский. Конечно, я имею в виду удовлетворение всех основных потребностей человека, в том числе— экономических. Правда, экономические потребности являются базовыми: для голодного человека все остальное не имеет значения. В набор основных потребностей входят социальные потребности в творчестве, в престиже, в карьере, в поисковой активности и т.п. У некоторых потребностей “ноги растут” из животного мира. Это, например, потребность в более высоком статусе, поисковой активности. И если ставить преграды, то и у животных наблюдается девиантное (отклоняющееся) поведение. Когда крыс помещают в “санаторные” условия, где тепло, сытно, уютно, примерно 10-20% крыс не могут удовлетвориться этими условиями, их потребность в поисковой активности требует реализации, и они пытаются выбраться из тепла и сытости. Известен эксперимент с обезьянами, когда вожака отделяли от стаи стеклянной перегородкой и на его глазах в первую очередь давали самую вкусную еду не ему, как это положено по рангу, а самцу более низкого ранга. У вожака происходил инфаркт... В. Абрамкин. Я читал о продолжении этого эксперимента. Вожаку устраивали ситуацию с несколькими раздражителями. С одной стороны за стеклянной перегородкой кормили его сородичей, а с другой — сажали самца второго ранга с самкой. В этом случае инфаркта не было... Может быть, аномально низкий уровень преступности российского населения связан как раз с наличием не одного, а огромного количества раздражителей?.. Г. Забрянский. Помните, четыре способа самоутверждения: власть, богатство, насилие и творчество. Если брать молодежь, у нее преобладает либо насилие, либо творчество. А что мы даем подросткам? Мы сужаем зону творчества, а это объективно расширяет зону насилия. Государство в своей политике должно все это знать и учитывать. В. Абрамкин Пока все, о чем мы говорили, относится по большей части к бытовой, нормальной преступности (в том смысле, в котором это понятие используется мной в “Криминальной мифологии”). Но существует еще и профессиональная преступность, терроризм, заказные убийства, наркобизнес, “организованная преступность”. Правда, последнее понятие зачастую трактуют так широко и невнятно, что под него можно подвести все, что угодно. Ну, вот например, те полулегальные образования, о которых рассказывал коллега Забрянский: вокзальные попрошайки, структура, образующаяся вокруг палаточного бизнеса, и еще, Бог знает, что! Мне кажется, нам надо хотя бы пунктирно обозначить эту важнейшую тему. Я. Гилинский Проблема организованной преступности является, пожалуй, самой мифологизированной. Может быть потому, что это удобное оружие в политических играх. Я собирался было голосовать за Григория Явлинского. Но и он меня огорчил, когда сказал: “Я знаю, как победить организованную преступность...” Для этого, оказывается, надо в четыре раза увеличить зарплату сотрудникам РУОПа! Всего-навсего... Чрезвычайно важно понять, что организованная преступность — это совершенно нормальное явление в современном обществе (и не только у нас, а во многих странах). Преступные организации по своей сути ничем не отличаются от иных социальных организаций типа трудовых коллективов. Это тот же бизнес, предпринимательство, но с ориентацией на сверхвысокие доходы. Они имеют соответствующую дифференциацию функций, иерархическую структуру, свои службы разведки-контрразведки, советников по экономике, по финансам, по юридическим вопросам и т.п. Ни о какой ликвидации организованной преступности, преступных сообществ речи быть не может. Принцип “мафия бессмертна” сохранится на многие лета и века. Я вспоминаю не очень удачные, но образные слова Александра Гурова о том, что организованную преступность надо “ввести в криминальное стойло”. Так вот, ввести преступные организации в легитимную сферу можно только экономическими и социальными средствами. Если предельно жестко поставить вопрос, для сокращения сферы деятельности организованных сообществ необходимо обеспечить их участникам условия для не менее доходной легальной деятельности. В крупных городах все сферы народного хозяйства поделены между преступными сообществами, 70-90% предприятий и банков находятся “под крышей” организованной преступности. К сожалению, это нормально. Нормально в условиях существующего правоохранительного вакуума. Сегодня, когда цивильные и арбитражные суды не функционируют, когда их бумажные решения ничего не стоят, функции арбитража принимают на себя преступные сообщества. Причем, если вначале они свои услуги навязывали, то теперь к ним с удовольствием идут. Того и гляди, очередь, как в суды, образуется... В. Абрамкин. Я думаю, что у них-то как раз очередей никогда не будет. Эта структуры очень динамичны и, в отличие от государства, чутко реагируют на спрос, который существует на рынке услуг. Я. Гилинский. И, что немаловажно, они гораздо эффективнее официальных структур. Почему они эффективнее? У них более жесткий профессиональный отбор, более жесткая дисциплина труда, более высокие заработки... они привлекают наиболее интеллектуальные, физические, эмоционально перспективные силы... Все эти факторы обеспечивают преступным организациям гораздо большую конкурентоспособность. Среди преступных организаций можно выделить более цивилизованные и такие, которые они сами называют — “отмороженные”, “беспредельщики”. Более “культурные” организации относятся к ним не очень хорошо. Интересно, что сейчас у “цивилизованных” преступных сообществ возникают проблемы, характерные для всех нормальных организаций. Так, недавно моего коллегу (специалиста по наркомании) пригласили в одну из группировок с лекцией о вреде наркотиков. Дело в том, что наркотизация внутри преступной организации становится для них проблемой, мешает их деятельности. Мы взяли около 20-ти интервью у членов преступных группировок среднего звена (“лейтенантов-капитанов-майоров”). Оказалось, что они, по крайней мере на словах, выступают за общественный порядок, за нормальное функционирование социальных механизмов, чуть ли не за сотрудничество с милицией... В. Устинов. Да, они даже иной раз стремятся подавить неорганизованную преступность, которая, оказывается, и им мешает... Я. Гилинский. Многие из организованных групп, начав с оружия, наркотиков и т.п., постепенно переходят в легальные сферы бизнеса... В. Устинов. Они тоже хотят быть респектабельными... Комментарии. Как мы видим, один из главных объектов уголовной политики — преступность — не представляет собой единого социального явления. В выступлениях участников дискуссии отчетливо выделены два целостных блока: подростковая (молодежная) преступность и преступность высокоорганизованных криминальных сообществ. Оставшийся (основной) массив преступности также нельзя назвать целостным, его можно структурировать и далее. Например, по признаку преобладающего мотива в совершении преступлений. Это социально-бытовая преступность, которая определяется в основном такими причинами, как голод, бедность, бездомность, безработица, пьянство и т.п., патологическая преступность (алкоголизм, наркомания, иные психические отклонения), адаптационная преступность (связанная, например, с резким изменением социально-экономических условий жизни), социокультурная, (вызванная конфронтацией между различными культурными и субкультурными группами, проживающими на одной территории) и т.п. Конечно, такое разделение условно, в конкретном преступлении иной раз трудно выделить основную причину. Формирование отдельных целостных блоков в таком разнородном социальном явлении, как преступность, может быть произведено и по тем системообразующим признакам, которые предложили другие участники дискуссии. Здесь нам важно отметить, что при переходе от чисто юридических или законодательных проблем к проблемам уголовной политики нам требуется и более точное понимание социокультурного контекста, с которым связаны разнородные криминальные феномены, расширение и структурирование этого контекста по иным основаниям, чем это требуется, скажем, законодателю. При решении каждой конкретной проблемы, в зависимости от предлагаемого способа ее решения, вышеперечисленные группы могут расслаиваться на еще более мелкие или наоборот укрупняться, смешиваться. Скажем, ситуация с такой предкриминальной социальной группой, как наркоманы, определяется не только распространенностью этой формы девиантного поведения в различньк регионах страны, но и с организованными преступными сообществами (наркомафия), паразитирующими на наркомании или даже создающими наркозависимость у все большего количества людей. О некоторых целях и принципах уголовной политики В. Устинов. При разработке концепции реформы уголовного правосудия особое внимание надо обратить на построение дерева целей. В этом дереве должны быть согласованы цели наказания и цели правосудия, цели наказания и цели мер пресечения. Больше всего я болею о целях мер пресечения. Ситуация здесь страшная: то, что существует— это хуже уголовного наказания в привычном смысле этого слова. Поэтому, прежде всего, следует выработать принцип минимизации карательных средств. Валерий Федорович в книге “Поиски выхода...” говорит, что минимизация вредных последствий лишения свободы — это цель. Я думаю, это не цель, а принцип, т.к. позитивное воздействие уголовного наказания возможно только тогда, когда у него вообще нет негативных последствий. Но лишение свободы объективно имеет вредные последствия, они неизбежны, так же как неизбежен карательный элемент в мерах пресечения. Теоретически не должно существовать карательных средств. Но практически обойтись без них невозможно. Такую меру пресечения как “заключение” — без стражи не представишь. Я считаю, что очень важно разработать цели мер пресечения. Пока человек не признан виновным — его нужно изолировать, чтобы он не мешал следствию, не скрылся. Но он должен жить в нормальных условиях. Можно использовать заключение под стражу, домашний арест, надзор полиции, изоляцию гостиничного типа. Пусть даже, если у него есть деньги, он оплачивает свое содержание (как в гостинице). Человек может платить за содержание его под стражей, потому что это еще не наказание. Если разработать подобный проект, в него могут вложить средства наши миллиардеры. В процессе реформирования необходимо учесть и то, что имеется в действующем сейчас УПК: ст. 89 “Цели мер пресечения”, ст. 96. Последняя статья дает перечень составов преступлений, по которым заключение под стражу можно применять только по признаку общественной опасности деяния, в совершении которого подозревается человек. УПК также разрешает заключение подозреваемого под стражу (и др. меры пресечения) при исключительных обстоятельствах. Но в действительности, предварительное заключение под стражей применяется как правило, а не как исключение. В действующем российском законодательстве нет четких критериев применения мер пресечения и критериев исключительности обстоятельств. У меня на памяти такой случай: 18-летний мальчик был заключен под стражу. Он обвинялся в попытке разбойного нападения. Статья серьезная, но сам по себе он не был общественно опасен. Я его хорошо знаю и думаю, что его не стоило заключать под стражу. Сначала нужно определить цели мер пресечения, а из этого уже будет вытекать сама система мер пресечения. Для чего это нужно? Цели, которые сформулированы в ст. 86 УПК, противоречивы. Закон говорит, что для заключения лица под стражу, требуются достаточные основания. А для практика достаточных оснований не требуется. Обычно работники органов дознания сначала подчеркнут это место в постановлении, а потом уже собирают материал о необходимости применения той или иной меры пресечения. И так будет продолжаться до тех пор, пока мы не разработаем четких, совершенно определенных критериев применения мер пресечения, не закрепим законодательно эти самые исключительные случаи. Еще один интересный вопрос — соотношение целей наказания и целей раскрытия преступления, целей обеспечения неотвратимости ответственности. Цели обеспечения неотвратимости уголовной ответственности противоречат многим другим целям. Вообще, различные цели противоречат друг другу. Например, цель исправления преступника и цель кары. Кибернетик Винер сказал: до тех пор, пока общество не будет знать, что оно хочет от наказания, оно не добьется ни той, ни другой цели. Противоречивость различных целей в дереве целей естественна, просто цели надо согласовывать методом компромисса. Например, в целях обеспечения неотвратимости ответственности применяется прослушивание разговоров, заключение под стражу, но это противоречит целям защиты прав человека. Ни одну цель нельзя абсолютизировать, надо искать консенсус. Правозащитники иногда абсолютизируют проблему защиты прав заключенных. Их противники говорят, что это приводит к нарушению прав потерпевших, что адвокаты и защитники могут вступить в сговор с обвиняемым. Я за предоставление адвоката с момента задержания, но нужно ограничить возможность злоупотреблений с его стороны. Например, в УПК ФРГ предусмотрено, что адвокат и его подопечный беседуют за стеклом, через которое надзиратель может наблюдать за ними. Необходимо построить дерево целей, вывести из него средства их достижения, посмотреть, как эти средства будут соотноситься между собой, и прийти к консенсусу. Я занимаюсь проблемой нравственных аспектов борьбы с преступностью. Когда я говорю, что так называемые принудительные средства борьбы с преступностью безнравственны, меня обвиняют в наивности и романтизме. Часто приходится слышать утверждение: все, что законно — то нравственно. Это абсолютно неправильно. И законное может быть безнравственным. Например, лишение свободы, смертная казнь. Но общество не может без этого обойтись. Просто нужны критерии их применения и принципы их ограничения. Я выдвигаю в качестве критерия ограничения и применения следующий: безнравственные средства могут применяться лишь в случаях крайней необходимости. Критерий применения безнравственных средств предусмотрен Конституцией, Декларацией прав человека, исходя из принципа целесообразности: они гласят, что заключение человека под стражу может быть необходимым в целях безопасности, нравственности, правопорядка. Но эти цели могут трактоваться самым различным образом. Критерии ограничения прав человека, критерии применения безнравственных средств еще не отработаны даже в международном праве. Как это сделать? Г.Забрянский. Сначала мы должны узнать сущность общества, в котором живет конкретный человек. Из этой сущности мы определим — что есть норма для этого общества. Из этого мы определим — что есть нарушение нормы. Отсюда мы можем определить причины нарушений. Зная их, мы можем определить средства, с помощью которых государство воздействует на эти нарушения, и, наконец, самое главное — какие цели оно преследует, применяя эти средства. В.Абрамкнн. Обратите внимание, защищая права обвиняемых, мы ведь защищаем прежде всего права потерпевших, всего населения. Мы пытаемся сократить количество следственных и судебных ошибок. Привлечение к уголовной ответственности невиновного влечет гораздо более страшные последствия для всего общества: совершается преступление против безвинного человека со стороны правосудия, виновный уходит от ответственности и (нередкий случай, вспомните историю с Чикатило) продолжает совершать преступления, плодить потерпевших, дискредитируется в глазах общества и сама власть, система уголовного правосудия. Я понимаю, что Валерий Самуилович Устинов имел в виду тот факт, что правозащитные организации используют в основном конфронтационные технологии (по отношению к органам власти), не умеют сделать понятными свои цели для населения. Но и технологии сотрудничества не должны свестись к тому, что правозащитные организации станут элементом поточной системы нынешнего правосудия и будут подменять структуры власти в их функциях... Однажды начальник колонии, которую я посещал, пожаловался на местного прокурора, поскольку тот (довольно редкий случай) слишком часто отменял те или иные необоснованные наказания заключенных. “Он настраивает заключенных против администрации, провоцирует беспорядки”, — сказал начальник. Начальник колонии не мог понять, что само существование такого прокурора предотвращает куда более серьезные последствия для колонии. Если у человека в условиях постоянных нарушений его прав не будет легитимных возможностей свои права защитить, ему остается бороться за эти права методами незаконными. И один прокурор для стабилизации положения в той же колонии сделает гораздо больше, чем все ШИЗО, ПКТ и иные средства устрашения. Таким образом, разграничение функций в системе позволяет сделать ее более эффективной, решать одну и ту же задачу (в данном случае — задачу сохранения стабильности в колонии) различными способами. Уголовная политика должна быть не столько детерминирована законодательством, сколько быть правовой. В этой связи я хотел бы обратить внимание на предложение В. Устинова о визуальном контроле за адвокатом и его клиентом во время их свидания в ИВС или СИЗО. Эта идея, получившая законодательное закрепление, противоречит конституционному принципу равноправия сторон в уголовном процессе и является отражением одного из принципов реально проводимой уголовной политики: сторона обвинения (в данном случае следователь) имеет режим наибольшего благоприятствования, стороне защиты должны быть созданы максимально возможные трудности. Этот принцип обеспечивается не только неправовыми законодательными нормами, но и пол-законными актами, реально существующей практикой. Например, вещи адвокатов подвергают досмотру перед встречей со своим подзащитным (в отношении следователей и прокуроров такая процедура не используется), подсудимых, которые привозятся в суд из СИЗО и ИВС, в ходе судебного процесса не кормят, содержат в условиях, затрудняющих подготовку к судебному заседанию и т.п. Норма, предусматривающая визуальный контроль за адвокатом и подзащитным, получила соответствующее развитие в ряде следственных изоляторов, в частности в нижегородском СИЗО. Здесь были специально созданы два “прозрачных” кабинета, и теперь только в них адвокаты могут встречаться со своими подзащитными. Поскольку в нижегородском СИЗО около пяти тысяч заключенных, адвокаты часами простаивают в очереди к своим клиентам. Норма, предоставляющая обвиняемым право на неограниченные по времени свидания с адвокатом, стала нереализуемой: далеко не каждый адвокат будет тратить весь рабочий день для встречи с клиентом. Следователи же вообще не испытывают никаких неудобств, т.к. все “непрозрачные” кабинеты предоставлены теперь в их распоряжение. Необходимость введения “визуального контроля” обосновывают “злоупотреблениями” адвокатов. Что же это за злоупотребления? Оказывается, адвокаты во время встреч со своими клиентами приносят им сигареты, продукты, письма и фотографии от родственников... Рассказывают даже о случаях, когда адвокаты приносили своим подзащитным радиотелефон, передавали наркотики и оружие. А почему бы тогда не ввести визуальный контроль и за следователем? Что, не бывает разве таких “злоупотреблений” с их стороны? Я думаю, что бывает и даже чаще, чем со стороны адвокатов. Я имею в виду не только нашумевший сюжет с Мадуевым. От следователя в жизни обвиняемого зависит гораздо больше, чем от адвоката. Он может договориться во время свидания с обвиняемым о получении взятки, значит нужен не только визуальный, но и акустический контроль. Следователи и прокуроры (а также сотрудники СИЗО), в отличие от адвокатов, не подвергаются досмотру, и у них гораздо больше возможностей пронести что-то запрещенное заключенному. И по словам самих заключенных — проносят! К тому же сотрудники СИЗО имеют по действующему законодательству все возможности для предотвращения “злоупотреблений”: подвергнуть заключенного личному обыску после свидания, изъять все неполноценное. А установка устройств для обнаружения оружия или радиотелефонов при входе в СИЗО обошлась бы куда дешевле, чем сооружение “прозрачных” кабинетов и сам визуальный контроль. Так что никаких иных целей, кроме создания дополнительных трудностей обвиняемому для реализации своего права на защиту, “визуальный контроль” не имеет. Если говорить о необходимости предотвращения злоупотреблений, то прежде всего “визуальный контроль” был бы необходим для куда более распространенных случаев использования “незаконных способов проведения дознания и следствия”. Осуществлять его могли бы, например, правозащитники или законные представители обвиняемого в отделениях милиции, кабинетах дознавателей, следователей и сотрудников оперативно-розыскных служб. Кстати, в куда более благополучной (по части злоупотреблений) Голландии сейчас начали использовать бесконтактные (с помощью видеотехники) способы проведения допросов обвиняемых и подозреваемых. Г. Забрянский. Конечно, необходимы новые принципы уголовной политики. О некоторых из них я уже говорил. Сейчас остановлюсь на проблемах, связанных с несовершеннолетними правонарушителями. Прежде всего, необходима отдельная система правосудия для несовершеннолетних, ювенальная юстиция. Причем, эта же юстиция должна охватывать и органы, готовящие материалы (например, комиссии по делам несовершеннолетних), и органы, рассматривающие не только преступления, но и любые конфликты, касающиеся подростков (развод родителей и др.). Обязателен судебный порядок рассмотрения дел подростков. Ведь сейчас, скажем, детей (начиная с 11 лет) решением комиссии по делам несовершеннолетних направляют в специальные учебно-воспитательные учреждения, т.е. лишают свободы без судебного рассмотрения. Я проводил опросы родителей таких подростков, и треть из них недовольны решениями комиссий. Они ревут — оставьте ребенка, а его отправляют туда, где он лучше не станет. Необходима своя инфраструктура, обслуживающая ювенальную юстицию: сеть служб и учреждений, занимающихся несовершеннолетними правонарушителями и детьми из групп риска. Сейчас эта инфраструктура ничтожна. Только 9% детей, которых надо направить в спецшколы и ПТУ, туда попадают. У меня есть данные о криминальной пораженности подростков, которые ждут путевки. Они совершают преступления в период ожидания путевки. 25 млн. рублей стоит путевка для девочки, плюс сопровождение. Какой же должна быть власть, чтобы так не уметь считать деньги. Половина зданий детсадов, которые принадлежат этому же ведомству, пустуют... Должна быть система коррекции: социальных приютов, гостиниц. То, что сейчас появляется в Санкт Петербурге. Следующий принцип в отношении несовершеннолетних — уголовно процессуальная протекция. Это идиотизм, когда дело в отношении несовершеннолетних имеет те же сроки рассмотрения, что и для взрослых. Его можно содержать столько же. Такой же режим продления срока содержания. Что это? Необходим порядок, при котором без суда нельзя продлевать срок содержания несовершеннолетнего под стражей. Должна быть целая система барьеров. Арест несовершеннолетнего до суда, после суда, в процессе суда должен быть исключительной мерой. А дальше правовая норма должна дать точный критерий исключительности. Следующие принципы: 1) создание веера мер ответственности, альтернативных уголовной ответственности; 2) создание мер уголовной ответственности, альтернативных наказанию; 3) создание веера уголовных наказаний, альтернативных лишению свободы; 4) создание веера наказаний в виде краткосрочного лишения свободы в качестве альтернативы существующим длительным срокам. Когда нет принципов, право создает для подростков закрытые ниши, из которых они не могут выбраться. Давайте сначала создадим нормальную зону коррекции. В школах: коррекционные, компенсирующие классы. Ну не может он освоить эту несчастную программу. Что делать? А если бы она была, эта зона, все уладили бы. Ну нельзя же его сразу в колонию отправлять... Семейные детские дома — это тоже эффективно... ...Как-то я приехал с прокурором в ВТК, и мы сказали ребятам: знаете, мы хотим знать, что вас волнует, не от администрации, не из личных дел, а от вас самих. На спальных корпусах повесили ящики, которые могли вскрыть только мы: кидайте, мол, туда анонимные вопросы, в конце дня мы возьмем эти ящики, уедем, а в следующий выходной приедем и ответим. Мы выяснили, что, во-первых, они абсолютно не знают своих прав. Во-вторых, они более высоко оценивают некоторые жизненные ценности, которые не ценят их сверстники на свободе (эффект решетки). Например, некоторые из тех, кто до колонии хорошо учился, после освобождения практически не учится. Бывает и наоборот: те кто не ходил в школу, наоборот начинают учиться, проявлять тенденцию к некоторым позитивным поступкам. Там они вдруг все оценивают по другому. Но проблема в том, что после освобождения им снова придется окунуться в тот социум, который не давал реализоваться их глубинной ориентации. Вот откуда рецидив. Там он осознает эту ценность, появляется надежда, мечта. А на воле его встречают ограниченные возможности. Ю. Чижов. Как вы думаете, почему благополучные подростки не хотят учиться после освобождения? Г. Забрянский. Потому, что они поняли: образование не дает успеха в жизни. Дело в том, при лишении подростка свободы не учитывают его жизненные ценности. У него успехи в учебе, а его сажают за решетку. Для судьи, назначающего наказание, это становится безразличным. У взрослых есть те или иные смягчающие обстоятельства, а у подростка, получается, нет. Это квалифицированная патология. Вот почему необходимы альтернативные лишению свободы меры наказания. В. Абрамкин. Это пример рассогласованности общественно-значимых и ведомственных целей в сфере уголовной политики, уголовного правосудия. В данном случае такие цели должны задаваться уголовным законодательством, хотя дело тут не только в законодательстве... Недавно я побывал в ВТК города Ардатов Нижегородской области. Это колония для подростков, осужденных, в основном, за ненасильственные преступления: кражи, угон автомобиля и т.п. Меня поразили огромные сроки наказания подростков — три, четыре, пять лет лишения свободы. Это гораздо больше, чем, скажем, в колонии общего режима — у взрослых заключенных, осужденных по аналогичным статьям. Даже в ВТК усиленного режима, где содержатся подростки, совершившие насильственные преступления, так много большесрочников не встретишь. Я попытался разобраться, с чем это связано. Чаще всего у ардатовских малолеток встречается один и тот же криминальный сюжет. Подросток совершает впервые мелкую кражу. Как правило, это кража продуктов, связанная с полуголодным существованием. Следователь, учитывая малозначительность правонарушения, избирает меру пресечения, не связанную с арестом. Суд также старается назначить наказание полегче. Обычно выносится приговор к 2-3 годам лишения свободы, с отсрочкой приговора на два года. Вроде бы все правильно. Но жизненная ситуация, о которой говорил коллега Забрянский, не меняется и после приговора суда. Подросток опять попадается на краже какой-нибудь ерунды. Но за вторую кражу и наказание побольше, к нему (таков закон) добавляется также срок по первому приговору, поскольку испытательный срок подросток вроде бы не выдержал... Женщина-психолог, проработавшая в этой ВТК уже десять лет, в шоке от таких безумных сроков. И это понятно, уже через полтора года заключения в психике подростка отмечаются такие необратимые изменения, которые делают маловероятной его успешную адаптацию к жизни на воле. Причем и судьи, и тюремные работники, и адвокаты утверждают одно и то же — после одной-двух недель пребывания в камере ИВС или СИЗО юные арестанты говорят: я сделаю все, чтобы больше сюда, в этот ад, не попасть. Т.е. они уже осознают возможные страшные последствия криминального поступка. Не лучше ли бы сразу после первого правонарушения назначать им краткосрочный арест. Возможно, такая мера наказания избавила бы многих из этих подростков от продолжения криминальной карьеры... Г. Забрянский. Парадокс состоит в том, что отсутствуют службы, занимающиеся подростками, которым назначено наказание с отсрочкой исполнения приговора (надзор, пробация и т.п.). Т.е. не институт отсрочки плох, а нет инфраструктуры для его эффективного исполнения. Я. Гилинскчй. Раньше ведомственные ученые и практические работники ИТК были против краткосрочных арестов, так как считали, что за короткий промежуток времени преступников не перевоспитаешь. Сейчас понимают, что ни о каком перевоспитании речи быть не может, но все равно настаивают на применении больших сроков лишения свободы... Г. Забрянский. Я не могу сейчас сказать, каков средний срок лишения свободы, но для несовершеннолетних у нас не существует системы наказаний в виде краткосрочного лишения свободы. Со сроком от 2 до 10 лет осужденных больше, чем со сроком до года. И это при 75 процентах краж... В. Абрамкин. Здесь есть еще одно обстоятельство. И ведомственные ученые, и работники колоний исходят из того, что с большесрочниками работать удобнее. Во-первых, это удобнее с точки зрения лагерной экономики: заключенного приходится обучать специальностям, которые нужны имеющемуся в колонии производству. Чем больше после этого обученный сидит, тем меньше хлопот у начальства с квалифицированными кадрами. “Контингентом” большесрочников и управлять легче: это люди, уже приученные к условиям неволи, их поведение более прогнозируемо... Это тоже один из примеров явного расхождения общественно-значимых и ведомственных целей. Обществу важно получить назад из тюрьмы человека, еще способного адаптироваться к условиям воли. Для общего блага предпочтительнее, чтобы бывший заключенный не влился в ряды преступников. А ведомственные ученые и сотрудники лагерей решают свою инструментальную задачу: им важнее иметь легкоуправляемый коллектив зеков, людей, которыми можно манипулировать. Информационно-аналитическое обеспечение уголовной политики Г. Забрянский. Недавно в одном из интервью Президент Калмыкии Илюмжинов сказал: в нашей республике мы покончили с детской преступностью! Такая чепуха получается потому, что статистику по преступности ведет тот же орган, который с ней борется... В регионах не знают, что собой представляет их преступность. Держателем статистической информации о положении дел является МВД или УВД. Последнее, по определенному регламенту, обобщает материалы. Регламент выдачи информации— ничтожно узок. Это и приводит к тому, что ни в одном регионе нет программы для классификационного анализа. Регионы могут давать только прямую статистику без всякого анализа. Но самое главное — при анализе региональной преступности нужно проводить сопоставительный анализ. Необходимо выделять разные уровни сопоставления — район и место района по уровню криминализации в городе, город и место города в социально-экономическом контексте региона, социально-экономическая ситуация в самом регионе и его место в стране в целом. Необходимо также анализировать “экспортно-импортное” движение преступного поведения. Это связано с тем, что у нас всегда существовало мощное территориальное неравенство и насилие, как протест против него. И вообще “экспортно-импортное” движение преступного поведения— это будущее нашей криминальной культуры. Сейчас, в любом субъекте федерации есть регионы-экспортеры и регионы-импортеры преступности. Например, в Петербурге мы анализировали районы-экспортеры и районы-импортеры преступности. Мы выясняли: сколько в отдельном районе совершено преступлений жителями данного района, а сколько — жителями других районов (импортерами). Кроме того, сколько жителями этого района совершено преступлений в других районах (т.е. экспортный поток). Подобный анализ невозможен на базе той статистической информации, которую дает МВД. Да и вообще по криминальной статистике сейчас трудно составить адекватное представление о ситуации с преступностью. Нужна открытая, независимая статистика. Страшно, когда не только глава субъекта федерации, но и Президент России получает статистическую характеристику работы столь важного ведомства, как МВД, от самого МВД. Кстати, при таком вневедомственном подходе к криминальной статистике возникла бы и эмпирически обоснованная потребность в межрегиональных усилиях. Я. Гилинскчй. Очень существенное обстоятельство — это исследовательская база самой концепции уголовной политики, криминологического мониторинга, законодательных инноваций (в области уголовного, уголовно-процессуального, уголовно-исполнительного и т.п. права) и реформы, реформаторских предложений. С моей точки зрения, научная криминологическая база у нас сегодня крайне слаба. Во-первых, ведомственный учет преступлений, их ведомственная регистрация. С конца 1993 года идет совершенно очевидная заведомая фальсификация в регистрации преступлений. Она еще более усилилась в 94 году. Иначе невозможно объяснить замедление (а затем, и снижение) в официальной статистике темпов роста общей преступности при увеличении роста наименее латентных видов преступлений — убийств и тяжких телесных повреждений. Сложнее понять, что произошло в 95 году, когда произошло сокращение числа убийств и тяжких телесных повреждений. Здесь можно выдвинуть две рабочие гипотезы. Первая. Возможно, МВД стало нашу критику учитывать и подправлять, корректировать все составы преступления, а не только отдельные. Поэтому еще более растет латентность даже самых тяжких преступлений. Это можно показать на примере убийств. При уменьшении количества регистрируемых убийств идет непрекращающийся рост числа пропавших без вести и неопознанных трупов. Это как бы двойная латентность. Ведь непонятно, что произошло с пропавшими без вести: кто убит, кто сбежал и т.д. Вторая гипотеза: вполне возможно, происходит реальное снижение уровня преступности. Ведь за первые четыре месяца 96 года, судя по официальным данным, тенденция сокращения зарегистрированных тяжких преступлений (убийства и тяжкие телесные повреждения) продолжается. Возможно, мы по этим наиболее тяжким видам преступлений достигли порога насыщения. Но беда в том, что мы не можем сказать точно: действительно ли это порог и предел для нашего общества или потом можно ожидать какого-то чрезвычайного скачка в дальнейшем. Для ответа на этот вопрос мы не имеем достоверных данных. Проводить криминологические исследования очень сложно. Вневедомственные организации не имеют для этого средств, а ведомственная наука может также все фальсифицировать, как и уголовная статистика. Имеются большие сложности с получением достоверных знаний. Ведь даже статистику становится добывать все сложнее и сложнее. То, что публикуется, я пока еще получаю. Кстати, мне в Москве в МВД получить это легче, чем в Петербургском ГУВД. Я только подпольно сейчас, после ухода прежнего начальника ГУВД, добываю статистику по Петербургу. Здесь уже затрагивался вопрос о том, насколько данные, имеющиеся в распоряжении ведомств, в частности в системе МВД, достаточны для исследовательского анализа, для обобщения и так далее. Когда вы обращаетесь в вычислительный центр или в соответствующие органы МВД, они говорят — у нас все есть. И действительно у них горы всякой цифири. Но что с этой цифирью делать, они не знают. Это я говорю со всей ответственностью, потому что я много лет работал непосредственно в штабе Ленинградского ГУВД. Там есть аналитический отдел, имеются горы цифр, а что с ними делать — знают только единицы. Причем, это в Петербурге и Ленинградской области, а что же говорить о регионах? Например, при проведении нашим институтом исследования в Псковской области мы вообще никакой нужной информации получить не смогли, хотя имели разрешение на уровне главы администрации и начальника Псковского УВД. Но им нечего было нам выдавать или они не знали, что выдавать. То есть получить информацию крайне сложно. Та информационная база, которую мы сегодня имеем, просто допотопная. Я считаюсь в Петербурге крупнейшим аналитиком в области преступности, но мне стыдно сегодня за то, что я могу, за те пределы, рамки, в которые я поставлен. Поэтому необходимо решать вопрос со статистикой, с возможностью получать хотя бы самые элементарные сведения. Во всем цивилизованном мире проводятся виктимологические исследования, которые помогают выявить, какая часть населения становится жертвой тех или иных видов преступлений. Эти исследования не такие дорогостоящие, и они обязательны для дополнения криминальной статистики. В одних странах они проводятся ежемесячно, в других ежеквартально. Но нам хотя бы 2 раза в год такие исследования надо проводить, чтобы иметь достоверную информацию о реальной ситуации с преступностью. Наш сектор проводит виктимологические исследования ежегодно... Но каждый раз всеми правдами-неправдами надо добывать средства на них. Государство таких средств не дает, в основном финансирование виктимологических исследований ведется за счет западных спонсоров. При проведении опросов в 95 году мы впервые столкнулись с тем, что население на некоторые вопросы не желает отвечать. Дело в том, что виктимологические исследования помимо вопросов типа “нападали ли на вас?” “воровали ли у вас?”, “не избивали ли?”, включают и такие: “обращались ли вы в органы милиции?”, “какие меры предосторожности вы имели возможность предпринять против краж?” (сигнализация, наличие собаки и прочее). Немедленная реакция на такие вопросы — звонок в милицию, поскольку интервьюера принимают за наводчика. И еще одна проблема. Наши интервьюеры перестают добросовестно работать из-за явно невысокой оплаты их труда, отсутствия финансовых возможностей для необходимой проверки качества их работы. А зарубежные фирмы платят сегодня за интервью значительно большие деньги. Я сужу, например, по “Финскому Гэллапу”, который работает у нас в Петербурге. Они готовят интервьюеров, высоко оплачивают их труд, а мы, рассчитывая на дармовщинку, используем труд студентов, которые у нас проходят практику. Без штата надежных, апробированных интервьюеров и необходимых средств для их оплаты ничего не выйдет. Информационная база — одна из необходимых предпосылок для разработки концепции и ее реализации. В. Абрамкин. Обратите внимание, какие термины изобретают ведомственные ученые для различных групп заключенных. “Отрицательно-настроенные” — это те, кто не подчиняется администрации. “Положительно-настроенные” — сотрудничающие с администрацией, легкоуправляемые. Промежуточная группа — “нейтральные”. Для настоящего ученого навязывание моральных оценок объекту исследования — это нарушение одного из главных этических принципов науки... Кроме того, монополизм ведомственной науки в области получения знания о том или ином социальном объекте, разработки законопроектов и государственных программ чреват катастрофическими последствиями для общества. Сама природа ведомственного подхода такова, что он сосредоточен на реализации интересов корпоративных групп, обслуживании сиюминутных политических интересов, а не на постановке и решении реальных общественных проблем, не на получении фундаментального, объективного знания. Понятно, что без независимой науки невозможно сформировать социально-значимые цели, определить механизмы и пределы деятельности для отдельных государственных структур, выработать эффективную уголовную политику. Одним из источников информации для криминологов является криминальная и судебная статистика. Но как я понимаю, и эти информационные поля находятся в монопольном владении ведомств... Методологические проблемы информационно-аналитического обеспечения уголовной политики Комментарии Р. Максудова На мой взгляд, в обсуждениях неразумности существующей в России уголовной политики мы не всегда учитываем социокультурные основания действий ее основных субъектов и тех структур власти, которые в той или иной степени на эту политику влияют (федеральные и региональные органы исполнительной власти, парламент и другие органы представительной власти, суды, Прокуратура и т.д.). Например, мы говорим, что политика должна ориентироваться на знание. Это может быть знание об эффективности тех или иных действий в отношении лиц, нарушивших уголовный закон, о последствиях этих действий для общества, об особенностях различных криминальных и предкриминальных групп (групп риска) и т.п. Но данная установка не учитывает, что у самих властных и политических структур нет никакой потребности в подобных знаниях. Наверное, это одно из фундаментальных социокультурных отличий нашего мира от западного. В западном мире место для знания задано самой культурой управления и политики. Я приведу один пример, о котором нам рассказывали западные эксперты. В начале 90 годов в тюрьмах Англии и Уэльса произошли массовые волнения заключенных. Для расследования причин беспорядков была создана соответствующая комиссия из юристов, бывших тюремных работников, социологов и других ученых. Причем, в состав комиссии входили известные, обладающие определенным влиянием на общественное мнение люди. Группа провела соответствующие исследования, в ходе которых были проведены и опросы самих заключенньгх, причем особенно подробно опрашивались заключенные из тюрем, где происходили волнения. Собранная информация была проанализирована, и на основе этого анализа были сделаны выводы о причинах волнений, выработаны рекомендации для правительства по изменению пенитенциарной политики и практики. Как отмечалось в итоговом докладе комиссии, эти рекомендации “были встречены с одобрением всеми тюремными службами и инициативными группами по осуществлению реформы пенитенциарной системы”. В данном случае решение конкретной проблемы было построено на знании ситуации, существующей в британских пенитенциарных учреждениях. Опираясь на это знание, соответствующие структуры власти и принимали свое решение. У нас сложился иной тип общества, в котором, реакция на ситуацию происходит не с точки зрения знания этой ситуации, а с точки зрения обеспечения лучшей выживаемости социальных структур и людей, в нее входящих. То есть, когда происходит нечто беспокоящее нас, отрицательно влияющее на нашу жизнь, мы не пытаемся найти рациональный, оптимальный (с точки зрения социально-значимых интересов) выход из ситуации, а делаем все, чтобы укрепить прежде всего свою социальную структуру (организацию, сложившиеся способы управления и деятельности и т.п.), стремимся улучшить условия ее функционирования и, соответственно, сохранить (или повысить) свой собственный статус и материальные условия жизни. Обычно это называют ведомственным подходом. Но не заложен ли в такой способ реакции на возникающие проблемы, образно говоря, наш социально-исторический код? Можно, конечно, до второго пришествия вырабатывать знания о криминальных и тюремных субкультурах, бедственном положении заключенных в СИЗО, но пока не возникнет установки на употребление этих знаний, они будет пылиться на полках или срываться с гневных уст правозащитников на пресс-конференциях. Поэтому при выработке криминологического знания, знания о системе наказаний и людях, попавших в орбиту уголовной юстиции, необходимо одновременно проектировать способ употребления этих знаний в деятельности субъектов уголовной политики. Для проектирования технологии употребления знаний уголовную политику необходимо представлять как сложную деятельность, состоящую, как минимум, из трех слоев: основания, субъекты и адресаты. При разработке уголовной политики в том или ином регионе необходимо анализировать ситуацию и связывать все три указанных слоя. Т.е. необходимо не только получить знание о криминальной ситуации в регионе, но и выявить адресатов — потенциальных эффективных потребителей нашего знания. Для этого необходимо понимать стратегии деятельности различных субъектов уголовной политики (можно назвать это потенциалом регионов)... Иначе наши знания останутся невостребованными. После выделения субъектов уголовной политики мы должны понять — кто и как может повлиять на изменение уголовной политики. В одном регионе наибольшее влияние могут оказать высшие должностные лица или даже отдельные функционеры исполнительной власти, в другом важную роль могут сыграть комитеты, комиссии, депутаты областной думы, судейское сообщество, правозащитные организации и т.п., причем, у каждого из них, в свою очередь, есть свои адресаты деятельности. Одновременно необходимо наладить информационно-аналитическое и концептуальное обеспечение деятельности региональных субъектов уголовной политики. В отсутствии такого обеспечения им приходится бороться с последствиями абсурдной уголовной политики федеральных ведомств и их региональных отделений, а эффективно участвовать в изменении этой политики на региональном и федеральном уровне они просто не в состоянии. Таким образом, важны не только криминологические исследования, но и проекты новой уголовной политики, основанной на знаниях. Можно условно назвать данную деятельность криминологической практикой. При внедрении новых проектов необходимо решать исключительно важную проблему взаимосвязи знания и реальных структур деятельности. При такой постановке вопроса недостаточно, как при традиционном научном исследовании, выделять универсальный объект, получать знания о нем и на основе этих знаний строить уголовную политику. На мой взгляд, чисто научный подход не учитывает того, что социально-политическая ситуация в регионах непрерывно меняется. Поэтому необходимо разрабатывать принципы исследования меняющегося и многослойного объекта, а также принципы внедрения (употребления) полученных знаний в практическую деятельность субъектов уголовной политики. Особенно важно прорабатывать социокуль-турные основания уголовной политики, выделенные для европейской культуры французским философом Мишелем Фуко. Тюрьма, по мнению Фуко, особая форма принудительного приучения индивидов к нормальному поведению, господствующему в обществе. Причем, видимо, в российском менталитете заложен иной тип “принудительной нормализации”, чем в Европейской культуре, связанный с политической и управленческой привычкой решать многие вопросы силовыми и репрессивными методами, которая поддерживается населением. Уголовная политика: от унификации к регионализации Г.И.Забрянский. В государственной политике по предупреждению преступности необходимо изменять акценты. Я вполне разделяю идею децентрализации пенитенциарной системы, которая изложена в книге “Поиски выхода...”. Но, наверное, будет нереально предлагать сразу глобальную перестройку всей системы. Децентрализацию следует начинать с подростков и женщин, которые имеют детей. Затем — всех женщин. И прежде, чем начинать децентрализацию пенитенциарной системы, необходимо, чтобы регионы сами определили инфраструктуру реабилитационного пространства профилактики и исполнения уголовного законодательства. Каков объем, какова она?— пусть они сами об этом думают. И тогда налогоплательщик, поскольку все это будет делаться для своих собственных детей, повернет глаза зрачками в душу. Не будет спора: где взять деньги? Сейчас у 25-ти субъектов федерации нет ВТК. Поэтому приходится гонять осужденных детей по России... Очень важный принцип — полнота инфраструктуры реабилитационного пространства профилактики и исполнения наказания. Каждый регион должен соблюдать принцип полноты. Сколько надо тех или иных учреждений — пусть решают региональные власти и тогда им волей-неволей придется решать самим вопрос о соотношении разных вариантов наказания, предусмотренных законодательством (ограничение свободы, лишение свободы, отсрочка, общественные работы и т.п.). Тогда мы отойдем от нынешней ситуации, которая стимулирует создание огромных колоний: одна на весь Северный Кавказ, еще одна на весь Северный Урал и т.д. В огромной колонии, даже если там все сотрудники — хорошие люди, наказание никогда не будет эффективным. Учреждения для несовершеннолетних должны быть в каждом мелком регионе — тогда они будут малочисленными. В этом случае мы устраняем перенос и распространение многочисленных негативных факторов, что имеет место сейчас, когда происходят постоянные перемещения малолетних заключенных из региона в регион, их перемешивание. Я изучал в 1986 г. судьбы освобожденных из воспитательно-трудовых колоний (ВТК). Что получилось? У тех, кто отбывает наказание по месту жительства, рецидивная активность значительно ниже, чем у тех, кто отбывает наказание не по месту жительства. Это серьезный социо-культурный факт, который может быть положен в основу доказательств того, почему нужно делать полную инфраструктуру в каждом регионе. Опросы также показали, что доля опущенных (представителей самой низшей группы в иерархии заключенных) среди чужих (т.е. заключенных из других регионов) значительно выше, чем среди своих. Судья при решении вопроса об условно досрочном освобождении совершенно безответственно относится к чужим. А вот, когда речь идет о детях своего региона, совершенно другой подход. Я бы отметил еще один фактор, который добавился к ранее действовавшим и привел практически к полному уничтожению положительных социальных связей у подростков-заключенных. Сейчас у многих людей нет денег, чтобы поехать в другую область на свидание с сыном или дочерью. А внутри области это и дешевле и организовать проще — родителям подростка можно выдавать проездной. Система образования и подготовки подростков-делинквентов (подростков с криминальным поведением) должна вписываться в общерегиональную программу обучения. Они такие же дети, должны так же учиться и готовиться к труду. В пенитенциарные учреждения могут приходить свои работодатели. Тогда может происходить постепенная социализация, постепенная подготовка ребят к освобождению. Надо начинать с создания региональных систем уголовного правосудия. Они должны быть ближе к своей власти. Да и власть на местах сейчас понимает, что центр не в состоянии справиться с этой проблемой. Поэтому она даже готова нарушать закон. Вы помните первое интервью Росселя, губернатора Свердловской области, когда он приехал на встречу с Президентом в Москву? Он сказал: мы свой уголовный кодекс создадим.... Он неглупый человек, он знает, что не имеет право это делать (по Конституции это даже несовместная компетенция), и, тем не менее, готов. Пенитенциарная система должна быть передана регионам с существующей материальной базой. В. Абрамкин. А возьмут ли они ее? Г. Забрянский. А это задача неправительственных организаций и ученых. В разрабатываемой концепции нужно показать, что регионы от этого могут только выиграть. Другие интересные материалы:
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
| |||||||||||||||
