|
|
|
Алкоголь, друг мой... задумчивое повествование
|
|
> Сверхценные идеи
> Глас народа
> Алкоголь, друг мой... задумчивое повествование
“Вы не думали, почему производство и потребление алкоголя государство меряет в литрах на душу населения — в литрах на душу? Чтобы хоть с помощью статотчетности продемонстрировать наличие Души у каждого пьющего? Или — явить народу присутствие государственной заботы о каждой пьющей душе? Или — споить эту Душу, чтобы не стонала, не жаловалась на убогую жизнь? Это отнюдь не риторические вопросы. Но ответа на них не найти в книгах, про э т о не пишут в газетах”. А. Комаров “А теперь поговорим о Душе, именно так...”
Какого черта! Звонок выбросил меня из-за стола катапультой: он путал все карты и мешал мне, как корявая заноза под ногтем. По этому звонку — заискивающе-просящему, униженно-умолкающему на половине второй трели, но требовательному, как зов профессионального нищего на паперти городского базара: подайте, по-дайте, дайте, дай! — я безошибочно угадываю: за дверью стоит Тамара, соседка снизу, и, глядя в немытую панель у дверного косяка, она скажет: “Вы знаете, такое положение... Не одолжите десятку до завтра?”. Ну почему деньги ей понадобились в первом часу ночи!
За распахнутой дверью зябко куталась в какой-то цветастый платок она, Тамара. И произнесла свой обычный, почти обычный, текст:
— Вы знаете, такое положение... Не одолжите до завтра полтинник?
— Нет! У меня нету такой возможности, — с последними звуками фразы я закрываю дверь, прищемив ею Тамарины уговоры. — Нет и нет, у самого долгов на пять тысяч.
Тамара не то чтобы пьет запоями, но выпивает в категории “любителя-профессионала”, и, как поклонница Бахуса, поит всех своих гостей, которые потому и притаскиваются к ней, что их здесь поят. На их глотки и желудки она и занимает у моей жены то десятку, то больше, но часто. Выходит, что Тамару “прикормила” жена, которой она очень аккуратно отдает долги. И занимает, и отдает, занимает и отдает, выбирая время, когда меня нет. Потому что я не хочу поить ее гостей. Наверное, Тамара, как побитая дворняжка, переходит сейчас от двери к двери, поднимаясь до пятого этажа по лестнице, ведущей в ад.
А я мощусь у стола и тупо смотрю на одинокую фиолетовую строчку в самом верху белоснежной страницы: “А теперь поговорим о Душе, именно так...”. “Может быть, надо было дать? Зачем, все равно пропьют. Будут полночи тихо скандалить в своей квартире, а утром она станет жаловаться, что ухажер ее доченьки поставил ей синяк и обидел девочку... А “девочка” — в самом деле, юная, миниатюрная, но уже истасканная особа, — пьет почище мамы, забывая про дочурку, во всякое время предоставленную самой себе... Обычное семейство, рано похоронившее сгоревшего от водки мужа и отца, несчастное оттого, что стоически продолжает идти указанной им дорогой... Или надо было дать?”
Постепенно нужные мысли начинают слетаться на блестящий в ночи круг настольной лампы, мысли-мотыльки, привлеченные прежним намерением и минувшим непрошеным визитом...
А теперь поговорим о Душе, именно так — с прописной буквы. Хотя... Вероятно, я не знаю, что такое Душа. Ибо не могу дать ей академического, в терминах отточенного, определения. Я только уверен, что она есть; раз болит, значит, есть. Если болит во мне, значит, и у меня есть. Не знаю только, с какой буквы она у меня пишется, с маленькой или большой, со строчной или с заглавной?
Без сомнения, в мире, населенном человеками, летают, ходят и существуют, влачат вериги, маются и тоскуют просто души, и душонки, и душки. Вполне может быть, что состояние Души зависит от отношения хозяина к своей внутренности: естественно, не почки, печень и желудок я имею в виду, хотя они как раз играют важную роль при употреблении алкоголя. (Эк официально выстроилось! — “употребление алкоголя”.) Скажем проще, ведь не для протокола сие говорится: эти внутренности, безусловно, важны при выпивке, при похмелье, при первой-второй-третьей-десятой рюмках. Без них — никуда! Потому что мы пьем при невзгоде, в радости, счастье, горе, от сомнений, разочарований, в смятении, при встречах и расставаниях, на расстоянии, на крестинах и поминках, у погоста и после алтаря, лишь бы не было войны, после совещания и выволочки у начальства, при обновке и обмывке, от покупки до аварии, от получки без аванса, утром, днем, вечером, ночью. Легче сказать, когда и где мы не пьем (в свою очередь и об этом слово молвится). Но сейчас — о другом. Я говорил о той “внутренности”, что является второй и, похоже, главной сутью человека. Душа — это суть. То, с чем человек встречаться не очень хочет (прямо скажем, не жаждет, нет!). Ибо Душа душит вопросами и допекает моралями, в жар бросает во время беседы с ней, до дыма из ушей, как будто уже на адской сковороде сидишь, доходит допрос с пристрастием: ты и Душа, вопрос — ответ, уловка-отговорка — решение-приговор... Потому-то многие свои души отпускают. На волю, на свободу — от себя. А некоторые так и выгоняют свою суть гулять по свету, и слоняются неприкаянные души, душки и душеньки, не заботясь более о бренном теле, набитом страстями и желаниями, грехами и похотями, жаждой и жадностью. Так и ходят: тела — отдельно, и души — порознь. Если, конечно, их не успели убить. Потому что души безнадзорные, бесприютные, потерянные или забытые, и ловят, и убивают.
...Нет, я даже не сомневаюсь, что встречаются среди нас, прямоходящих, и такие, что с собственной Душой разговаривают тихонько, проникновенно, как ручеек светленький, журчит их разговор: и телу благостно, и Душа поет. А у меня болит! Мается, стонет, ноет, жжет и плачет горючими слезами, вопиет и причитает, юродствует и просит покаяния.
И не ручеек между нами светленький, не речка чистая-быстрая, не зеркальный плес, не море-океан, не лужа-лужица, и тем паче не цветочная лужайка: травинка зеленая остролистая (полжизни догадывался, что значит уитменовское “Листья травы”, догадался, и — скушно стало), шмель мохнатый, сладкий клевер с пятью листами и легкий мотылек с золотым шитьем на белых крыльцах... Сладкий сон посреди жизни...
У нас с Душой все другое: то темень — глаз выколи, то бурелом, кочки да рытвины, накрытые штормовым ветром при грозе, переходящей в град. Вот что у меня с моей драгоценной сутью.
— Душа! Ты меня слышишь?
— Слышу, слышу...
— Тогда подвинься, а то — оболью!
И — раз-з! — полстакана водяры в глотку, во внутренность, залпом, батарея-пли! (в первую внутренность, где почки, печень, желудок...). А вторая внутренность, душа то есть, если она еще жива после этого, пусть терпит. Терпит, покуда хватит сил. Хотя, какие у нее силы? Откуда?
— Душа! Ты еще есть у меня?
— Не знаю...
То ли она мне так тихо отвечает, маясь в сомнениях, то ли я сам себе говорю: не знаю, милая, где ты... Не знаю, не знаю, не знаю... Стихает легкий шелест травы, не приносит ответа бесшумный проплыв облаков, вольно-беззаботно странствующих по небу, молчит ночь, и в шуме дня ответ не слышен...
Но если болит и стонет Душа, я рад, значит, есть она, пока есть. Слышите, вы? Слышите, все! Она — есть!
—А у вас она есть?
Задумались? Выходит, что повествование началось.
2. Домашнее горе
(Исповедь российского алкоголика)
Пей, и дьявол тебя доведёт до конца.
Из матросской песни.
Смерть не ждет, и жизнь не должна ждать.
Н.С. Лесков (1861 г.).
Страшная месть
Доводилось ли вам, господа-товарищи, братья и сестры, алкаши-собутыльники, очнуться посреди ночи да в холодном поту от кошмарного сновиденья, с сердцем, чувствительно стиснутым слабым воробушком в тесной клетке ребер, закоченевших на выдохе? А вдоха нет! — ибо нет сил даже пальцами, их кончиками, шевельнуть, цепляясь за край навалившейся тьмы... И потолок стремительно падает стотонным прессом. И пол встает на дыбы, будто палуба утлого баркаса, потерявшего руль среди мертвой зыби. А против такта этой смертельно опасной качки, наперерез ему, начинает вдруг тревожным контрапунктом многопудового колокола громко бить сердце, собираясь вылететь из тела вон: ворохнется — качнет — стукнет — сорвется вниз — пропадет, ворохнется... качнет... стукнет...
Я буквально пальцами разлепил глаза: мирно и тихо посапывала жена; спали дочки; громко тикали часы, медленно расстреливая ночные секунды.
Всей глубиной очнувшегося на краю бездны сознания я ощутил, что сон был ужасен, чудовищен: известное мне семейство постигло домашнее горе — запил муж. Он запил горькую с утра до ночи, до белой горячки, по-черному; с заначками, рассованными по карманам, по углам, шкафам и тумбочкам, — водка, “сушняк”, плодовыгонная бормотуха, одеколон; работа — побоку, семья — побоку, здравый смысл — на дне стакана, in vino veritas, ура! Утренний геморрой, похмельная трясучка, небритая рожа, водочная жажда, пьяные сопли обиды на весь белый свет, заплеванные пивные ларьки, подвальная мизантропия, страх протрезвления... Все в одном безголовом флаконе, бывшем человеком до первой рюмки.
Сон был ужасающе страшен и потому, что рисовал мельчайшие житейские подробности и жуткие секреты, о которых никто, кроме меня — ни одна живая душа! — знать не мог.
И вот — дошло, проявилось медленно, но ясно; прочитан постскриптум: мне приснился я, сам — себе, только трехлетней давности... Это я запил! ...К счастью, во сне.
Дождаться сумеречного рассвета помог валокордин. Тогда, окатив измученное тело ледяной водой и омыв душу ежедневной молитвой, повторенной с ночи уже сотню раз, — “Боже, даруй мне душевный покой, принять как должное то, что я не в силах изменить, мужество изменить то, что в моих силах, и мудрость понимать разницу. Да исполнится воля Твоя, а не моя”, — я внял реальности: страшный сон — это месть, бунт подкорки, скучающей по спиртному. Так алкоголь, возвращаясь в кошмарах, терзает меня, мстит за то, что я его бросил. Аминь.
Кто-то, может быть, скажет противное: не месть, а расплата, возмездие за годы пьянства (но возмездие и расплата — та же кара). Пусть даже в назидание. Не хочу спорить. У меня нет цели завязать дискуссию. Я рассказываю личное прошлое — собственную историю — с одной надеждой: вдруг кому-то поможет остановиться на краю бездны, в которую я не только заглянул, но и посетил ее.
Я — алкоголик
Лет десять назад, стыдливо похмеляясь за обедом, я, ожив после первой рюмки, самонадеянно оправдывался перед мамой, наливая себе вторую:
— В тридцать с лишним лет приходит умение определять меру выпитого, знание “с кем, где, когда и сколько”. Я это уже знаю, и поэтому алкоголиком никогда не стану.
— Хорошо, если так, — кивала мама с сомнением.
А я, правда, свято верил, что всегда смогу отодвинуть рюмку, если есть срочная работа. Я пользовался собственным императивом, презирая печатные тесты и определения врачей-наркологов, я говорил себе и собутыльникам: если можешь работать, значит, не алкоголик. Так оно и было, до поры. Но зато, сдав “дневной урок”, я отпускал вожжи и, высвободив руки от работы, развязывал узел на галстуке, капитулировал перед спиртным. Хотя какая же это капитуляция — рюмка “Белого аиста”, стопка холодной “Столичной” или стаканчик терпкого “Каберне” не повредят после трудов праведных, не в ущерб ни семье, ни здоровью, — говорил я сам, и то же слышал со всех сторон. И, не останавливаясь “на достигнутом” никогда, чаще всего напивался дешевым “Агдамом” — из экономии.
Иногда после очередного домашнего скандала — очень честно — я хотел бросить пить, но, напрочь отрицая “вшивания”, “кодирования”, врачей-наркологов и советы психотерапевтов, я не знал, как это сделать. Все кончалось одинаково: выстояв на пороге трезвости неделю, две, даже месяц, я поворачивал обратно и сдавался на милость победителю: “А повод мы всегда найдем...”. Я убеждал себя, что не стал еще алкоголиком, хотя уже был им.
Грехи пьяницы — плоды самообмана; каждая рюмка, как индульгенция, продает еще полуживой совести кусочек забвения: согрешил — выпил — забыл. Забыл — и нет греха. Ступени падения стремительно превращаются в ледяной желоб без зацепок: вниз! в преисподнюю! на дно! Первая ступенька на этом пути — три рубля, вытащенные из кармана заснувшего собутыльника; вторая — коробка “Тамянки”, украденная с машины у гастронома зимним вечером; третья — первая клятва “завязать навсегда” и бутылка водки, тут же спрятанная между книгами. Я потерял одного из лучших друзей, покусившись на честь его жены. Не смог устроиться на более выгодную работу: мне ответили, что я — пью. Борьбу КПСС за трезвость я отметил мучительным переходом на одеколон. Я благополучно забыл свой первый вытрезвитель, пережил без особых мучений и второй. При этом я упорно считал себя интеллигентом, стоящим выше пьяного рабочего быдла, ворочающегося в похмельных корчах на соседних топчанах.
Сейчас бессмысленно останавливаться у каждой вехи на пути в пропасть — никакая бумага не выдержит. И все-таки я решаюсь говорить об этом, узнавая в себе — других, в других — себя.
Мне кажется, что я пишу, избежав лукавства перед собой и перед Богом. Настолько честно, что все черновики этой исповеди (а она сложилась не враз) порваны в мельчайшие кусочки и сожжены, а первый, всякий раз заново переписанный экземпляр я, не доверяя даже собственному письменному столу, постоянно ношу с собой до той поры, пока не поставлена последняя точка.
...Жизнь продолжалась (жизнь?): я начинал день рюмкой и папиросой вместо закуски, а встречал ночь очередной рюмкой. В выходные я старался не пить дома, а напрашивался в магазин за продуктами или на рынок за картошкой. Вырвавшись из квартиры, я сначала опохмелялся в первой же забегаловке (они уже появились на каждом шагу), а потом вспоминал о делах. Наконец, я проснулся на полу в собственной моче и блевотине. И пол вставал на дыбы, пока я пытался очнуться и вспомнить, где я.
— Вчера ты ударил меня, — сказала жена. — Я устала. Я с тобой разведусь, заберу девочек и уеду. Мне от тебя ничего не нужно. Хоть запейся!
Другая жизнь
Много позже, не менее, чем через год трезвой жизни, из профилактического любопытства я занялся занимательной арифметикой и сложил все выпитое за 20 лет (примерно, по самым скромным подсчетам). Результат показался мне убийственным: я добровольно прогнал сквозь собственные почки и печень около четырех тонн (!) алкоголя. Я, семье которого никогда не хватало денег на обновки, приличную мебель или дорогие обои, пропил за 20 лет целое состояние — “Жигули” новейшей модели — на то, естественно, время, и по тем, конечно же, деньгам (я “подбивал бабки”, учитывая поллитру белой за 3 руб. 62 коп.).
...Признав свое бессилие перед спиртным, я кинулся за помощью не к врачам, а к товарищу-алкашу. Правда, Коля в рот не брал, даже пива, уже около года.
— Спасай, — сказал я. — Научи, как? — и для храбрости выпил принесенное с собой.
— Пей, — ответил он. — Но представь, что это — твоя последняя бутылка. В жизни последняя! И еще, — добавил он, — я постараюсь помочь, но если ты не хочешь завязать сам, ничего не выйдет. Все зависит только от тебя.
В другой раз я бы посмеялся пафосу его слов. Но тогда был готов на все, лишь бы сохранить семью.
Коля отвел меня домой и о чем-то говорил с женой. Она впервые не ругала меня, а уложила спать. Утром должна была начаться другая жизнь. Она началась не с “чистого листа”, — с мучительного похмелья.
Теперь я вспоминаю, что первый решительный переход к трезвому бытию смущал волнующей новизной и испытывал прежними соблазнами. Под капельницей (утром Коля отвел меня в больницу), сквозь дремоту, я видел, как сестра меняла флаконы с лекарством, и уже жалел денег, затраченных на процедуру “очищения”. Но похмелье исчезло, а сон освежил мою вчерашнюю решимость покончить с собственным пьянством. Дожив до вечера без привычной рюмки, я отважился на второй шаг. “Посмотрим, — думал я, переступая порог мрачноватого зальца, напоминающего плохой сельский клуб. — Алкоголики — не самые плохие люди на земле, даже если они — анонимные”.
Что такое “АА” (общество анонимных алкоголиков), я представлял слабо. Чем “анонимы” занимаются на своих собраниях и с помощью чего остаются трезвыми — было тайной, скрытой мраком. Я увидел четырех мужчин — спокойных, трезвых, уверенных в себе, — рассуждающих об алкоголе. Тема, которую они обсуждали, была настолько близкой, что с любым из них я бы без раздумий “сообразил на троих” с похмелья. Они рассматривали (именно рассматривали, прямо как ученые мужи препарируют лягушку), почему с нами (с ними, то есть) случаются запои и как от них уберечься. Предмет обсуждения они знали: говорили о нем с пониманием, со знанием дела, с решимостью полководцев, возводящих последние редуты перед решающим сражением. Я не испытывал отчуждения, все угадывалось, как знакомое. К откровенности располагало и такое вот представление: “ Я — Степан, алкоголик”, “Я — Владислав, алкоголик”. “Я — Николай, алкоголик”. Тогда я впервые на людях без стеснения и стыда произнес те же слова: “Я — Алексей, алкоголик”.
Напомнить себе о своем пороке (они называли алкоголизм болезнью) — в этом был ритуал, правило поведения, и я, ступив на порог “храма трезвости”, принял его “устав”.
Рассказывать, что такое “АА”, можно долго. Ограничусь совершенно краткой справкой. Больше 60 лет назад в США двое алкоголиков решили помочь друг другу бросить пить. Они выработали для этого определенные правила. Со временем “дуэт” вырос, превратился в общество анонимных алкоголиков, а группы с таким же названием появились не только во многих городах Америки, но и в других странах. В России первые общества “АА” зарегистрированы десять лет назад в Москве.
Шестидесятилетняя история позволила накопить “АА” определенный опыт (скорее всего, бесценный) и выработать совершенно простые и четкие правила трезвой жизни. Эти правила анонимные алкоголики называют шагами и традициями, тех и других — по дюжине. Соблюдение “традиций” и движение по “шагам” позволяют им оставаться трезвыми: кому — на месяц, кому — на год, кому — навсегда. Ни один человек, искренне желающий бросить пить, не будет оставлен ими без помощи. Кто-то из них срывался и вновь погружался в пучину пьянства. Если в нем не умирало желание бороться с пороком, он мог — и начинал — все с начала.
У меня не было выбора, потому не было и страха: если я два часа в неделю затрачу на такие беседы и в результате останусь трезвым — почему бы не попробовать? В назначенный день я пришел сюда вновь. Так и началась моя другая — трезвая — жизнь.
Процесс отрезвления не так прост, в нем есть и друзья, и враги, есть приемы — прямо как в борьбе, — позволяющие победить даже непреодолимое (на первый взгляд) желание выпить. Но это — анатомия пьянства — тема отдельного разговора. Может быть, я отважусь когда-нибудь затронуть и ее.
...Однажды утром, летним утром, меня разбудил солнечный луч, упавший на подушку. Сквозь открытую форточку пахло черемухой. Накануне ее зеленые соцветия уже готовы были взорваться белой пеной. Видимо, это чудо произошло ночью. Вместе с удивительным ароматом ко мне пришла простая мысль: жизнь продолжается! Домашнее горе исчезло без следа, осталось только в прошлом. Я — свободен от алкоголя. Сво-бо-ден!
P.S. Не нарушаю традиций, складывающихся десятилетиями: не расшифровываю главного героя этой истории. Я не назову даже города, где все это происходило: скажем, это один из областных центров Сибири. Группа анонимных алкоголиков, о которой идет речь, растет, иногда на собрания приходят до тридцати и более человек.
2. Тайная вечеря
Ни мор, ни глад, ни огонь и меч двунадесяти язык
не ознаменовали так своих губительных нашествий на нашу отчизну,
как укоренившийся у нас страшный порок...
Н.С. Лесков (1861 г.)
Первый раз про ЭТО
Я расскажу вам такое, о чем не пишут в газетах. Хотя в жизни о н о происходит. Может быть, очень не часто, далеко не со всеми, не везде и не всегда, но это — действительные факты: я им свидетель.
Говорить, показывать и писать про э т о вчера было невозможно, сегодня — непрестижно, а завтра... может быть, уже никому не нужно...
Переводя дух, чтобы набраться смелости, предвижу слетающий с ваших уст вопрос: почему же пронырливые журналисты, столь лихо обнажающие тайны всех и вся мало-мальски публичных деятелей, бесстрашно проникающие в государственные секреты и по-домашнему легко ориентирующиеся в темных лабиринтах мафиозных разборок, еще вчера не обнаружили предмета, о котором я собираюсь рассказать?
А они не искали. Были рядом — не вглядывались. Спешили, ловили сенсации: шли в ногу со всеми, боясь опоздать... Куда торопится наше общество, если “светлое будущее” нужно сначала строить, а все спешат лишь занять в нем побольше мест?
Почему же общество не замечает явного? (Становится непрестижно думать. А думающему /sapiens/ уже понятно: не замечает = не желает.)
Пафос моих рассуждений пока смешон и неуместен: для людей думающих важны собственно факты — действующие лица, происходящие события, цифры, а не эмоции... Начну с цифр.
Пьянству как явлению посвятил несколько своих общенациональных опросов Фонд “Общественное мнение” (привлечено 1222 человека).
И выяснилось: 80% российских граждан живут в среде, где употребление алкоголя — норма. (Этот вывод социологи делают из группы ответов на вопрос: “Есть ли среди ваших родных и близких люди, страдающие от алкоголизма?”. Ответы получены следующие: есть хронические алкоголики — 5%, есть сильно пьющие — 18%, есть умеренно пьющие — 32%, есть изредка пьющие — 28%, мои родные и близкие практически не употребляют алкоголя — 13%, затрудняюсь ответить — 4%.)
В Сибири (Западная и Восточная), на Дальнем Востоке пьют сильнее, чем в прочих районах России. Менее других пьют в Поволжье. В Западной Сибири сильно пьют 32%, умеренно — 58%, практически не пьют — 7%; в Восточной Сибири пьют сильно — 31%, умеренно — 56%, практически не пьют — 8%. Для сравнения: в Москве и Петербурге умеренно пьющих — 75%, пьют сильно — 8%.
По самооценкам участников опросов (сравниваются данные октября 1991-го и октября 1994 г.), на 5% возросло число людей, употребляющих крепкие спиртные напитки в больших количествах. А число людей, не употребляющих вино, пиво, самогон, сократилось на 7%, 4%, 7% соответственно.
Больше половины женщин (51%) и большинство мужчин (81%) ежемесячно употребляют крепкие напитки. В социально-профессиональных группах более всего употребляют крепкие спиртные напитки кадровые военные, рабочие и колхозники, руководители высшего и среднего звена, предприниматели, бизнесмены. Любители “выпить много” чаще встречаются в этих же группах.
По признанию участников исследований, регулярное употребление алкоголя “стало повседневной нормой”, а “процесс употребления” обычно происходит в следующих ситуациях: каждодневно на работе или после работы, регулярно по выходным, обязательно в дни получки и праздники. К сожалению, но — закономерно, что именно пьющие “сталкиваются с трудностями на работе из-за своего поведения”, у них не складываются “отношения в семье”, состояние психики характеризуется как “весьма напряженное”, снижаются “половое влечение и возможности”.
Более свежих и таких же полных исследований на эту тему мне, увы, не попадалось уже несколько лет. Приходится пользоваться данными, опубликованными в середине минувшего десятилетия.
Возвращаясь к истории вопроса, следует отметить, что не так давно исполнилось 100 лет “высочайше утвержденному” Уставу попечительств о народной трезвости. Состав попечительств формировался из высших представителей разных ведомств, “лиц обоего пола и всех состояний, желающих содействовать их целям”, под председательством губернаторов и уездных представителей дворянства. К началу века попечительства действовали в 35 губерниях, 248 уездах и 18 городах России, затем — в остальных губерниях. А их прямой заботой был надзор за соблюдением правил торговли “в интересах народного здравия и нравственности”, распространение “здоровых понятий” о вреде пьянства, забота об открытии лечебных приютов, содействие общественным организациям трезвеннической направленности.
Что имеем, не храним.
Кольца цепи
Прежде чем рассказать, как я не вдруг ощутил любовь к своим товарищам по несчастью, надо бы, хоть несколькими штрихами, набросать место действия, обозначить, где это случилось, как принято в драматургии (а в том, что, собираясь вместе, мы не просто присутствуем, а и участвуем в драмах и трагедиях, лично у меня нет никакого сомнения).
Здание, где наша группа анонимных алкоголиков (АА) нашла прибежище, было когда-то конторой по рогам и копытам, точно! Одноэтажный кирпичный особнячок, облезший и обшарпанный, с воздухом, пропитанным полуподвальной сыростью, с пляшущими половицами и облезшими рядами тяжелющих стульев, сбитых по три в ряд, выделили “Обществу трезвости” в момент его рождения — в годы знаменитой лигачевской борьбы с пьянством и алкоголизмом. Мы к этому зданию не имеем никакого отношения, его нынешнее начальство, кующее деньги на кодировании-раскодировании пьяниц, нехотя — из милости (точнее сказать: из милостыни) — запускает нас внутрь дважды в неделю, вечером. Мы достались этому начальству как бы в наследство от прежнего, которое относилось к группе АА с большим пиететом и доверием. Выгнать нас сегодня вроде бы не с руки, потому что анонимные алкоголики исповедуют трезвость и претендовать на скромное место под крышей “Общества трезвости”, наверное, вправе. Но не любить нас — святое, потому что свою трезвость АА проповедует “без кодирований и вшиваний”, а “такая пропаганда” мешает бизнесу на алкашах.
...Дважды в неделю, вечером, встретившись взглядом с Матерью Божьей и прочитав молитву (иконописный лик из настенного плаката наши умельцы вставили в раму, а текст молитвы прикрепили рядом), мы рассаживаемся вокруг стола — местной достопримечательности, заслуживающей особой похвалы. Это сооружение когда-то могло украсить любой президиум своим величием: не менее четырех метров длиной, с остатками светлого лака на слоновьей толще столешницы — оно дышит торжественно-консервативным бюрократизмом и подчеркивает серьезность предстоящей беседы.
Стол-гигант нас объединяет. Потому что мы сидим не перед ним, не за ним, а — вокруг, образуя кольцо единомышленников. Одно из колец цепи, которую анонимные алкоголики куют уже более шестидесяти лет по всему миру.
Действующие лица
О каждом из нашей группы я мог бы рассказывать долго. Все мы в прошлом отчаянные алкоголики, “люди дна”, антиобщественные элементы, горькие пьяницы, лишенные разума собственным пороком. Каждый из нас хочет одного: стать трезвым и остаться Человеком.
...Сева обычно примащивается у торца: невысокий и щуплый, с голосом, тихим, как шелест травы, он всегда полон сомнений и внутренних комплексов. Но с неимоверной жаждой истины Сева продирается сквозь свои раздумья, как будто по кочкам через болотную осоку, не боясь поранить себя — лишь бы сохранить равновесие. Когда Сева говорит, а выступает он чаще длинно, потому что выстраивает долгую цепочку слов и образов — посылка, новая посылка, теза, антитеза, доказательство... — слушают его, затаив дыхание. Мне он сразу запомнился своим признанием о начале трезвого пути. Муки, которые Сева перенес, обыкновенны и преследуют каждого, решившего отказаться от алкоголя. Но в его случае обычное дело приобрело немыслимый юмористический выверт.
Когда человек рвет с алкоголем надолго, его мозг соглашается, понимая, что это необходимо. А подкорка — “тот, который во мне сидит” — противится изо всех сил. “Откажись только от первой рюмки, — говорит правило. — На это сил должно хватить”. Не всегда...
Посталкогольная жажда не давала покоя ему ни днем, ни вечером, перешла в бессонницу, а ночью взяла за горло: погнала к ларьку, где начался замысловатый торг с самим собой.
— Возьми, — уговаривал внутренний голос.
— Не буду, — еще сопротивлялся Сева.
— Возьми просто так, пить — никто не заставляет...
— Как это?
— Купи... унеси домой... поставь в холодильник... ложись спать. А она пусть стоит... пить не обязательно, — вкрадчиво нашептывал бес-искуситель.
Дальше все произошло, как обычно бывает в таких соблазнительных случаях: Сева не помнит, каким образом бутылка в руке оказалась открытой, как он выпил ее прямо из горлышка... Он лишь успел ощутить охвативший его ужас: все-таки выпил! Именно страх — страх вернуться в обычное пьяное состояние — заставил его прижать два пальца к корню языка и давить до тошноты, пока все содержимое желудка не выплеснулось наружу.
— Но я сумел обмануть алкоголь! Первый раз в жизни... — лицо его после рассказа сияло от радости.
Сомнения и комплексы грызут Севу почти четыре года, но почти четыре года он не пьет.
Георгий не пьет семь лет: многим из нас это кажется пока немыслимым сроком. Он коренаст, плотен, широк в кости и умеет распространять вкруг себя уверенное спокойствие, утишая любое вулканическое извержение эмоций. Это он основал нашу группу АА. После того как “психушку” областного центра, где Георгий в очередной раз (третий или четвертый) “боролся” с зеленым змием, посетили “сумасшедшие американцы” с каким-то московским добровольцем АА и рассказали, как можно покончить с алкоголем, Георгий решил пойти по пути АА — больше идти было уже некуда. Крутой поворот: из лицедеев, привыкших пить где угодно, сколько угодно и когда угодно, Георгий постепенно стал преуспевающим коммерсантом, находит удовольствие в благотворительности и, кажется, удовлетворен жизнью. А еще более довольна его жена.
Но однажды, пропустив недели три занятий, Гоша признался: “А бес-то — жив... Я думал, покончил с ним, а без наших собраний обнаружил: жив, курилка! Подымает иногда голову, точит мыслишкой: “Ну, стопочка-то не повредит... И ничего, мол, после одной не случится...”. В отличие от меня с искушением поставить этот опыт на себе он справился...
...Есть еще Турист. Это прозвище он заработал так: однажды, сияя, как начищенный медный таз, обрамленный рыжей тощей бороденкой, он заявил, что влез на какую-то гору в Саянах. Наверное, правильнее назвать ее небольшим пиком, около трех тысяч метров. Не удивляйтесь, на этот пик проложена хорошая тропа, поэтому практически каждый здоровый человек, кому не жалко потратить часа четыре вверх и столько же вниз, может покорить сию вершину. Он — непьющий алкоголик — покорил. И не просто влез, а совершенно спокойно, размеренно обошел какого-то попутчика-альпиниста, накануне упражнявшегося с пивом.
Нынешней весной Турист сообщил нам, что в свои сорок пять чувствует себя не более чем на тридцать и — естественно, благодаря трезвому образу жизни — в выходной на лыжах перешел Байкал по льду. Не всем по силам одним марш-броском одолеть километров тридцать пять—сорок весенней лыжни, хотя число лыжников, перебегающих Байкал, в хороший день доходит до двухсот человек. Но суть не в числе: лыжников много, а Турист — алкоголик. По его же признанию, пока пил, забирался на пятый этаж с одышкой и остановками. Я думаю, что Турист (стаж в АА — четыре года) показывает нам, как ставить цели и добиваться их выполнения: этому умению алкоголикам, осваивающим трезвость, приходится учиться заново.
В тот вечер, к которому я не спеша подбираюсь, вкруг стола собрались семь членов АА: Сева, Георгий, я, Турист, Вольдемар, Цицерон и Сократ.
Двое последних любят пофилософствовать, а Цицерон еще и книгочей, потому некоторые мысли этих “мудрецов от алкоголя” я даже записываю после собраний, чтобы не забыть. Цицерон однажды, объясняя, почему некоторые алкоголики, бросив пить, вновь срываются в пучину пьянства, сказал просто и доходчиво:
— А это, как с детьми. Младенец — всегда желанный, все с ним тетешкаются, возятся, гули-гули строят. А подрастет ребенок, так матери с отцом становится все больше некогда. Они и начинают говорить ему: “Отстань, сейчас не до тебя!”, “Не мешай”, “Не путайся под ногами”... Так и трезвость. Пока она маленькая, человек ее лелеет. А как подрастет трезвость и начинает требовать внимания и заботы: “Не путайся под ногами”. Трезвая жизнь — это постоянная работа над собой, как воспитание ребенка...
Года через полтора Сократ, развивая ту же мысль, высказался несколько по-другому, но все о том же:
— Я, — сказал он, — собираюсь теперь жить долго, если Бог даст. А потому предостерегаю вас, друзья-алкоголики: длинный путь бегом не осилить. В пути случается всякое. Поэтому не надо торопиться, суетиться, спешить. Необходимо рассчитывать силы. Лучше и важнее остановиться, подумать, взвесить... Новые члены АА под эйфорией первой трезвости начинают именно бежать, не рассчитывают движений, стремлений. “Хотелок” у них возникает сразу больше, чем возможностей, догоняют неудачи. Где неудачи, там стремление разрешить их привычным способом. Привычный способ для алкоголика — бутылка. А бороться с соблазном сил уже не осталось, их на “хотелки” потратили...
Простые, вроде бы, мысли, а они многое мне объяснили в лабиринтах соблазнов и искушений, по которым каждый алкоголик, жаждущий трезвой жизни, обречен ходить до гробовой доски, как Сталкер: шаги — это правила, которые в Зоне алкоголизма нельзя нарушать под страхом собственной смерти (каждый, загибавшийся с похмелья, знает реальность такой угрозы).
...Вольдемар нравится мне незыблемой уверенностью в правильности своего выбора. Однажды он зажег свечу над нашим столом и, попросив набраться терпения, рассказал свою прошлую жизнь. Он начал пить, как все мы, — из любопытства, из самоутверждения, из ложной взрослости. Он получил медицинское образование: учился и пил. Служил в армии и пил, пил и служил. Вшивался — не помогло. Кодировался по Довженко — и вновь пил, месяцами напролет. Потерял работу. Почти потерял семью. В АА пришел в полном отчаянии: “Я бессилен перед алкоголем, — сказал он нам, обозначая шаг первый. — Значит, мне на роду написано: не пей!”. И теперь не пьет. Ходит в церковь. Убежден, что на путь трезвости его наставил Бог... (Он про себя знает больше, чем я про него, и я ему верю).
Тайная вечеря
Тот вечер... Он был летним, солнечно-дождливым, влажно-душным. Мы собрались, как обычно, вкруг нашего стола и вели неторопливый разговор о собственных проблемах. Вначале нас было шестеро: Сева опаздывал, что на него, в общем-то, непохоже.
Он появился встрепанный и возбужденный, и оказалось, что не опоздал, а застрял на крыльце, где нашел одного из новичков в АА.
— Зайти — боится, пьяный. Сильно пьяный. Наверное, мы должны его выслушать...
Обычно на наших собраниях слова пьяным не дают. В тот вечер ситуация явно требовала изменения правил. Новичок, собираясь с силами, пытался утереть слезы и говорил ожесточенно, но достаточно внятно. Даже если выкинуть из его все-таки пьяной речи лишние эмоции, междометия и бессильные рыдания, картина рисовалась ужасная. Сегодня он узнал, что его дочь от первого брака погибла (она жила с матерью в другом городе). Он знает, кто надругался над девочкой, и принял решение убить негодяя. Пистолет у него есть. Он уедет вечером на поезде. А сюда завернул, чтобы набраться сил и мужества.
Кажется, он ждал от нас поддержки...
...В открытые форточки шумели трамваи, мимо окон, смеясь, проходили влюбленные парочки и стайки студентов, шел суматошный июнь с сессиями и школьными выпускными экзаменами, и там, на улице, где кипела обычная жизнь, даже не подозревали, что вокруг старого стола в напряженном оцепенелом молчании сидели бывшие пьяницы — вечные алкоголики — и у них тоже что-то вроде экзамена по неизвестному предмету.
Георгий сумел растопить взрывоопасную тишину, сняв первое напряжение. Спокойно, даже буднично он предложил обсудить ситуацию, чтобы Новичок выслушал мнение каждого из присутствующих алкоголиков. Однако нам было видно, что спокойствие его слишком напускное, он едва сдерживал чувства и поэтому говорить первым отказался, лишь упомянув, что свое мнение уже сформировал и не изменит его.
Первым смог нарушить тягостную тишину Вольдемар:
— Если ты действительно хочешь совета, то мое мнение таково: сначала необходимо протрезветь. Никакие решения, а тем более действия, нельзя принимать в таком виде. Если этого тебе кажется мало, скажу еще: жизнь дает Бог, и отнимать ее у человека никто не имеет права, ты — в том числе.
Сева, против обыкновения, не стал строить излюбленных логических схем:
— Ты не судья, Новичок. Ты алкоголик. Мы — тоже алкаши. В прежней пьяной жизни я был бы наверняка на твоей стороне. Сейчас я считаю, что никакого самосуда не может быть...
Суть мнений Туриста, Цицерона и Сократа сводилась к одному: “Водка — плохой советчик. Никто не дал тебе права убивать”.
Я с опасением ждал своей очереди оценивать случившееся. Потому что знал совершенно определенно: прежнее мое “я” на стороне Новичка, оно поддерживает его мстительное преступное намерение — без рассуждений лишить обидчика жизни. А мое новое, рождающееся с помощью трезвости естество вопило: “Не может быть самосуда! Не может быть! Убийство — грех!”. Я не стал отмалчиваться, потому что это казалось мне невозможным: не та ситуация, чтобы остаться в стороне. Я пожелал Новичку трезвости и предостерег его от опрометчивых шагов, которые невозможно впоследствии искупить.
Георгий, обращаясь к Новичку, подвел итог:
— Я — против убийства. Против любой мести. Я рад, что мое мнение, которое я не спешил высказывать, поддержали все. Ты, хотя бы в чем-то, согласен с нами?
...Невозможно вести с пьяными душеспасительные беседы: это я знаю по собственному опыту. Но в тот раз что-то подействовало на Новичка, он согласился поехать домой, куда его проводили Сева и Цицерон, сдав на руки жене. Это все, чего мы смогли добиться от него в тот вечер...
“Тайная вечеря” — так я теперь называю ту встречу, когда вспоминаю о ней. У нас на собраниях мы никогда не возвращаемся к этой теме, не обсуждаем, правильно ли поступили в тот раз. Наверное, слишком велико было напряжение, неизмеримо высока ответственность, которую жизнь взвалила на наши плечи. Итог этой истории, совершенно неожиданный, оглушительный для всех, присутствовавших тогда, на некоторое время привел нас в состояние, близкое к шоковому. Мы узнали, что Новичок обманывал нас и себя: у него не было дочери от первого брака, живущей в другом городе; никто в тот день и накануне у него в семье и среди близких не погиб... А эту страшную историю, в которую он и сам к вечеру с помощью алкоголя поверил, Новичок выдумал для того, чтобы похмелиться...
Про ЭТО и окружающую среду
Теперь вы уже поняли, что все э т о случается не с публичными деятелями, а с самыми простыми людьми, составляющими — в определенном смысле — “низы общества”. Речь об алкоголиках. Государство презентаций и фуршетов, в которое Россия постепенно превращается, их проблемы не интересуют.
Во-вторых, чтобы не просто увидеть э т о, а увидеть и понять — надо в определенное время оказаться в определенном месте, и быть готовым воспринять происходящее: смешно будет выглядеть человек, собравшийся сажать картошку в зимнюю стужу или явившийся на пляж в тулупе и валенках (а здесь, куда я хочу пригласить вас, любой празднолюбопытствующий выглядит именно так). Эти люди — анонимные алкоголики — избегают пристального к себе внимания, не позволяют вовлекать себя в политические споры и игры, не жалуют журналистов, ищущих сенсаций, и озабочены только одним — собственной Трезвостью. Чтобы “увидеть и понять”, надо быть одним из них.
Наконец, э т о происходит нечасто, потаенно от посторонних глаз и ушей, доверительно — присутствующим. Человеку непосвященному = постороннему, ничего не разглядеть, так как главное случается не вне людей — вокруг их тел, в пространстве, называемом обществом (сословием, классом, компанией — кому как удобнее и привычнее), а, скорее, изнутри человека, в космосе, именуемом Душой...
Тонкие материи духовности и беспробудное пьянство, могут ли они вообще совмещаться, хотя бы — соседствовать, в нашем мире? Пьянство и “тонкие материи” — никогда. А “тонкие материи” и алкоголизм?
Опыт, подаренный мне жизнью, со всей очевидностью говорит: да! Если алкоголик ведет трезвую жизнь, осознавая не только умом, что он делает, но сердцем исследуя каждый новый шаг по Дороге без алкоголя, в его душе происходят движения, о которых не вычитать в сегодняшней прессе. Стало быть, э т о — движения души, речь именно о них.
Менее всего мне хочется “пофилософствовать на публику”, изображая из себя знатока алкогольной “темы”. Другое подвигает меня на вовсе не легкое дело самокопания: осознанная необходимость участия в судьбах моих друзей-алкоголиков. И свою собственную жизнь, ее остаток, хочется прожить, сохраняя разум. Хотя мне не удалось за прошедшие годы удержать абсолютную физическую трезвость, мои срывы в суммарной протяженности не вышли за десять дней из семисот с лишним (365 + 365 = два года) и были, благодаря помощи АА, более похожи на неуклюжие опыты и спотыкания на ровном месте: так Фома неверующий прикладывает ладошку к раскаленной плите, хотя было сказано ему: обожжешься! И — ожегся, несильно, но достаточно для того, чтобы понять полезную настойчивость дружеских советов. Иным моим знакомым-алкоголикам повезло меньше.
Процесс отрезвления не так прост, как первое желание бросить пить. Он, оказывается, имеет свои секреты и приемы, собственные подводные течения и опасные рифы прежних привычек. Те, кто хочет выплыть в океан трезвости, вместо того, чтобы барахтаться в грязной луже пьянства, должны неуклонно...
— Никто никому ничего не должен! — как я мог забыть свои же слова, которые довольно часто повторяю на наших собраниях клуба анонимных алкоголиков? У каждого из ступающих на дорогу трезвости свой Путь: просто есть опыт предыдущих поколений алкоголиков, сумевших обуздать страшную болезнь, и — если желание бросить пить еще не покинуло вас — попробуйте воспользоваться уже известным.
Да, и — главное — про э т о. Пьянство безобразно — аксиома. Обыватели жалуются прессе, она, в свою очередь, колышет море благородного негодования: рост пьяных аварий на дорогах, рост пьяных преступлений в обществе, рост пьяных пожаров... — этакая мертвая зыбь, угодив в которую, осознаешь: нет вблизи твердого берега, не выбраться на сушу в бумажном кораблике, наспех свернутом из газеты со статьей, осуждающей пьянство. И, кажется, остается лишь молиться о спасении...
Часто, практически — вечно, мы не можем, не хотим, не умеем, не желаем, не жаждем, не стремимся, не-не-не... вырваться из заколдованного круга бытия, погоняемые вечными кнутами благих намерений: перехватить денег, прокормить семью, одеть детей, подработать, поболтать, похмелиться, перехватить денег — каждый день с утра до ночи думаем про одно и то же. На прочее нет времени.
А вырваться — то ли в обморочных снах, то ли в тающих мечтах — хочется!
Так никто не мешает, кроме себя самого: остановитесь, сделайте шаг в сторону из адского круга существования и задумайтесь.
Зачем я начал “копить” алкогольную статистику, не знаю. Но делаю это уже несколько лет. Некоторыми данными, вполне официальными, могу поделиться с вами. А за данными последуют вопросы. Не официальные, а логические. Те, к которым эти данные приводят.
Например, если верить Госкомстату, расходы населения на покупку алкогольных напитков в разных областях России (в % к общим расходам) составляют от 2,75 до 4,9 процента. Всего! Зато показатель заболевания алкогольными психозами (белая горячка) с 1992 года до настоящего времени возрос на 35%. За те же пять лет число женщин-алкоголиков увеличилось на 68%. Уровень смертности от алкоголизма в целом по России (за те же пять лет!) вырос в 1,5 раза!
Значит, усредненные проценты “расходов на алкоголь” занижены? Приходится признать, что есть люди, которые тратят на выпивку все свои деньги, без остатка. А у них — есть дети. А у этих детей — нет будущего. А мы привычно говорим, не вдумываясь в смысл слов: дети — наше будущее... Значит, и у нас нет будущего.
Госкомстат России оценивает пятилетний рост алкогольных психозов по республике Бурятия в 40%. А республиканская газета “Правда Бурятии” (31 января 1998 года) приводит другие данные: 1994 г. — 90 случаев, 1995-й — 231, 1996-й — 372, 1997-й — 472! Рост не на сорок процентов, а в 5 раз! И главврач республиканского наркологического диспансера Андрей Диль на той же странице говорит, что это — только учтенные цифры. Ученые, чтобы знать истинную картину, советуют множить их на пять. Пятью пять = 25 раз!
Какой цифирьке верить, читатель должен решить сам: например, в 1984 году каждый житель Бурятии (включая трезвенников и младенцев) употребил 12,2 литра спиртного, а в 1996-м — всего 2,92 литра. Это — тоже статистика, официальная. А где же правда? Правда в том, что никогда государство не учтет подлинного нелегального оборота алкоголя, количества подпольных суррогатов, а также самогона и тарасуна.
Увы, такая картина характерна для всей Сибири и, боюсь, России. В Иркутске, например, в 1997 году было снято с продажи около 70% вин из Молдавии, Венгрии, Италии и Германии по причинам отсутствия сертификатов; в городе выявлено 12 подпольных цехов и изъята почти сотня тонн (100 : 0,5 = 200 тысяч бутылок!) фальсифицированной алкогольной продукции. С тех пор минуло почти три года, но до сих пор о закрытии подпольных цехов милиция сообщает как минимум раз в неделю: на месте одной отрубленной головы зеленого змия вырастают десять. По данным Иркутской городской организации “Здоровье, милосердие, трезвость и культура”, в 1997 году в психонаркодиспансер с алкогольными проблемами обратилось 13416 человек, а всего на учете состоит около 60 тысяч иркутян: каждый десятый... Главный психиатр Иркутской области В. Москалев утверждает, что потребление алкоголя в Приангарье превысило 20 литров на душу населения в год! А Госкомстат говорит, что на душу россиянина приходится только 13 литров алкоголя.
...Не лучше в Красноярске, не лучше в Читинской области, не лучше в Якутии.
Статистика утверждает, что в 1997 году в России число умерших от отравления алкоголем приблизилось к 45 тысячам человек. На сколько умножать эту цифру, чтобы получить действительную картину, я не знаю... Зато, глядя в документы строгой отчетности, вижу: за семь последних лет производство качественной (читай — государственной) водки сократилось в Красноярском крае с 15 до 6,5 литра на человека в год, в Иркутской области с 11 до 7, в Бурятии с 12 до 5, в Читинской области с 9 до 0,8 литра в год (данные середины 1998 г.). И если пить в Сибири меньше не стали (ей-богу, не стали!), значит, “остальное” добавляют, догоняют, потребляют, принимают на грудь суррогатами неизвестного производства
Акцизом — по огуречному лосьону!
Никто и никогда не знакомил журналистов с духами, кремами, лосьонами и прочими ароматными изысками, которые готовят на основе парфюмерной жидкости “Канская”, названной так из-за того, что была изобретена в городе Канске Красноярского края — на гидролизном заводе. Какую парфюмерию производят из сего продукта, неведомо. Но зато повышенным спросом — у вполне определенных кругов, желающих оставаться в тени, — пользуется сам продукт гидролиза, а именно спиртосодержащая жидкость. Не зря же все гидролизные заводы Иркутской области — в Зиме, Тулуне и Бирюсинске — активно приступили к ее выпуску.
С начала 2000 года они разлили по цистернам, бочкам и прочим емкостям крепкоградусной “парфюмерии” вдвое больше объема всей алкогольной продукции, которую производят на территории Иркутской области зарегистрированные производители крепких напитков.
Владимира Васькова, государственного советника налоговой службы 2 ранга, возглавляющего управление министерства по налогам и сборам в Иркутской области, заинтересовало явное несоответствие в статистике: пять лет назад местные производители алкоголя полностью обеспечивали питейные потребности иркутян, которые в те времена потребляли на душу населения 14,6 литра крепкого спиртного. Теперь на берегах Ангары произведено на каждого жителя области лишь 5,6 литра. Что есть разница в 9 литров (56 процентов потребления алкоголя на каждую индивидуальную душу, проживающую в Иркутской области)?
По словам Васькова, анализ показал, что уже в пути (а “Канскую” поставляют во все концы России, включая Петербург и Московскую область, Тверь, Самару и прочие регионы) спиртосодержащую жидкость сомнительного питьевого качества несколько раз перепродают и переадресовывают. В конце концов оказывается, что ее получатели либо зарегистрированы по подложным документам, либо не находятся по месту указанного юридического адреса, а иной раз — уже разыскиваются правоохранительными органами.
Васькова в данном конкретном случае интересовало не то, что пьют россияне, а другое: слишком разновесовая налоговая нагрузка у официальных производителей спиртного и гидролизных заводов. А все потому, что отсутствует налогообложение акцизами спиртосодержащей денатурированной продукции. В том же 2000 году гидролизные заводы Иркутской области заплатили в 4,5 раза меньше налогов, чем производители официального алкоголя!
Мало того, жидкость “Канская” выпускается без лицензии: по мнению производителей, она не попадает под действие закона “О государственном регулировании производства и оборота этилового спирта и алкогольной продукции”. Однако федеральный арбитражный суд Восточно-Сибирского округа признал правоту требований управления по налогам и сборам по Иркутской области о необходимости ее лицензирования. В управление федеральной службы налоговой полиции по Иркутской области представлены материалы о возбуждении уголовных дел против Бирюсинского и Тулунского гидролизных заводов по признакам состава преступления, именуемого незаконным предпринимательством. Решив закрепить успех, Иркутское налоговое управление вышло с предложением в правительство РФ: ввести акцизы на денатурированную спиртосодержащую продукцию.
Владимир Васьков, кстати, известен иркутянам тем, что благодаря ему на пивных этикетках “Иркутскпищепрома” появилась оригинальная фраза: настоящий мужчина найдет деньги на пиво и налоги. Теперь Владимир Леонидович сказал нечто другое, но тоже достаточно крепко, по-государственному:
— Если кому-то нравится, он может пить даже огуречный лосьон. Но налоги должны платить все без исключения.
О пьяницах — с любовью
Вы не думали, почему производство и потребление алкоголя государство меряет в литрах на душу населения — в литрах на душу? Чтобы хоть с помощью статотчетности продемонстрировать наличие Души у каждого пьющего? Или — явить народу присутствие государственной заботы о каждой пьющей душе? Или — споить эту Душу, чтобы не стонала, не жаловалась на убогую жизнь? Это отнюдь не риторические вопросы. Но ответа на них не найти в книгах, про э т о не пишут в газетах.
Пьянство — увы! — широко и массово шагает по просторам России, оно стало нормой жизни. Негодуют, гневаются, требуют карательных мер... призывают репрессии... лишь отдельные представители общества. Их вывод прост: принудительно лечить, изолировать, ссылать в особые зоны...
Но кто протянет (уже протянул) алкоголикам руку помощи? Ведь в одиночку из пьяного моря не выплыть... Мне кажется, что более всего утопающим в алкоголе следует и надеяться, и рассчитывать на помощь самих утопающих. Конечно, соломинка. Но иной раз и она спасает.
Другие интересные материалы:
|
