Новости  О сервере  Структура  Адреса и ссылки  Книга посетителей  Форум  Чат Поиск по сайту

Кабинет нарколога _ Наркология on-line _ Прием доктора Пилюлькина _ Краткосрочная психотерапия в наркологии Ликбез _  Химия и жизнь _ Если друг оказался вдруг... _ Мифы и легенды _ Правдивые истории _ Частые вопросы _ Проверь себя _  Родительский уголок _ Родители родителям _ Ранняя диагностика _ Агитпросвет _ Место импульсивности в клинике наркологии  Закон сур-р-ов! _ Законы и нормативные документы _ Даешь систему! _  Сверхценные идеи _ Косые взгляды _ Глас народа _  Самопомощь _ Виртуальная группа _ Анонимные Наркоманы _ Сокрушающий курс _

«Получается, что никто не застрахован от того, чтобы в какой-то момент стать преступником, все зависит лишь от «актуальности» обозначения тех или иных действий отклоняющимися от нормы. Тогда как клеймо «врага государства» становит­ся «универсальным средством борьбы государства против своих реальных или мнимых противников».

А. Дмитриева

Дикое время! Все хотят кайфа и денег...

(Из разговора прохожих)

Тело потребителя. Возможности и ограничения

Развитие «общества потребления» изменило представ­ление не только о человеке в целом, но и о назначении его тела, в частности. Например, важным этапом стало появ­ление огромного количества приспособлений для физиче­ского облегчения жизни каждого индивида. Даже нажатие на кнопки, как физическое усилие, если его можно назвать таковым, исчезло с появлением сенсорных экранов. Созна­ние, известное раньше как «клиповое», сменилось сегодня на «кликовое». Время, необходимое индивидам для воспри­ятия информации, занимает время, затраченное на реше­ние о том, «кликать» или нет. Каждое наше усилие теперь приравнивается к клику. Чем больше кликов - тем выше рейтинг, тем популярнее та или иная ссылка, тем важнее и нужнее для нас. Простой клик заменяет любую эмоцию или желание: от «мне нравится» и «+1» до «положить в корзину» и «купить». Таким образом, наши эмоции и желания также все больше сводятся к этим незамысловатым категориям.

Физический труд, которым раньше занимались очень многие, или даже большинство, в последние десятилетия стал уделом меньшинства, причем осуждаемого и исключа­емого за это. Задача тела сегодня - не производить, а потре­блять, тем самым превращаясь из инструмента, способного преодолевать собственные ограничения для получения но­вых возможностей, в некую потребительскую ценность саму по себе, которая используется как имеющая цену оболочка. Следовательно, эту оболочку нужно украшать, продлевать ее молодость, водить в фитнес-центр и т.п. Не укреплять физическое здоровье, а демонстрировать тело, получая удо­вольствия, производимые им, и постоянно искать новые. Единственные ограничения, через которые проходит тело современного человека - скорее сконструированные, вроде диет и пластических операций. Но, как пишет Э. Гидденс^[1], эти же ограничения создают зависимости, так как, переде­лывая себя, и получая банальные комплименты вроде - «о, ты отлично выглядишь!», человек стремится воспроизво­дить и множить еще и еще удовольствия, получаемые от преодоления трудностей и даже страданий на пути к скон­струированному «идеалу». Очевидно, что именно общество потребления с его установками на получение новых и но­вых удовольствий, провоцирует новые и новые зависимо­сти, в числе которых «традиционные» наркотики как «аб­солютное зло» вытесняются постоянно обновляющимися способами удовлетворения самых естественных потребно­стей. Об этих особенностях общества потребления писали многие авторы - от Ж. Бодрийяра, П. Бурдье до Д. Ритцера, и Э. Гидденса, констатировавшего, что: «Сегодня каждый че­ловек в развитых странах, за исключением самых бедных, «сидит на диете»^[2].

М. Фуко писал о теле и телесности, как о том, на что по­сягает или покушается власть, сильно преувеличивая свои контролирующие функции. Он отмечал, что сексуальность, присущую телу, необходимо избавить от этих «оков», чтобы она смогла «раствориться» в обществе, и тем самым как бы «депроблематизироваться»^[3]. Однако развитие современно­го общества потребления с его культом удовольствия, тела и провозглашаемой толерантностью ко всем/всему привело к гипертрофированной сексуальности, выразившейся в на­растающем количестве не только бесполых транссексуаль­ных индивидов, но и кризису гендерной идентичности в целом. Думается, что М. Фуко, писавший о гонимом «маль­чике-мастурбаторе» в «Ненормальных»^[4], наверняка бы уди­вился жажде самоудовлетворения, ставшей нормальной в нынешнем обществе. В обществе, все больше похожем на «общество ненасытных мастурбаторов», вечно ищущих но­вые способы себя удовлетворить.

Потребление наркотиков, ставшее столь распространен­ным сейчас, безусловно, является одним из самых простых и, в то же самое время, эффективных способов получения удовольствия. Логично, что платой за это удовольствие становятся некоторые побочные эффекты и возможность зависимости, которые становятся аналогом ограничений физического тела, о которых пишет Гидденс^[5]. Преодолевая их, человек возвращает себе возможность снова получать удовольствие, что в контексте современного общества, ока­зывается наивысшей целью и наградой. С другой стороны, и тут необходимо упомянуть вновь Фуко, государство, ко­торое в качестве объекта контроля выбирает потребителей наркотиков, в данном контексте опять посягает на тело. Дисциплинарная власть воспринимает тело как механизм, поддающейся точной наладке^[6], и считает необходимым управлять желаниями и способностями этого тела получать удовольствие теми способами, которые оказываются для него доступными. Тем более, что эти способы не приносят неудобства и не составляют очевидной проблемы для окру­жающих, что происходит в случае употребления ограничен­ного числа наркотиков, да и то косвенно. Более того, само государство, использующее СМИ в качестве инструмента манипуляции общественным мнением, интерпретируя потребление наркотиков как социальную сверхпроблему, пользуется излюбленным механизмом - демонстрацией изувеченных тел наркоманов, гангрен и прочих физиологи­чески отпугивающих проявлений злоупотребления инъек­ционными наркотиками. Тем самым, во-первых, «играя» на актуальном страхе потери эстетической красоты тела, во- вторых, максимально обобщая последствия, свойственные только инъекционному способу употребления некоторых наркотиков. В-третьих, универсализируя проблему потре­бления наркотиков, государство, тем не менее, выделяет ее среди других, делая ставку на то, что среди других проблем нет более физически неприятных. Однако, ожирение или чрезмерная худоба, причиной чего становятся легальные пищевые продукты, которые либо переедают, либо наме­ренно недоедают, вызывает в действительности не меньшее физическое отвращение. Хотя рекламы все новых и новых продуктов, возбуждающих аппетит, и рекламы фитнес-цен- тров, приглашающих заниматься спортом и пить вместо еды белковые коктейли, противоречащих друг другу, стано­вится все больше. Модельный бизнес и индустрия «звезд», имеющих «желанную» внешность и ведущих идеальный, в контексте общества потребления образ жизни, также не только способствуют, но и создают формат нового челове­ка, движимого бесконечно производимыми потребностями и стремлением к недостижимому в реальности идеалу. Та­ким образом проблема даже не в том, что есть запретные удовольствия, а есть легальные, эти границы на практике уже почти стерлись. Проблема в том, что государство, жест­ко пресекая потребление наркотиков, лишает индивидов осознанного выбора, способности к рационализации соб­ственной деятельности и управлению их личной жизнью. Но потребление наркотиков, как осознанная акторами практика, имеющая как возможности, так и ограничения, по-гидденсовски дуальна и вполне релевантна ценностям современного общества. А для поколения, сутки напролет занимающегося самолюбованием в социальных сетях, еще и повод выйти из интернета и приобщиться к редким уже реальным, а не виртуальным коммуникациям.

Ненормативные потребители наркотиков в нормативном обществе

Современное общество, интерпретируемое как обще­ство потребления, порождает новые практики, зачастую на границах того, что принято считать «социальной нормой». Дискурс потребления наркотиков, широко развернувшийся в России, особенно в последнее время, является одной из лучших частных иллюстраций к тому, что происходит и как интерпретируются «ненормативные» сегодня. Рассматри­вая пример наркотиков, мы получаем возможность просле­дить «от» и «до» континуумы различных уровней - габитус^[7] от стиля до образа жизни, девиацию - от нетипичности до преступности, стигматизацию - от межличностно-ком- муникативной до уголовно-правовой. Именно эти про­тяженные в пространстве и времени процессы становятся преобладающими факторами структурации нового типа, базирующейся на включении/исключении. Такие сложные, многочисленные, детализированные компоненты социаль­ной реальности оборачиваются универсальным, старым, как мир, делением на примитивное «мы» и «они». «Мы», свободные от зависимостей, ведущие здоровый образ жиз­ни, знающие, что правильно потреблять, а что нет. И «они», недостойные, не имеющие права, больные. «Мы» знаем, как жить правильно, а как - нет. И «они», не достойные сожале­ния, зависимые, больные, неправильные и поэтому лишае­мые даже права жить вместе с нами.

Показателен пример не так давно проведенного рос­сийскими учеными исследования социального исключения ВИЧ-инфицированных^[8]. Один из интервьюируемых сим­волически разделяет ВИЧ-инфицированных на «плохих» и «хороших»: «Если наркоман... это совсем не жалко, если человека случайно заразили... стоматология... гинекология и другое... сочувствие и жалость очень сильна» (интервью 3: женщина, ок. 44 лет, специалист в пенитенциарной си­стеме, работник медицинской службы). Данный пример иллюстрирует сложившееся в обществе отношение к нар­котикам и наркопотребителям, а не к ВИЧ-инфекции. Ведь если ВИЧ - это стигматизирующая болезнь, то наркотики - это не только стигма, но и зараза, которую нужно иско­ренить. Доведение некоторых больных до полного исклю­чения из общества напоминает отношение к прокаженным в Средневековье. И хотя синдром зависимости от наркоти­ков никак не является заразным заболеванием, действия по профилактике наркотизма носят именно «изоляционный» характер. Они основываются на широко растиражирован­ном мнении-мифе, что достаточно один раз «попробовать», как навсегда станешь зависимым или даже можешь уме­реть.

Со времен П. Бергера и Т. Лукмана, заявивших о том, что реальность конструируется посредством ежесекунд­ного ее определения, эта идея не перестает быть популяр­ной, претерпевая, безусловно, различные изменения. Все чаще выступления социологов начинаются со слов о том, что что-то является социальным конструктом: от Я. Гилин- ского и Н. Кристи, провозглашающих, что «преступления не существует»^[9], до исследователей гендера, например, J. Lorber, S. A. Farrell, Е. Здравомысловой^[10], рассматривающих гендер подобным образом. И, конечно же, наркотики - это то, что общество сегодня определяет в качестве таковых (например, A. Millie, S. Cohen, П. Мейлахс^[11] и др.). Совре­менное общество в контексте конструктивистской теории выступает как апофеоз конструирования, так как в самой основе его существования лежит производство социальных конструктов. Взять хотя бы индустрию рекламы - мощней­ший конструктор^[12] по производству, а скорее, навязыванию, потребностей. Реклама стала неотъемлемой частью обще­ственной жизни, практически сформированным институ­том, только со становлением «общества изобилия». С дру­гой стороны, само по себе общество потребления - не что иное, как даже не социальный конструкт, а скорее социоло­гический, исследуемый авторами от Т. Веблена до В. Ильи­на. Справедливости ради, любое общественное устройство может описываться различным образом и в этом смысле является конструктом, в той или иной степени очевидным. Но, если мы соглашаемся с заявлением о том, что все во­круг нас и для нас сконструировано, то кем являемся мы в данном случае - конструкторами или тоже конструктами? Под «мы» подразумеваются «мы» «нормативные», исключа­ющие всякого, не попадающего под «наши» стандарты нор­мы. Мы, противопоставляющие себя другим, кем мы сами являемся?

Адаптация человека/жителей развитых стран к усло­виям общества потребления произошла довольно легко, в соответствии с принципом «к хорошему быстро привы­каешь». Однако немногие социологи стали задаваться во­просом о том, какова будет плата за столь кардинальный смысловой переход от производства к потреблению, от выживания к гедонизму. Был ли этот переход действитель­но осознанным, и как он осознавался, да и осознавался ли вообще? Почему свобода выбора как таковая вдруг стала синонимом свободы потребительского выбора, когда при­нятие решений и последующие действия детерминируются не тем, чего хочет человек, а тем, что ему предлагает (чаще всего, за деньги) «мир как супермаркет»^[13]. Таким образом, «бедное по своему сознанию общество присваивает де­нежный эквивалент любой ценности, коммерциализирует вещи совсем нематериальные»^[14], не осознавая, что тем са­мым не упрощает ситуацию выбора, а все больше отдаля­ет себя от самой свободы выбора. Или, как пишет Маркузе: «Для определения степени человеческой свободы решаю­щим фактором является не богатство выбора, предостав­ленного индивиду, но то, что может быть выбрано и что действительно им выбирается»^[15]. Так, торговля предлагает, с небольшими ограничениями доступа, в огромном ассор­тименте алкоголь и табак. Но, если скажем, кто-то выбирает запрещенные наркотики вместо «предложенных» легаль­ных алкоголя и табака, он исключается не просто как на­рушитель нормы, но и как усомнившийся в свободе предо­ставленного выбора.

Очевидно, что здесь мы сталкиваемся с «одним из самых угнетающих аспектов развитой индустриальной цивилиза­ции: рациональным характером его иррациональности»^[16]. С одной стороны, все большее расширение спектра повсед­невных потребностей, все чаще сконструированных СМИ и рекламой, неуемное перепотребление приводит к форми­рованию новых типов идентичности, возникающих на базе потребления определенных товаров, марок, брендов и т.п. Очевидным примером тому служит постоянное совершен­ствование и распространение «индустрии гаджетов», глав­ным плюсом которых становится «дружественный интер­фейс», позволяющий не просто относиться к техническим новинкам хорошо, плохо, или как-то еще, но отождествлять и узнавать в них себя самого или своего лучшего друга.

В России процесс «привязывания» общества к системе производства через рост потребления, о котором пишет Маркузе, принимает все более странный характер, так как сопровождается актуализацией наименее общественно приемлемого, с точки зрения прав человека, механизма власти, позволяющий не просто относиться к техническим новинкам хорошо, плохо, или как-то еще, но отождествлять и узнавать в них себя самого или своего лучшего друга. Та­ким образом, механизмы социального контроля зримо ме­няются в сторону увеличения производимых обществом потребностей. Но, с другой стороны, не менее очевидно, что производимые потребности настолько разнообразны, насколько это удобно их производителям. И настолько же однообразны и однонаправлены, насколько позволяют удерживать потребителей в едином гомогенном потоке, в котором «интеллектуальный и эмоциональный отказ «сле­довать вместе со всеми» предстает как свидетельство не­вроза и бессилия»^[17]. И даже лекарством от невроза может быть лишь то, что предложено нормативными медиками, несмотря на то, что в развитых странах широко разверну­лась критика «чрезмерных медицинских вмешательств и власти медицинских экспертов». Так, «в Великобритании с 1990 по 1995 от передозировки героина погиб 291 чел., а от передозировки транквилизаторов - 1810 чел»^[18]. Следо­вательно, представления об индивидуальной свободе на практике оказываются довольно обманчивыми. Если, ко­нечно, индивид, не предпочитает радостно растворяться в аморфном стандартизированном обществе, оставаясь об­манутым в пользу как безмятежного, так и бессмысленного потребительского счастья, что анализировали многие соци­ологи, например, Р. Дарендорф^[19].

Таким механизмом является так называемый миф «о твердой руке» ^[20], который заключается в необходимо­сти индивидуализации власти в личности определенного склада, способной, наконец-то, навести в стране порядок. В этой ситуации президент, обещающий «стабильность» как основу функционирования государства, маркируется как «наш президент»! Таким образом, изначальный, «ми­фологический» настрой на подчинение в ответ на удобство и стабильность, создает благоприятные условия для рас­пространения авторитаризма и вытеснения понятия лич­ной свободы, как создающего «неудобства», а то и реаль­ные проблемы. Этот механизм отказа от личной свободы в обмен на «удобства» исчерпывающе проанализирован Э. Фроммом^[21]. Соглашаясь с существующим порядком, при­нимая условия актуальной власти, человек, соблазненный потребительскими ценностями и обещаниями несконча­емого удовольствия, лишается мотивации противостоять ограничениям свободы и самостоятельности. «Спонтан­ное воспроизводство индивидом навязываемых ему по­требностей не ведет к установлению автономии, но лишь свидетельствует о действенности форм контроля»^[22]. Таким образом, индивид, теряя власть над собственной жизнью, перестает быть не только рациональным актором, как в ве­беровском, так и в гидденсовом смысле, но и актором как таковым, сохранившим свою «агентность». Все его действия направлены на конструирование собственной социальной оболочки, вопрос только в том остается ли за этой оболоч­кой что-то еще, или же господство власти настолько сильно, что навязанный конструкт успешно сливается с телом свое­го носителя? Тем самым, это самое «господство под маской изобилия и свобод распространяется на все сферы частного и публичного существования, интегрируя всякую подлин­ную оппозицию и поглощая все альтернативы»^[23].

Потребление наркотиков – ненормативное или актуальное?

Итак, стремительное развитие общества потребле­ния основывается на непрекращающемся желании удов­летворять все новые и новые потребности и получать удовольствие, которое постепенно становится одним из основных смыслов жизни человека. Индивиды стремят­ся к его получению немедленно, здесь и сейчас, вопреки здравому смыслу и совсем недавним представлениям о том, чем и как должна заполняться жизнь^[24]. Естественно, что смена ориентиров социума от трудовой деятельно­сти в сторону гедонистической, приводит к увеличению значимости, распространению и росту популярности тех вещей, которые либо напрямую приносят удовольствие, либо существенно сокращают путь к нему. Таким обра­зом, потребление наркотиков с его наиболее очевидной гедонистической функцией логично становится все более актуальным и повседневным занятием. Предвосхищая бу­дущее, М. Фуко в одном из интервью признавался, ярко определяя смысл употребления психоактивных веществ: «некоторые наркотики по-настоящему важны для меня, потому что они являются чем-то вроде проводников к той невероятно интенсивной радости, которую я ищу и кото­рую не могу пережить, доставить себе»^[25]. Желание потре­блять, чтобы получать удовольствие, все чаще переходит границы того, что определялось как разумное. Это касает­ся практических всех потребительских благ, находящихся в зоне доступности современного человека. Именно об этом пишет 3. Бауман: «жизнь, организованная вокруг потребле­ния, должна обходиться без норм: она направляется соблаз­нами, постоянно возникающими и изменчивыми желания­ми, а не нормативной регуляцией»^[26].

Итак, именно в обществе потребления активизируются соответствующие ему функции наркотиков:

> гедонистическая функция, идеально вписывающая­ся в «инфраструктуру развлечений» и поддерживаемая са­мой идеологией общества потребления - «патологической жаждой вновь и вновь получать удовольствие»^[27]. Мало кто мог представить, живя в советском обществе, что основной ценностью и смыслом жизни в постсоветском станет удо­вольствие, достигаемое через потребление. Даже трудовая деятельность, считавшаяся основной в советские годы, в современном обществе принимает совершенно другой вид. Меняется не только характер труда, меняется его смысл, люди готовы работать больше, но не во имя высоких произ­водственных результатов, а для возможности впоследствии освободить время для и всепоглощающего потребления. Наркотики же позволяют получать удовольствие не толь­ко от их непосредственного употребления, но и усиливать процессы, со временем утрачивающие свой «гедонизирующий» эффект;

> социализирующая, или интегративная функция нар­котиков связана с приписыванием им социальной ценно­сти, заключающейся в способности ускорять и упрощать процессы включения в некоторые социальные группы, а также усиливать и улучшать коммуникацию. Более того, наркотики становятся не только социальным «аккумулято­ром», но и структурирующим элементом, организующим вокруг себя специфические отношения, нормы, ценности и т.д. Таким образом, индивиды, покупая и потребляя нар­котики, автоматически включаются в эту социальную сеть;

> идентифицирующая функция связана с символи­ческой ценностью наркотиков, позволяющей выделиться в «толпе» потребляющих. В этом случае потребление нар­котиков становится способом подчеркнуть свою исключи­тельность и включенность в привилегированные группы/ субкультуры, а вовсе не исключенность из нормативного большинства. Будучи продуктом естественного происхож­дения, наркотики изначально воспринимались как «дар земли и богов», не запрещенный, но открытый для доступа лишь посвященным. Появление синтезированных веществ, в основном с целью медицинского использования, откры­ло возможности для доступа сначала по медицинским по­казаниям, а потом и для более широкого круга потребите­лей. Когда позже потребление наркотиков стало атрибутом субкультурных и контркультурных групп, оно постепенно распространилось и проникло практически во все слои со­временного общества, сохранив при этом свой символиче­ский «протестно-молодежный» оттенок, поддерживаемый нелегальным статусом. Государственная политика «войны с наркотиками» на макроуровне привела к специфической интерпретации распределения ресурсов на микроуровне. Если в «большом» обществе наркотики являются символом исключения из него, то в «маленьком» они же становятся символом включения в привилегированные группы и сим­волом доступности ресурсов, недоступных для большин­ства;

> в некотором смысле объединяющая перечисленные - «стилизирующая функция», т. е. «оформляющая» потре­бление наркотиков как нечто большее, чем просто потре­бление - как стиль жизни. Если в формате общепринятого дискурса в связи с наркотиками принято говорить о зави­симости и болезни, дискурс общества потребления интер­претирует эти явления в своем ракурсе. Возникает четкое разделение понятий, часть которых сдвигается в область медицины, где речь идет о потреблении опасных физиче­ской зависимостью, «тяжелых» наркотиков. Параллельно возникает зона «контролируемого потребления» «легких» наркотиков, вызывающих психологическую зависимость, с которой «можно справиться, если будет необходимо». Из области осуждаемой обществом зависимости наркотики  переходят в область привычки, появляется «drugs-lifestyle», в котором они играют особую «стилистическую» роль.

В обществе, где «стилистические» различия приобрета­ют все большее значение, естественным образом расширя­ются представления о нормах и девиациях. «Стиль» отлича­ется управляемостью, которая выражается в возможности его менять «по желанию» - тогда, когда это необходимо. Само это понятие идеально вписывается в контекст совре­менного общества, о котором Бауман говорит следующее: «Рекомендуемая жизненная стратегия сегодня - это то, что на английском языке звучит как flexibility - гибкость и по­дозрение ко всем долговременным обязанностям»^[28]. Стиль становится антиподом социального статуса^[29], который до­вольно редко может быть изменен самим индивидом, ско­рее это происходит под влиянием обстоятельств извне, которые, однако, он (индивид) может форсировать или за­медлять. Таким образом, стиль жизни гораздо более пла­стичен и динамичен, чем довольно устойчивый статус. Сле­довательно, разнообразие стилизирующих факторов может выражаться, в том числе, разными степенями отклонения от нормы, причем как в сторону позитивных отклонений (о чем свидетельствует волна исследований микросоциальных групп), так и в сторону негативных (рост преступности, наркомании, проституции и т.д.). Немецкий социолог П.А. Бергер продолжает мысль московского социолога М. Чер­ныша, утверждая, что «когда недостаток материальных благ и нехватка ресурсов утрачивают первостепенное значение, на передний план выходят цели их использования, которые передаются в ходе социализации, но которые не установле­ны раз и навсегда. Тем самым открываются новые возмож­ности для «стилизации» собственной жизни, а причисление себя и других к тому или иному стилю жизни приобретает все большее значение»^[30].

Выделяя в качестве одной из основных черт современ­ного общества процессы стилизации повседневных прак­тик, необходимо также ввести понятие «образа» жизни/по­требления. Следуя нашей логике, согласно которой «стиль» становится антиподом статуса, образ, который является продолжением стиля, скорее выступает синонимом стату­са. «Категория образа потребления очерчивает область не­обходимого, принудительного поведения»^[31]. Так и статус, изначально существующий как навязанная полем позиция в социальном пространстве, и, следовательно, для «сохран­ности» требующая «аккуратного» исполнения переданной по наследству или приписанной социальной роли. «Образ жизни и потребления - это необходимость, выскочить за пределы которой можно, лишь покидая пределы поля, по­родившего соответствующие формы жизнедеятельности»^[32]. Потребление разных видов наркотиков создает разные ус­ловия для перемещения внутри континуума стиль/образ жизни, основанного на разной степени потенциала зави­симости от них, и формирующего разные уровни габитуса - от легко меняющегося до радикального. Протяженность такого «пути» может быть совершенно разной и зависеть не только и не столько от количества употребляемых наркоти­ков, сколько от степени включенности в это поле и облада­ния доступа к его ресурсам.

Возникший в обществе потребления кризис идентично­сти или даже экзистенциальный кризис, приводит разоча­ровавшихся (а такие есть) к естественному желанию искать новые альтернативы существования. Попытка отказаться от навязанного образа жизни, именно образа, так как эти рамки оказываются слишком прочными, оборачиваются неизбежным отклонением от принятых норм. А эти откло­нения все чаще пресекаются не только в межличностном общении с нормативным большинством, но и жесткими инструментами подавления всякого проявления свободы - законодательством, медициной, и всеми остальными институтами, регулирующими, производящими и контро­лирующими нормативный социальный порядок. Примеча­тельно, что трансформации социального порядка, замена одних ценностей другими, новые формы власти и контроля напрочь «отшибают» у многих память и способность к рационализации. По словам А. Леоновой, именно сейчас российское общество испытывает «почти болезненную зависимость от вышестоящей, внешней инициативы»^[33]. Это происходит в то же время или, может быть, потому, что «...человек до такой степени превратился в простой винтик сложной социальной системы, что отчуждение от самого себя стало почти всеобщим...»^[34]. Из всего спектра возможностей удовлетворить потребности люди выбирают социально одобряемые, считая их единственно правильны­ми и постоянными. Но так ли это? Всемирная история не раз доказывала, что представления о различных явлениях меняются, а континуум норма/девиация - один из самых протяженных и изменяющихся. Взять хотя бы пример караемой мастурбации, виртуозно проанализированный Фуко как высшее проявление посягательства на телесность. В стране, где проституция контролируется правоохрани­тельными органами, мастурбация не может даже близко стоять с чем-то «ненормальным». Но в этой же стране до недавнего времени публичные разговоры о сексе были хотя ненаказуемы, но общественно неприемлемы.

Также и наркотики, большинство из которых были от­крыты/синтезированы для лечения болезней, а теперь их потребление само классифицируется как болезнь и пре­ступление. Причем связывать одно с другим стали после открытия синдрома зависимости, возникшего на фоне фанатического увлечения врачей эффективностью силь­нодействующих препаратов, имеющих как невероятный позитивный результат, так и логичное, компенсирующее, негативное воздействие (зависимость). Одним из таких примеров стал длительный эксперимент Фрейда по лече­нию «душевных» болезней с помощью кокаина, результа­том которого была смерть нескольких пациентов от пере­дозировки, произошедших под «авторитетным» контролем врача^[35]. Или «модный» сегодня гомосексуализм, рассма­тривавшийся ранее не только как сексуальное извращение, но и как преступление против морали, за которое в СССР давали срок от трех до восьми лет, а в фашистской Герма­нии расстреливали^[36]. Или же предмет гендерных исследо­ваний - неравноправие полов, ущемление женских прав. Если вспомнить с чего начиналась эмансипация - с брюк и курения сигарет - разве сейчас кто-нибудь может посчи­тать ненормальными эти стилистические привычки? Или один из самых «болезненных» вопросов сегодня - курение. Подобных примеров может быть множество, но эффектив­ность такой аргументации все более ничтожна под нати­ском «слова», исходящего от Государства.

Государство как источник и конструктор социальных номинаций

Власть государства определяется широтой власти «но­минирования», и в «современном мире лишь государство в лице своих юридических и медицинских институций об­ладает легитимным правом конструировать системы кате­горий девиантности и применять их на практике»^[37]. Ярким примером деятельности в этой области является россий­ская политика «борьбы» с наркопотреблением, которая с каждым годом все ужесточается. Вплоть до 2020 г. распи­сана фактически новая политика недифференцированного «усиления» социального исключения потребителей нарко­тиков. Опасность такой политики заключается не только в том, что она исключает из общества устойчиво сложившу­юся и многочисленную группу потребителей наркотиков, настаивая на ее криминализации. Кроме того, учитывая специфику формулировок Уголовного кодекса и коррумпи­рованность полиции, она создает ситуацию принуждения к криминальным отношениям между органами власти и гражданами и еще большему расширению криминальных номинаций. На примере политики «борьбы с наркотика­ми», даже из названия очевидно (как известно, не все госу­дарства с ними борются), что глобализирующиеся теневые рынки и механизмы, сдерживающие их, не всегда сами гло­бализированы, но локализованы. Так, «политика войны с наркотиками» («war on drugs») и «политика снижения вреда от наркотиков» («harm reduction») - два совершенно разных механизма, параллельно действующих и в редких случаях переплетающихся.

Россия и США, как апологеты «войны», и Европа, за редким исключением, применяющая политику снижения вреда, а в некоторых странах допускающая легализацию некоторых видов наркотиков^[38]. Все последнее время мож­но наблюдать ожесточенные дебаты по этому поводу, кото­рые привели к еще большему ужесточению наркополитики в России, тем самым еще дальше удалив ее от глобального потока, и к началу переосмысления этой проблемы в США.

Так, доклад директора-исполнителя Управления Орга­низации Объединенных Наций по наркотикам и преступно­сти от 2009 г. был озаглавлен как «Борьба с разрушительным последствием контроля над наркотиками». Его содержание сводилось к выводу, что в современном мире потребители наркотиков составляют «лишь малую часть взрослого насе­ления, причем их значительно меньше, чем потребителей других аддиктивных веществ, таких как табак и алкоголь. Этот неоспоримый успех имеет также одно трагическое и неожиданное последствие - колоссальное расширение кри­минального рынка»^[39].

Интересен тот факт, что периодически директор ФСКН высказывает идеи о гуманизации антинаркотического за­конодательства в России, в частности, он предлагает право­вую систему «нацелить не на их наказание, а через создание альтернативной уголовному наказанию ответственности — на лечение»^[40]. Однако пока никаких шагов в эту сторону не заметно, скорее, наоборот. Да и вопрос об альтернативности лечения, в качестве наказания - весьма спорный. С одной стороны, действительно, это могло бы смягчить ситуацию и декриминализировать группу наркозависимых, нуждаю­щихся не в изоляции, а в лечении. С другой же, это поспо­собствовало бы еще большей медикализации дискурса по­требления наркотиков, и в этом случае потребители легких наркотиков или эпизодические потребители из преступни­ков сразу превратятся в стигматизированных больных. Что, как мы отметим дальше, есть смягчение с точки зрения ус­ловий, в которых применяется наказание, но очень сходно по дальнейшим последствиям. Больший гуманизм, как нам представляется, проявляется в тех случаях, когда декрими­нализация не связана с усилением медикализации.

Существуют примеры зарубежных стран (Голландия, Че­хия, Бельгия, Великобритания, Испания, Португалия, Арген­тина), в которых с помощью различных законодательных механизмов^[41] был принят курс на декриминализацию по­требления некоторых видов наркотиков, которые принято называть «легкими». В частности, самый старый голланд­ский пример доказал эффективность такой политики при необходимости уменьшения потребления инъекционных наркотиков и, в связи с этим, снижения уровня смертности. Во-вторых, такая политика, безусловно, направлена на от­ток криминальных элементов из этой сферы, так как кон­троль над ней может, например, частично перейти в руки государства через систему налогообложения (как это про­исходит с легальным кофешоповым бизнесом в Голландии).

Специальная комиссия ООН, в которую вошли быв­ший генсек ООН К. Аннан, бывший комиссар Евросоюза по внешней политике X. Солана, экс-президенты Мексики, Колумбии и Бразилии и премьер-министр Греции Г. Па- пандреу, также предлагают легализовать марихуану и еще некоторые легкие наркотики, и прекратить применять уго­ловное наказание в этой области^[42].

Итак, «слово государства» становится спусковым рыча­гом для запуска механизмов социального исключения, рас­пространяющегося на весь континуум стигматизации - от межличностной до уголовно-правовой.

Остановимся подробнее на этих механизмах. Уровень межличностной стигматизации, с одной стороны, является наименее прочным, так как может быть подвергнут инди­видуальному переосмыслению, и не фиксируется ни в ка­ких документах, кроме личных. С другой стороны, исходя из концепции социального исключения, представляющей собой процесс возникновения социальной дистанции и по­тери социальных связей, межличностная стигматизация оказывается едва ли не самой действенной, и направляет­ся на стигматизацию именно личности индивида, а не его статуса или других социальных характеристик. Это, в свою очередь, приводит к самостигматизации, самоисключению индивидов и принятию предписанной им роли.

Разделение на «мы» и «они» в повседневной жизни происходит на основе формирования специфических черт портрета «ненормативного», которые посредством меж­личностных коммуникаций становятся доступны для рас­познавания большинством, и позволяют различать и номи­нировать «других». Важным подспорьем в формировании таких портретов становится не только и ни сколько личный опыт индивидов, сколько периодически появляющиеся в СМИ инструкции по распознаванию. Так, например, легко узнать «наркомана», если он: ест много сладкого, пьет мно­го воды, скрывает новые интересы и новых знакомых от близких людей, его глаза непривычно блестят^[43]. Возникает вопрос - что отличает наркомана от, например, подростка в пубертатном периоде? Таким образом, попасть под подо­зрение оказывается крайне просто из-за неопределенных, но когда-то и кем-то названных черт.

Следующим этапом этого типа стигматизации стано­вится приписывание «опознанным» индивидам некоторых качеств, связанных уже не только с их обозначением или определением, но и с заранее предопределенными послед­ствиями взаимодействия с ними. Причем, эта предопреде­ленность на самом деле выражается в полной неопределен­ности того, чего следует ожидать, и именно это и вызывает страх, который выражается в желании дистанцироваться, оградиться. Единственный более-менее распознаваемый тип потребителя наркотиков - опиатный, так как имен­но он является основным объектом «контрпропаганды», и внешне проявлен в следах от инъекций.

С другими видами наркотиков ситуация гораздо менее однозначна, но поскольку образ потребителя намеренно универсализируется, большинство относится и действу­ет согласно единой модели стигматизации и отчуждения. Таким образом, эти неявные и неопределенные признаки «наркомана» становятся поводом сначала для осторожно­го общения, потом для его прекращения, распространения слухов о том, что он - наркоман, и тотальной стигматизации, закрывающей возможности не только для межличностного общения, но и создающей предпосылки для дальнейшей стигматизации. Особенно это проявляется в странах, где общественное устройство подобно российскому, в которых без наличия «личных связей» закрыты практически все со­циальные «двери». Соответственно, если в процессе меж­личностного общения и обмена опытом выявляется «нар­коман», значит, появляется повод для того, чтобы к нему присмотреться, а потом сделать выводы, либо сразу огра­ничить или лишить доступа к тем или иным ресурсам.

Стигматизацию на межличностном уровне также «про­воцирует» закон. Формулировка ст. 230 УК РФ «Склонение к потреблению наркотических средств или психотропных веществ» с разъяснением, что склонением в том числе на­зывается однократное предложение, создает ситуацию при которой особо бдительные граждане РФ, получают возмож­ность содействовать органам правопорядка и самостоя­тельно выявлять и «сдавать» «преступников». В некотором смысле данная статья легализует право на самосуд, но с формальными санкциями. Примечательно, что в связи с возрастающей контрпропагандой наркотиков и предложе­ниями о введении обязательного тестирования на нарко­тики и т.д., этот состав преступления приобретает особую актуальность, так как значительно упрощает определение «преступников», и действует четко в контексте буквально­го устранения беспокойства и неуверенности окружающих. Следствием развивающейся с подачи СМИ общественной паранойи становится жестокое наказание «ограничением свободы на срок до трех лет, либо арестом на срок до шести месяцев, либо лишением свободы на срок до пяти лет», а при наличии отягчающих обстоятельств - до 12 лет лише­ния свободы.

Номинация «наркоман» на уровне межличностных от­ношений способна разрушить браки, семьи, соседские или служебные отношения. Вопрос в том, может ли быть иначе, действительно ли потребители наркотиков не могут испол­нять нормативные социальные роли? На практике, в случае коллективных отношений, обычно происходит «выталки­вание» индивидов, не соответствующих представлениям большинства, например, о способе релаксации или досуга. То есть, если в той или иной компании, дружеской или слу­жебной, принято выпивать по праздникам алкогольные на­питки, то появившейся в ней потребитель наркотиков вряд ли сможет гармонично в нее вписаться, как с точки зрения компании, так и с его собственной. Другое дело, что, в слу­чае, более узкого круга знающих о «проблеме» лиц, как в отношениях между начальником и подчиненным, мужем и женой, лучшими друзьями и т.д., если другие социальные роли им корректно исполнятся, то с «наркоманом» смиря­ются, а то и вместе с ним включаются в эти потребительские практики. Ведь традиционное в России сверхпотребление алкоголя, который является психоактивным веществом, имеет высокий потенциал возникновения зависимости, и представляет опасность, а по статистике более социаль­но опасный продукт, чем любой вид наркотика, никого не удивляет. Наоборот, скорее неупотребление может быть ин­терпретировано как отклоняющееся поведение, а в некото­рых кругах послужить причиной для исключения. Абсолют­ная нормализация, а в каких-то случаях даже принуждение к употреблению алкоголя («ты что, меня не уважаешь?»), связанные с культурной традицией и легальным статусом, на уровне здравого смысла, вполне закономерно могут вы­зывать вопрос о необходимости столь однозначного осуж­дения потребления других наркотиков. Хотя бы на уровне межличностных отношений. Если стилистические разли­чия, как пишет П. Бурдье, становятся все более важными, а в основе стиля жизни лежит стиль потребления, так почему, согласно актуальному направлению на толерантность, рос­сийское общество не готово принимать различные стили потребления и жизни, а не только традиционные?

Медицинский тип стигматизации задействует механизм документальной фиксации номинации и «отложенного» эффекта. Наличие стигматизирующей записи о постановке на учет в медицинское учреждение чаще всего либо слу­чайно, либо в той или иной мере насильственно. Естествен­но, речь не идет об общественно принимаемых болезнях, вызывающих сочувствие. В таких случаях, подтверждение болезни индивида может иметь не стигматизирующий, а обратный эффект. Например, в ситуации приема на работу, наличие социально приемлемой болезни интерпретирует­ся не с точки зрения того, что больной индивид может на­вредить кому-то или чему-то, или не справиться со своими обязанностями, напротив, условия работы могут быть не­пригодными или даже опасными для такого «особенного» человека. Так, в частности, получение статуса инвалида, пусть даже на основаниях, не мешающих вести активную, трудоспособную жизнь, позволяет получать льготы, посо­бия, сокращать рабочее время и т.д. Речь, конечно же, не идет об инвалидах-опорниках, или тех инвалидах, «недо­статки» которые заметны для окружающих, и которые так­же нередко подвергаются клеймению. Развитие индустрии социальной работы и специфику «клиентизма» в этой сфере анализирует в своих работах И. Григорьева^[44], отмечающая трансформацию социальной работы в успешный бизнес и развитие социальной политики, зашедшее в тупик.

К стигматизирующим болезням можно отнести пси­хические заболевания, ВИЧ/СПИД, венерические болезни, туберкулез, синдромы зависимости от психоактивных ве­ществ (алкоголизм, наркомания). Что касается большинства этих болезней, их выявление довольно часто оказывается случайным, например, на фоне обращения по другим пово­дам, как бывает с венерическими заболеваниями. Психиче­ские недуги чаще всего становятся очевидными в процессе изучения наследственной истории больных, но совсем не обязательно из-за обращения по этому поводу. Алкоголь­ная и наркотическая зависимость фиксируется докумен­тально обычно в случае обращения не самих больных, а их родственников, т.к. сами больные, во-первых, лишь изредка считают себя таковыми. А во-вторых, осознают неминуе­мые негативные последствия постановки на учет. Наиболее же часто потребители наркотиков или алкоголя ставятся на учет в процессе медицинского освидетельствования, например, в ситуациях ДТП или проверки документов на дороге, в случае, если у водителя не получается по тем или иным причинам «закрыть вопрос» на месте. Выявленное в крови наличие алкоголя или наркотиков может стать при­чиной как для штрафа, так и для временного и постоянного лишения прав, так как водитель, находящийся под воздей­ствием этих веществ, опасен для других участников движе­ния. Примечательно, что, поскольку наркотики являются запрещенными средствами, помимо штрафа, лишения прав и постановки на учет в медучреждение, по факту хранения-приобретения-перевозки без цели сбыта (если найдут), мо­гут возбудить административное или уголовное дело.

В повседневной жизни запись о постановке на учет в наркодиспансере может послужить поводом для непри­нятия на престижную и/или высокооплачиваемую работу (например, в банке), независимо от того, когда и при каких обстоятельствах была сделана эта запись, может помешать получить визу или кредит и т.д. Или же, что касается «от­ложенного» эффекта, примером которого стала ситуация, произошедшая в 2010 г. Вдруг выяснилось, что медицин­ские справки, предъявляемые при поступлении в школы вождения, в 90% случаев покупаются в этих же школах. Про­куратура разослала во все петербургские наркологические больницы запрос для получения информации о тех, кто за последние пять лет получил права, имея запись о постанов­ке на учет в наркодиспанере^[45]. В соответствии с п. 16 «Пра­вил сдачи квалификационных экзаменов и выдачи води­тельских удостоверений»^[46], «подучетные» не имеют права управлять транспортными средствами. В то же время, само устройство ведения медицинского учета, так же как и за­конодательная система, не дифференцирует потребителей, не только с точки зрения вида зафиксированного наркоти­ка, но и с точки зрения кратности потребления. Соответ­ственно, в одни и те же списки попадают как действительно наркоманы со стажем, испытывающие физическую зависи­мость, так и случайные, эпизодические потребители.

Административно-правовой уровень стигматизации во многом схож по последствиям с медицинским. Хотя отнюдь не каждое явление может квалифицироваться и как соци­альная проблема, и как болезнь, и как правонарушение, и как преступление одновременно. К разряду таких фено­менов относится потребление наркотиков. В российском законодательстве административное право и наркотики связаны, но на практике эта связь гораздо менее очевидна. В Кодексе об административных правонарушениях (КоАП) РФ потребление наркотиков рассматривается как наруше­ние, карающееся штрафом и арестом до пятнадцати суток^[47]. В то же время, количество веществ, необходимых для того, чтобы пересечь границу, отделяющую административное нарушение от уголовного преступления, в Кодексе об ад­министративных правонарушениях (КоАП) РФ дифферен­циация только на крупный (он же является минимальным) и особо крупный размеры, создают ситуацию, в которой практически невозможно эту границу соблюдать. Крупные размеры начинаются со стандартных потребительских ко­личеств, а не тех, которые предназначены для распростра­нения, что на практике приводит к огромному количеству задержаний потребителей, а не продавцов наркотиков, фактически защищенных сложившейся системой «крыше- вания» органами правопорядка. Само построение закона по принципу «юридических казусов» делают эту ситуацию абсурдной и заведомо неэффективной. К такого рода фор­мулировкам относится игра с понятиями потребление- приобретение-хранение без цели сбыта. Пока потребление законодательно не запрещено, так как это нарушает права человека, но запрещены «незаконные приобретение, хра­нение, перевозка, изготовление, переработка без цели сбы­та» (ст.228 УК РФ). Такая формулировка создает условия для различных манипуляций гражданами. Поскольку для всех очевидно, что хуже отбывания срока в российской тюрьме вряд ли можно себе что-то представить, если дело все-таки доходит до суда, и правонарушители и их защитники всеми доступными способами пытаются перевести возбужденные дела из уголовной сферы в административную. В связи со спецификой законодательства и очевидного для здравого смысла его несовершенства, «наркодела» чаще всего пыта­ются решить «на месте». Так как задержания с проверкой документов являются обычным явлением в российской полицейской практике, и происходят, прежде всего, для обыска с целью обнаружения запрещенных веществ, поли­цейские, осознающие строгость Закона и нежелание людей связываться с ним, использует эту возможность в качестве источника основного дохода. Таким образом, формиру­ется и наркостатистика с особым уклоном. Откупиться на месте чаще всего не могут менее обеспеченные потреби­тели, к которым обычно относятся потребители героина, либо студенческая молодежь (чаще всего, эпизодически употребляющая марихуану). Следовательно, формируется образ проблемы, которая связана с неблагополучием, бед­ностью и низшими слоями общества, либо с увеличением количества приверженцев легких наркотиков, потребление которых последнее время все больше проблематизируется. В действительности же, как и в ситуации медицинского ос­видетельствования, в которую чаще как раз попадают более обеспеченные слои, как минимум имеющие достаточный заработок для покупки и содержания автомобиля, стати­стический учет не работает, так как все вопросы решаются на месте. Так и в случае потребителей других наркотиков, пусть даже и случайно попавшихся представителям право­порядка на улице. Практически всегда предлагается воз­можность откупиться, которую большинство использует. И хотя такой порядок дел чрезвычайно распространен и в по­вседневной жизни не только практически санкционирован, но и предпочтителен, формально он также является крими­нальным, так как коррупция преследуются по закону. Сле­довательно, специфика законоприменения в России такова, что попытки избежать правовой стигматизации происходят через построение криминальных отношений. Между тем эффективность криминализации определенных действий и тем более потребления определенных веществ становится все менее явной, так как повальная коммерциализация, и, соответственно, коррумпированность отношений, создает новый «узаконенный незаконный» порядок.

Основным стигматизирующим фактором, как на ме­дицинском, так и на административно-правовом уровне, становится отсутствие закона о защите данных. В случае необходимости любую информацию о гражданах РФ мож­но получить. В свою очередь, справка о наличии судимости может сыграть немаловажную роль как при поступлении на работу (взять хотя бы пример СПбГУ, в котором с 2011 года все вновь оформляющиеся на работу должны предъявить в отдел кадров справку об отсутствии судимости), так и при оформлении каких-либо документов. Таким образом, появ­ляется возможность «отсеивать» отклоняющихся от «уста­новленной» нормы, опять же не вдаваясь в детали.

Уголовно-правовой уровень стигматизации очевидно является наивысшей «точкой», как стигматизации, так и на­казания. В последнее время представители российского го­сударства все чаще высказываются по поводу введения уго­ловной ответственности за потребление наркотиков. Так, например, Б. Грызлов, акцентируя внимание на потенци­альной опасности потребителей наркотиков, обращается к обществу с вопросом: «Так почему мы должны ждать, когда наркоман совершит преступление? Или все-таки стоит изо­лировать его, пока он не наломал дров?»^[48]. Подобное выска­зывание Б. Грызлова характеризует отношение государства к проблеме в целом. Она же заключается в том, что установ­ление уголовной ответственности именно за потребление, является явным посягательством на индивидуальное право выбирать. С другой стороны, официальное закрепление этой статьи в законодательстве приведет к узакониванию тех действий, которые уже давно совершаются российской полицией, и вместе с тем еще больше расширит сферу ее влияния и воздействия.

Уголовный кодекс предусматривает два вида осуждения: реальное и условное. В случае если дело невозможно пере­вести из сферы уголовного права в зону административно­го, другим способом снизить стигматизирующий фактор наказания, и само наказание, является условное осужде­ние, которое пока нередко применяют в связи с незначи­тельными делами о наркотиках. Под условным осуждени­ем понимается срок, в течение которого может произойти «исправление» провинившегося индивида, находящегося это время под особым наблюдением. Согласно Закону, то есть ст. 73 УК РФ «Условное осуждение», суд практически не ограничивает себя в возможности предписания различных исправительных мероприятий: от традиционной подписки о невыезде и прохождения лечения до тех мер, которые ко­декс не учитывает.

В постановлении Президиума Верховного Суда РФ от 30 мая 2001 г.^[49] также отмечено: «В случае совершения условно осужденным в период испытательного срока умышленного преступления средней тяжести, тяжкого или особо тяжкого суд отменяет условное осуждение. При назначении наказа­ния за преступления, совершенные до условного осужде­ния, правила ст. 70 УК РФ^[50] не применяются и приговоры исполняются самостоятельно». Поскольку основная часть преступлений, связанных с наркотиками^[51], классифициру­ется как средней тяжести, тяжкие или особо тяжкие, и они же являются самыми распространенными, это постановле­ние Президиума Верховного суда может применяться так же часто, как возникают соответствующие условиям пре­цеденты.

Потребление наркотиков в представлении российского общества, имеет все большую тенденцию быть официаль­ным символом принадлежности к социально исключенным и криминализированным социальным группам, вопреки меняющимся ориентирам в европейских обществах, и даже американском. Дискурсивные средства номинации и коди­фикации, которыми располагает государство, определяют гражданско-правовой статус любой социальной группы. По мнению П. Бурдье, «кодификация - это операция при­ведения в символический порядок или поддержки симво­лического порядка, которая наиболее часто возлагается на высшие государственные бюрократии»^[52]. Получается, что никто не застрахован от того, чтобы в какой-то момент стать преступником, все зависит лишь от «актуальности» обозначения тех или иных действий отклоняющимися от нормы. Тогда как клеймо «врага государства» становит­ся «универсальным средством борьбы государства против своих реальных или мнимых противников»^[53]. В современ­ной России таким клеймом постепенно становится клеймо «потребителя наркотиков».

[1]  Giddens  A. All addictions turn from pleasure to dependency//The Guardian. 16.10. 2007.-P. 32. URL: www.guardian.co.uk  (дата обращения: 23.09.2011).

[15] Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Одномерный человек: Исследование идео­логии развитого индустриального общества / Пер. с англ., послесл., примеч. А.А. Юдина; Сост., предисл. В.Ю. Кузнецова,- М: ООО Издательство ACT, 2003. С. 102.

[25] Фуко М. Я минималист. Перевод Андрея Корбута. Источник: Foucault, М. Politics, Philosophy, Culture: Interviews and Other Writings of Michael Foucault, 1977-1984. L, N.Y.: Routledge, 1988. pp. 3-16: The Minimalist Self.

 [45]  Со слов информанта в Городской наркологической больнице Санкт-Петербурга.

		наверх
		Copyright © "НарКом" 1998-2024 E-mail: webmaster@narcom.ru Дизайн и поддержка сайта Петербургский сайт